– Может, с мужчиной, – сказала она, обернувшись и глядя мне прямо в глаза.

У меня пропал дар речи.

– С каким мужчиной? – беспомощно спросила я наконец.

– Не знаю, с каким-нибудь, – улыбнулась Нимра. – Но, вижу, я ошиблась.

– Конечно ошиблась, она еще не думает о таких вещах, хотя пора бы, – отрезала Кешет тоном, от которого я почувствовала себя завернутым в пеленки младенцем.

Потом она напустилась на меня, чтобы я не думала, будто она забыла о моих проступках:

– Так ты каталась на лошади? С ума сошла? Да лучше бы ты с мужчиной была! Он мог бы потом жениться на тебе, а на что способна лошадь, кроме как сбросить тебя и раздавить копытами? Как твой отец мог разрешить такую глупость? Думаю, ты ему житья не давала своим нытьем, вот он и согласился.

Я почувствовала, как Нимра тихо вздохнула в моих объятиях. Мне стало ясно, что она угадала правду. Поэтому, прежде чем кто-либо из них снова начал меня бранить, я сказала:

– Я не надоедала ему просьбами. Я… Я просто не спрашивала его.

– О, Ваалит, ну почему? – простонала Кешет.

– Я была с царицей Савской, – попыталась я объяснить, – а еще с нами ехали несколько ее слуг.

– А если бы ты шею сломала? – не отступалась Кешет.

– Не сломала ведь. Да и вообще, это моя шея, а не твоя!

– Конечно. Вот только, если ты сломаешь шею, ты умрешь, а мы останемся в живых и на нас падет гнев царя.

Кешет сверлила меня взглядом, и в ее глазах, как и в моих, полыхал огонь.

Нимра выскользнула из моих объятий и положила свою белую руку на плечо Кешет:

– Спокойно, Кешет. Царевна Ваалит вернулась к нам целая и невредимая. – Нимра искоса посмотрела на меня. – Но мы больше не отпустим тебя кататься, пока царь не позволит.

– Наверное, мне еще и вашего разрешения нужно попросить?!

«Настанет время, – поклялась я себе, – настанет время, когда мне будут служить люди, которые не знают меня с тех пор, как я плакала в колыбельке! Они думают, что я по саду и то пройтись не могу без их указаний!»

– Ну что ты, царевна, мы же всего лишь твои служанки. Кто мы такие, чтобы говорить нашей госпоже «да» или «нет»? – Голос Нимры звучал сладко и мягко: ни дать ни взять сливки, охлажденные в глубоком колодце.

Кешет хихикнула.

Смягчившись, Нимра улыбнулась и сказала:

– Если царь, твой отец, позволит тебе кататься с царицей Юга, что ж, тогда, что бы ни случилось, – это уже будет не наша вина.

Вот так мне, чтобы успокоить служанок, пришлось просить отцовского разрешения. Добиться этого оказалось сложнее, чем я думала. Оказалось, что отец, подобно моей Кешет, думает лишь о том, что всадники часто падают с лошадей. Он сам бросал вызов традициям и ездил верхом, когда хотел, поэтому я считала, что его возражения не имеют смысла. Но он упорствовал перед моими горячими просьбами.

– Я буду осторожна, – клялась я, но он продолжал качать головой. – Пожалуйста, отец, позволь мне.

Он тяжело вздохнул:

– Дитя мое, не думай, что я испытываю удовольствие, отказывая тебе, но это слишком опасно. Лошади чересчур сильные и непредсказуемые. Они не предназначены для того, чтобы ими управляли женщины. Тебе не хватает сил удерживать упряжку колесницы. Как ты управишься с лошадью, окажись ты на ней верхом?

Мне очень хотелось умолять его дальше, но хватило ума прекратить. Это лишь опечалило бы отца – он действительно не любил мне ни в чем отказывать, – но не убедило бы. Вместо этого я ответила на его возражения с помощью логики и рассудка – лишь такие доводы он уважал:

– Я знаю, что не могу управлять упряжкой, отец, но для этого, как ты и говоришь, нужна большая сила. А для езды верхом достаточно умения. Я могу научиться. – Затем я использовала самое сильное оружие против его страха: – Лошади не могут быть настолько опасны. Разве савские женщины не ездят верхом? Разве мы не видели, как сама царица Савская ездит верхом? Ты сам часто садишься на лошадь, – торжествующе закончила я, – и тебя не волнуют слухи и страхи.

