Гилада ждала, не осмеливаясь подать голос. За бездумную болтовню отец избивал ее, и она боялась даже представить себе, как накажет ее этот царь, если она его прогневает.

– Ты сделаешь все возможное, чтобы привыкнуть к нашим здешним обычаям, а мы сделаем все возможное, чтобы ты была счастлива. Договорились?

Она застыла в изумлении, глядя на Соломона широко раскрытыми глазами.

– Так что, ты согласна? – терпеливо и ласково спросил он. – Если ты не ответишь, я буду думать, что оскорбил тебя.

– О нет! – выдохнула она. – То есть, да. Я… – Она вдруг вспомнила слова, которые вбил в нее отец; только это ей и разрешили произносить: – Как будет угодно моему господину царю Соломону.

– Хорошо, – ответил тот. – Это госпожа Чадара, гаремная управительница. Она проведет тебя в твое жилье и назначит тебе кого-нибудь для обучения нашим обычаям. Если ты чего-то захочешь, стоит лишь попросить ее – и ты это получишь.

Царь улыбнулся на прощание и оставил их, а Гилада в сопровождении госпожи Чадары отправилась в женские покои.

– Кажется, ты далеко пойдешь, – сказала госпожа Чадара. – А теперь поспеши. И не бойся. Ничего плохого от царя Соломона ждать не нужно, он сама доброта.

Страх Гилады уже рассеялся, словно туман под лучами солнца. Она едва могла поверить своей удаче.

– А царь… – начала она, когда к ней вернулся голос, – царь не шутил, когда говорил, что я могу получить все, о чем попрошу?

– Не шутил, – ответила госпожа Чадара, искоса взглянув на Гиладу. – Царь к тому же – сама щедрость.

Гилада была достаточно умна, чтобы уловить невысказанное предупреждение: госпожа Чадара предостерегала ее от алчности.

– Сначала я покажу тебе твои комнаты, а потом ты сможешь вымыться… И переодеться во что-нибудь более подобающее царской наложнице, чем эта ветошь. Неужели у них нет приличной одежды в этой… Напомни, откуда ты, девочка?

– Из Киликии, – ответила Гилада, и название родной страны показалось чужим. Казалось, что Киликия и тамошняя жизнь остались не просто где-то далеко, но и в давнем прошлом.

Она послушно следовала за госпожой Чадарой, и вскоре та открыла какую-то дверь и переступила порог.

– Вот твои комнаты, – сказала госпожа Чадара, и Гилада широко раскрыла глаза, восторженно оглядываясь по сторонам.

«Три комнаты! Целых три комнаты для меня одной!»

– Нет смысла просить о более просторных или роскошных покоях, потому что именно так живут все царские наложницы. Не хуже и не лучше.

«Да кто мог бы захотеть более просторных комнат?! И что может быть роскошнее?» Три комнаты, из них одна с окном. И сияющие чистотой свежевыбеленные стены.

– Мы не украшали стены росписью, потому что не знали, какие изображения тебе приятно было бы видеть. И мы не знали, какие ты любишь цвета. Поэтому платья и покрывала – и украшения, конечно, – ты сможешь выбрать, когда отдохнешь. А пока подожди здесь, госпожа Гилада, я пришлю служанок, чтобы они искупали тебя.

Царь Соломон ошибся: его наложница госпожа Гилада совсем не скучала по семье и дому. Воспоминания о прошлой жизни развеялись, словно дурной сон. Дни, наполненные приятными занятиями и сплетнями, текли ровно и спокойно. Ночи – кроме тех, что принадлежали ей по праву, – она проводила одна. Не выделяя никого из женщин, царь неукоснительно проявлял справедливость.

И доброту! Она бы никогда не подумала, что мужчина может быть настолько добрым, заботиться о ее удовольствии больше, чем о собственном.

Она получила все, о чем только могла мечтать: прекрасные наряды и украшения, притирания и благовония, служанок, готовых исполнять ее приказы.

Госпожа Гилада взяла зеркальце и улыбнулась, посмотрев на свои гладко причесанные волосы и накрашенное лицо. Она, дочка полудикого вождя, стала царской наложницей и поселилась в чудесном дворце.

Конечно, она была счастлива. Чего еще могла бы пожелать женщина?

