Ее лицемерная нотация взбесила меня так, что я едва не сказала ей, что если она так сильно обеспокоена соблюдением заповедей Господних, то ей самой не стоило бы надевать в воскресный день платье со столь низким корсажем. Но я слишком устала, чтобы стоять здесь, а препираться, подобно курицам, дерущимся за единственного петуха в курятнике, было ниже моего достоинства, так что я решила не обращать на нее внимания.

Мистрис Форстер презрительно фыркнула, поправила изумрудно-желтый лиф своего нового платья, спрятала светлый локон, выбившийся из-под отороченного кружевом белого льняного чепца, и напустилась на лицемерку:

– Можешь смотреть свысока на всех и строить из себя образец благочестия сколько хочешь, Лиззи Одингселс, но лично я посещала деревенские ярмарки всю свою жизнь, и большинство из них устраивались именно по воскресеньям. И знаешь что? Я радовалась, как ребенок, несмотря на то что я – не менее знатного происхождения, нежели ты. И тебе все равно гореть в аду за то, что ты стала подстилкой моему мужу, не важно, ходишь ты на ярмарки или же остаешься дома хоть с целой стопкой Библий!

С этими словами она задрала нос и, взмахнув желто-зелеными юбками, отправилась искать своих детей, чтобы принарядить их перед тем, как отправиться на ярмарку, довольная тем, что ей удалось поддеть мистрис Одингселс. Я нисколько не сомневалась, что еще очень долго она будет кипеть от злости, словно забытый на плите чайник, упоминая при каждом подходящем случае о том, как весело ей было на ярмарке, в то время как некоторые лживые лицемерки со слишком высоким мнением о себе остались скучать дома.

– Мистрис Одингселс права, воскресенье – день Господень, – торжественно, словно судья, выносящий приговор, провозгласила одетая во все серое седовласая мистрис Оуэн, выделяя интонацией каждое слово так, словно оно было тяжелым, как гранитная плита, – и в день этот должно предаваться размышлениям и молиться. Вернувшись из церкви, я запрусь в своих покоях и проведу оставшуюся часть дня за чтением Библии.

– Нет, вы должны уйти! – стала настаивать я, переводя обеспокоенный взгляд с одной женщины на другую и пытаясь всеми силами побороть в себе желание упасть на колени и умолять их выполнить мою просьбу.

Мистрис Оуэн, уверена, мне не помешает, но вот провести этот день в компании мистрис Одингселс мне бы совсем не хотелось. Я жаждала мира и покоя, тишины и уединения, чтобы никто не подсматривал за мной и не навязывал свое общество, когда я не хочу никого видеть. Знаю, если она останется дома, то совсем скоро устанет пребывать наедине с собой и будет искать общения хоть с кем-нибудь, даже со мной. Эта женщина сядет за один стол и выпьет чарку хоть с самим Сатаной, если он согласится скрасить ее одиночество, пусть и на полчаса.

– Обещаю, вы отлично проведете время, и никому такая прогулка не повредит! Я тоже частенько бывала на воскресных ярмарках, и душа моя осталась такой же чистой, как и прежде! И там нет неотесанных грубиянов и жуткой толпы, которой вы так боитесь. Простые люди веселятся, и большинство из них хорошо воспитаны.

Мистрис Оуэн обернулась и уставилась на меня своими ледяными глазами, взгляда которых я не могла вынести, не содрогнувшись. Ее голос дрожал от презрения, когда она обратилась ко мне:

– Вы смертельно больны, леди Дадли, вас покинул законный муж, обрекая тем самым на смерть в одиночестве от неисцелимого и нестерпимо болезненного недуга, а сам отправился ко двору, чтобы танцевать и прелюбодействовать там с королевой. Насколько мне известно, моя благочестивая леди, о вас и слова доброго никто в Камноре не скажет, равно как и о вашем супруге. У вас нет собственного дома, а здесь вы – лишь гостья, так что же дает вам право приказывать здесь или же утверждать, что Господь наш не накажет вас за все грехи, что вы совершили, и за все посещения воскресных ярмарок?

Я ахнула и пошатнулась, как будто она ударила меня. Если бы Пирто не поддержала меня, я бы позорно рухнула на пол. Я ошеломленно смотрела на нее, а на глазах моих проступали слезы злости и удивления. Мой подбородок дрожал, как это частенько случалось в последнее время, я чувствовала себя беспомощной и безмолвной, как рыба, столкнувшись с подобной наглостью и жестокостью.

