– Простить себя? За какое злодеяние?

– За то, что ты человек, – ответил Аминтор. – Помни, о царь, ты всего лишь человек.

Но Аминтор почти не надеялся, что царь примет этот дар. «Что ж, может быть, царица Юга сделает для тебя то, чего я не могу: освободит тебя от себя самого».

На рассвете следующего дня Аминтор выехал из Иерусалима в сопровождении дюжины рабов и с поклажей серебра и золота. Аминтор учтиво принял царские подарки. Долго держать при себе рабов или золото он не думал. В далекие края лучше всего ехать одному и налегке. «Но лишь глупцы презирают богатство – оно так помогает!»

На вершине холма над Кедронской долиной всадник остановился. Царевна Ваалит, одетая в тунику цвета неба с вышитыми золотой нитью солнцами и в кожаные штаны цвета светлого меда, сидела на коне – подарке царицы Савской – легко, словно прирожденная наездница.

Аминтор улыбнулся и махнул рукой своим рабам.

– Продолжайте путь, я догоню вас! – крикнул он.

Он остановил свою кобылу перед Ваалит.

– Хочешь сбежать со мной, царевна? Я польщен, но разумно ли это?

– А ты хочешь, чтобы я сбежала с тобой? – В ее ответе звучал вызов, открытый и страстный. – Простит ли тебя мой отец?

Аминтор засмеялся, и тогда ее взгляд смягчился. Она тоже засмеялась.

– Я мог бы рискнуть. Ты ведь пропадаешь здесь.

– Да, – ответила Ваалит, – я знаю.

Ее губ коснулась улыбка, нежная и неуловимая – такие рисуют на выточенных из слоновой кости ликах богинь. Глаза сверкали, как два клинка.

«Какая девушка!» Во времена Миноса она владела бы своим кораблем и направляла бы его к неведомым землям или танцевала бы танец смерти во славу быков на арене. «Понятно, почему ее выбрала царица Савская. Огненная невеста для Земли Пряностей. Она достигнет величия».

Но он не стал бы испытывать терпение богов, произнося эти слова вслух. Вместо этого он снова засмеялся:

– Это так скромно и по-девичьи. Зачем ты здесь, царевна? Хочешь переубедить меня?

– Разве мне это под силу?

– Возможно.

– Вряд ли. Можно переубедить мужчину, но не его сердце. Нет, я приехала попрощаться.

Ваалит серьезно смотрела на него. Аминтор улыбнулся:

– Не нужно такой торжественности, царевна. Я ведь еду по Царскому пути к морю, а не по мрачной дороге в царство Гадеса.

Она засмеялась и протянула ему руку:

– Моему отцу будет не хватать тебя, господин мой. Возвращайся к нам, если сможешь.

– Если смогу, вернусь. – И он коснулся ее руки кончиками пальцев. – Счастливого тебе пути, царевна.

– И тебе. Может быть, когда-нибудь ты доберешься и до Савы, – добавила она после секундного колебания.

– Если будет на то воля богов, когда-нибудь я приплыву в Саву, чтобы отдать дань уважения царице.

– Что ж, прощай, господин мой Аминтор. И помни – Ваалит всегда встретит тебя улыбкой.

– Буду помнить. Я никогда не забываю красивых девушек!

Подмигнув ей, он сжал ногами бока своей лошади.

Спустившись с холма, он оглянулся. Ваалит провожала его взглядом с вершины. В косых лучах восходящего солнца конь и всадница сверкали, будто облитые пламенем. В утреннем свете казалось, что языки пламени стремятся вверх, словно яркие крылья.

«Да, маленькая огненная богиня, здесь ты пропадаешь. Но, я надеюсь, Билкис понимает, с кем связалась!»

Он подумал, что когда-нибудь обязательно приедет в воспетое сказками Савское царство, чтобы увидеть, чем закончилась игра, затеянная царицей.

Хотя Соломона превозносили за его мудрость, пока что он проявил лишь здравый смысл и щедрость. Конечно, и это хорошо для любого мужчины – и, если уж на то пошло, для любого царя. Сидя рядом с ним в дни царского суда, Билкис смотрела на Соломона и восхищалась, но пока не увидела ни единого доказательства чего-то большего, чем простая житейская мудрость. И от суда в тот день она не ожидала ничего особенного. Она сидела рядом с царем лишь потому, что следила за ним, как кошка, крадущаяся за птицей, неотступно и с бесконечным терпением.