В ту ночь меня начали посещать эти сны. В мою первую ночь в покоях старой царицы, ставших теперь моими.

Я держала в руках алый клубок, и нить вела в темноту. За спиной у меня высилась каменная стена. Сквозь щели между неплотно пригнанными камнями пробивались яркие теплые вспышки света, но меня звала темнота, лежавшая впереди.

Я медленно пошла туда, куда тянулась алая нить. По дороге я сматывала ее в клубок, который не выпускала из рук. Мой путь медленным танцем тянулся из темноты в полумрак, из полумрака в клубы дыма. Я послушно следовала всем извивам нити.

Тьма рассеялась. Я очутилась на широком дворе. В окружавших его стенах виднелось двенадцать ворот, распахнутых в ожидании моего выбора. Доверяя своему проводнику, я посмотрела на клубок, думая, что нить приведет меня к воротам, в которые я должна пройти. Но оказалось, что единой прочной нити у меня больше нет – из моей руки свисали двенадцать тонких ниточек и тянулись каждая к своим воротам.

Мне предстояло выбрать. Выбрать один путь и увидеть, как все остальные ворота закрываются для меня навсегда.

Я проснулась в слезах и сама удивилась своему горю. В конце концов, не кошмар ведь приснился мне, а просто нить, ворота и выбор. «Не будь дурочкой, – журила я себя. – Ты увидела сон, потому что спишь в незнакомом месте, в новой кровати. К утру ты забудешь этот сон о воротах».

Но я не забыла.

До той ночи мне снились детские сны. Их яркие образы растворялись при свете утра. Никогда прежде мои сны не оставались в памяти, такие живые, будто подлинные воспоминания.

И никогда прежде мои сны не тревожили меня днем и ночью. Может быть, эти беспокойные видения начались потому, что я становилась женщиной. Когда-то я спросила бы об этом бабушек. Искала бы мудрости из их уст. В детстве мне казалось, что они знают ответы на все вопросы, владеют ключами ко всем загадкам. Но теперь их не стало. Мне приходилось искать ответы самой.

Как всегда, при мысли о своей потере я почувствовала, что слезы подступают к глазам. Меня одарили щедрее, чем других, поэтому и потеря казалась больше. Большинство девочек в лучшем случае могут похвастаться двумя бабушками. А мне по-настоящему повезло, ведь, как я уже говорила, обо мне заботились целых три: мать моей матери, мать моего отца, а еще его приемная мать. Они вдохнули жизнь в мои мечты, а значит, определили всю мою судьбу.

Как и моя мать. Хоть я не знала ее, доставшаяся от нее в наследство любовь всегда помогала мне и оказалась ценнее золота и рубинов.

Конечно, мне от нее досталось и многое другое. Все драгоценности, которыми владела царица Ависага, перешли ко мне как будущее приданое, которое я, в свою очередь, когда-нибудь подарю своей дочери. Массивные золотые цепочки, отрезы тканей, таких тонких, что они могли бы пойти на платья богиням, пригоршни рубинов и жемчужин. Хотя таким владеют все царицы, я оставалась достаточно приземленной, чтобы не отворачиваться от золота, шелков и драгоценных камней. Я любила все красивое.

Но досталось мне от матери и другое наследство, и я ценила его намного выше золота и самоцветов, ведь мать сама выбрала его и передала бабушке, чтобы та вручила его мне, когда я достаточно подрасту, чтобы оценить этот дар. Кому-то мои сокровища показались бы жалкими. Все они умещались в шкатулочке из слоновой кости. Расшитое блестками покрывало. Ожерелье из кораллов и жемчуга. Стеклянный флакон, переливавшийся всеми цветами радуги, словно крыло стрекозы. В нем все еще сохранился сладкий аромат розы и резкий запах корицы. Браслет – грубо выполненная медная безделушка, переплетение потемневших цепочек с подвесками из горного хрусталя. Статуэтка богини Астарты. Ее так давно выточили из слоновой кости, что контуры потемнели, приобретя цвет дикого меда.

Не знаю, как там оказалась Астарта. Во всех рассказах мать представала послушной дочерью нашего Бога. Тем не менее миниатюрная статуэтка богини, завернутая в кусочек алого шелка, перешла от нее мне.