Я знала, что с этим отец не поспорит, – он всегда признавал правду.

Признал и теперь.

– Все это так, но… – Он замолчал, а я ждала, внимательно глядя на него. – Что ж, – наконец сказал он со вздохом, – хорошо. Можешь попытаться, но осторожно и под присмотром Семорна.

– Старший царский конюший очень обрадуется этой новой почетной обязанности.

Как я и надеялась, отец рассмеялся.

– Но помни, Ваалит: ты должна быть очень осторожна, – добавил он.

– Да, отец, я буду осторожна, – ответила я, покорно склонив голову.

Потом я обняла его, и поцеловала в щеку, и поблагодарила десять раз, после чего побежала к царице Савской сказать ей, что теперь могу ездить на лошади, как она.

Сначала я лишь хотела испробовать новый чужеземный обычай, просто чтобы развлечься и позлить братьев. Но верховая езда начала приносить мне настоящее удовольствие.

Раньше я только во сне могла чувствовать такую свободу. Сидеть верхом на лошади, покорять большое животное своей воле, пуская его вскачь по равнине. Мои волосы, выбиваясь из кос, развевались у меня за спиной, как знамя. Да, это была радость. Я наслаждалась силой лошади, словно своей собственной. В какой-то мере эта сила действительно мне принадлежала. Я могла ею повелевать, если хватало мастерства.

А мастерством верховой езды я овладевала быстро. Савский конюший внимательно посмотрел на меня, когда я впервые села на смирную кобылу, и сказал, что я прирожденная всадница. Он оказался прав – я быстро училась и всегда хорошо чувствовала себя верхом. Да, поначалу я нередко падала, но меня это не останавливало. У меня ведь обнаружилась еще и способность по-кошачьи легко вскакивать на ноги, чтобы попытаться снова.

Убедившись в моих способностях к верховой езде, царица преподнесла мне роскошный подарок, мою собственную лошадь – поджарого жеребца, сына ее любимца Шамса. Я назвала его Ури – за огненную масть и отчаянную смелость. Казалось, Ури ничего не боялся. Катаясь на нем, я чувствовала себя быстрой и свободной, как ветер.

Конечно, из-за моих поездок верхом поднялось много шума, не говоря уже о моих прогулках за городские ворота. Наш народ использовал лошадей лишь для того, чтобы запрягать в повозки и колесницы. Езда верхом казалась неоправданным риском даже для мужчины. А уж когда царская дочь каталась на лошади, смело, словно мальчик, это и вовсе могло породить какие угодно сплетни и возмущение. Но отец мне разрешил, хотя и неохотно, а больше ничье одобрение меня не интересовало.

В этом мне повезло, потому что больше никто и не одобрил бы мои занятия. Даже мои нежно любимые служанки не понимали, почему я рискую свернуть себе шею ради того, чтобы носиться на огромном звере, который в любой момент может выкинуть что угодно.

– Лошади – тупые своевольные животные. На них нельзя полагаться. – От этого убеждения Кешет не отступала.

А Нимра не понимала, зачем выезжать за стены Иерусалима:

– Ты же не в другой город отправляешься, а лишь катаешься кругами.

– Я учусь управлять этим огромным созданием, – говорила я, – и, когда ветер треплет мне волосы, я чувствую себя свободной.

Но это лишь напоминало Кешет, что я возвращаюсь с этих прогулок со спутанными волосами и в покрытой пылью одежде. А Нимра, если и понимала мои слова о свободе, ничего не говорила. То, что я искала, я искала одна.

«Ближе узнав, можно понять и полюбить», – так гласила старая пословица. До приезда в Иерусалим Никаулис никогда не сомневалась в этой мудрости. Но теперь она осознала, что это сладкая ложь, ведь, сколько бы времени она ни провела в этом городе, любви и понимания у нее вряд ли прибавится. «В Иерусалиме становится все хуже и хуже. Я ненавижу его с каждым днем все больше. А сегодня…»

В тот день она узнала, каково быть ничтожнее праха. Каково быть беспомощной перед силой мужской похоти.

Она шла по улице и увидела собравшуюся толпу. Толпу мужчин, шумных и возбужденных, словно мальчишки, поймавшие ящерицу. И она допустила ошибку, не пойдя другой дорогой. Она не захотела сворачивать из-за них и начала проталкиваться вперед.