Каждый месяц наступал день, когда любой житель или жительница страны мог обратиться прямо к царю и попросить его решения по любому вопросу, великому или малому. Царь уже выслушал больше дюжины дел. К каждому он подходил внимательно и, казалось, с искренним интересом. Но Билкис чувствовала, что он устал, что бесконечные доказательства тупоумия подданных утомляют его.

«Любого здравомыслящего мужчину или женщину это утомило бы. Но он проявляет с ними больше терпения, чем смогла бы я». Ее вдруг захлестнула глубокая горячая волна нежности к нему. Она пошевельнулась, поднеся руку к щеке, чтобы привлечь его взгляд. Когда он посмотрел на нее, она улыбнулась, вкладывая в свою улыбку обещание.

– Скоро конец, – шепнул он так тихо, что даже она, сидя рядом, едва уловила его слова.

Он повернулся к глашатаю:

– Пусть следующее дело будет представлено в суде.

Под нестройный перезвон медных безделушек вошли две женщины. Броские полосатые покрывала и ярко накрашенные веки и губы выдавали в них блудниц. За ними следовали двое стражников, неся двух запеленатых младенцев. Детей положили у подножия трона. Когда свертки развернули, стало видно, что один ребенок бойко брыкается, а другой лежит неподвижно, холодный и мертвый. Оба были мальчиками.

Соломон посмотрел на лежавших перед ним детей, а потом поднял глаза на женщин:

– О чем ваш спор?

Царский глашатай, явно осуждающе взглянув на просительниц, пояснил:

– О великий царь, эти женщины – блудницы, которые в один и тот же день родили сыновей.

Соломон поднял палец. Билкис наклонилась к нему.

– Весьма неосмотрительные блудницы, – прошептал он, едва шевеля губами.

Она крепко сжала губы и серьезно кивнула.

Дождавшись, пока царь снова приготовится слушать, глашатай продолжил:

– Через три дня они, проснувшись утром, обнаружили, что один из мальчиков мертв.

– Это, конечно, большое горе, – сказал Соломон, – но что может сделать царский суд?

– Каждая говорит, что живой ребенок – ее, о великий царь.

– И никто, кроме царя, не может распутать этот клубок? Никто не может сказать, где чей ребенок?

– Нет, о великий царь, они жили вместе и помогали друг другу разрешиться от бремени. Никто, кроме них, еще не видел младенцев.

– И вы пришли к царю в поисках его правосудия… Расскажи мне, что случилось, – велел Соломон, указывая на одну из женщин.

Та низко поклонилась:

– О царь, эта женщина, которую я считала своей подругой, ночью легла на своего ребенка и задушила его. Потом проснулась, увидела, что натворила, и подменила мне младенца, пока я спала! А когда я проснулась, то рядом лежал ее мертвый сын, а она кормила грудью моего!

– Ложь! Это она задушила своего сына и украла моего!

– Лгунья! Это ты…

– Довольно.

Голос царя перекрыл пронзительные крики женщин, и они застыли, испепеляя друг друга взглядами.

«Столько ненависти и так мало любви. На детей они даже не смотрят». С трудом верилось, что какая-либо из этих женщин вообще могла быть матерью. Билкис не знала, как царь Соломон сделает выбор. «Живого ребенка я не отдала бы никому из них, потому что им обеим, кажется, нет до него ни малейшего дела».

– Дайте каждой из женщин по очереди подержать ребенка, – приказал Соломон.

Но ничего понять не удалось. Младенца подняли с пола, и он захныкал. Ни одна из женщин не смогла унять его плач. В конце концов, когда они начали вырывать ребенка друг у друга, Соломон встал с трона и спустился к ним.

– Дайте его мне.

К удивлению Билкис, ему удалось за несколько мгновений, укачивая, утихомирить растревоженное дитя.

«Что ж, он ведь спокоен, а они кипят от гнева. Но как он это распутает?» Ребенка следовало поскорее покормить, не говоря уже обо всем прочем.

Соломон взглянул на младенца, а затем пристально посмотрел на женщин.

– Подойдите ближе, – сказал он немного погодя.