Не обращая на меня никакого внимания, мистрис Одингселс повернулась к мистрис Оуэн и спросила, не хочет ли та отобедать вместе с ней.

– Быть может, лучше вы нанесете мне визит, Лиззи? – предложила та. – Моя кухарка как раз готовит чудесного поросенка, фаршированного яблоками, грушами и изюмом. Эта милая женщина порядком меня разбаловала, но для такой одинокой и пожилой женщины, как я, подобное отношение – большая радость.

– С удовольствием! – лучезарно улыбнулась мистрис Одингселс. – Примите мою искреннюю благодарность, мистрис Оуэн, вы – словно ангел, спустившийся с небес на землю, дабы ниспослать мне благословение!

– А потом мы могли бы сыграть с вами в карты, – предложила мистрис Оуэн, беря ее под руку и направляясь вместе с этой женщиной в длинную галерею, поближе к лестнице. – А поскольку сегодня воскресенье, весь выигрыш мы с вами пожертвуем церкви, разумеется.

– Ну конечно! – воскликнула мистрис Одингселс. – Иначе и быть не может! Не думаю, что смогла бы коснуться колоды, если бы не была уверена, что какому-нибудь несчастному не станет от этого житься чуточку легче. Выиграю я или проиграю – мне будет отрадно помочь тому, кому так нужна моя помощь.

– Вы, леди Дадли, разумеется, также приглашены, – обернувшись, бросила мне мистрис Оуэн. – Если одиночество вам наскучит, вам известно, где нас найти. Знаете ли, Лиззи, я не из суеверных, – до меня по-прежнему доносились их голоса; прогуливаясь под руку, они вели доверительную беседу, словно давние близкие подруги, – но моя служанка утверждает, будто Том, сын мельника, видел злого духа…

От этих ее слов моя кожа покрылась мурашками, и я тут же вспомнила мрачного оруженосца своего супруга, сэра Ричарда Верни. Мистрис Оуэн продолжила свой рассказ:

– Да-да! Сам дьявол в человеческом обличье встретился ему на перекрестке прошлой ночью. Должно быть, искал отчаявшиеся души, которые кровью вписали бы свое имя в его жуткую книгу. Это все, разумеется, деревенские байки, но я все же не хочу испытывать судьбу и идти на ярмарку сегодня…

Я стремительно бледнею, колени мои дрожат и подгибаются, но Пирто успевает крепко обнять меня за талию и помочь удержаться на ногах.

– Думаю, то был не дьявол, – говорю я нянюшке, когда мистрис Оуэн и Одингселс уходят, и опираюсь на ее руку. – Думаю, это была сама Смерть, и она пришла за мной, быть может, в обличье сэра Ричарда Верни.

– Что ты, что ты, милая! – мягко увещевает меня Пирто. – Не бывает на свете злых духов, это все – суеверия, как и сказала мистрис Оуэн. Но ты точно не хочешь, чтобы я осталась сегодня с тобой? Мне бы не хотелось оставлять тебя одну, когда ты так расстроена, – поглаживая меня по спине, добавляет она. В моих покоях Пирто заботливо усаживает меня в мое любимое кресло. – Я за свою жизнь тоже не одну ярмарку посетила, так что ничего страшного не случится, если сегодня никуда не пойду.

– Хорошая, добрая моя Пирто! – Я глажу ее морщинистое лицо, напоминающее мне сразу о куклах, которых я делала в детстве из сушеных яблок. – Спасибо, но я хочу, чтобы ты пошла. Повеселись на ярмарке за меня. Я бы хотела побывать еще на одной ярмарке, прежде чем смерть заберет меня навсегда, но у меня не хватит сил дойти туда, так что ты иди, ради меня, ради нас обеих. Посмотри, что там есть, и не забудь принести мне яблочного сидра и пирогов с корицей, а главное – ленты, а потом расскажешь мне вечером обо всем, что видела.

– Хорошо, я пойду, хоть мне и не по душе оставлять тебя одну на целый день, голубка моя, – говорит Пирто, поглаживая меня по волосам и целуя в лоб, и идет в сторону двери. – Принесу тебе еще имбирных пряников, – говорит вдруг она, уже взявшись за дверную ручку. – Уж они точно пробудят твой аппетит, ты ведь всегда так их любила! Имбирь заодно и тошноту уймет.