– Наверное, тебе следует восхищаться ее целеустремленностью, – замечает Дри. – Секс ради феминизма.

Мы снова хохочем, и я думаю о Скар, и о том, почувствовала бы она себя здесь в своей тарелке. Продолжаю листать ежегодник, разыскивая, но не находя НН.

– Эй, девчонки, могу задать вам вопрос? – спрашиваю я.

– Конечно, – хором отвечают Дри и Агнесс. Мы со Скарлетт тоже так делали. Называли такие моменты слиянием разумов.

– Знаете ли вы кого-то из нашего класса, у кого умерла сестра? – Понимаю, мне не обязательно предпринимать попытки выяснить, кто такой НН, потому что правда может похоронить самое лучшее, что у меня было, но остановить себя я не в силах. У меня есть эта крохотная зацепка, и я хочу ее использовать.

– Не думаю. Зачем тебе? – спрашивает Дри.

– В общем, есть один парень… – начинаю я и задумываюсь о том, как рассказать им всю историю так, чтобы она не прозвучала странно. НН и я, наша постоянная переписка, несмотря на его анонимность. О том, как у меня появляется такое чувство, будто он начинает узнавать меня по-настоящему, хотя мы никогда и не встречались.

– Как много интересных историй начинается с «есть один парень», – хихикает Агнес.

– Заткнись, – говорит Дри. – Дай девочке рассказать.

И я рассказываю. Чувствую себя в безопасности, несмотря на поддразнивания Агнес, а может даже из-за них. Эти двое если не уже, то скоро станут моими лучшими друзьями. Я не упоминаю новые подробности: нашу игру в три истории или то, что он посоветовал мне в первую очередь подружиться с Дри. Первое, по крайней мере, принадлежит только нам. Но я признаюсь в том, что он мне нравится, чтобы это не значило, когда общаешься с кем-то лишь онлайн.

– Ты определенно хочешь, чтоб он вставил тебе на полпалки, – заявляет Агнес.

– Мечтать не вредно, – отвечаю я.

Вернувшись позднее в дом Рейчел, я застаю Тео, который ошивается возле спальни наших родителей и, очевидно, подслушивает.

– Только не говори, что ты слушаешь, как они занимаются сексом. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, скажи, это не то, что там происходит, – умоляю я.

– Фу! Гадость какая. Нет. И на полтона тише. Они ругаются, – отвечает он и притягивает меня к себе, поближе к двери, чтобы я смогла их услышать. Хотя можно было обойтись и без этого, они кричат так громко, что, уверена, соседи выключили реалити-шоу, которые смотрели, лишь бы наших предков послушать. – Думаю, они могут расстаться, и тогда этот долгий кошмар национального масштаба может закончиться.

– «Долгий кошмар национального масштаба»? Серьезно? – спрашиваю я.

– Какого черта, Рейчел? Это просто гребаный ужин, – восклицает отец, и тогда я понимаю всю серьезность ситуации. Мой отец редко матерится, вместо этого пуская в ход подставные словечки, которые используют только десятилетки, южанки и Дри: закрой варежку, елки-палки, мать твою за ногу. – Мне нужно заниматься.

– Это важный деловой ужин, и мне не просто так в голову взбрело, чтобы мой муж был там. Мы женаты, не забыл? Это важно для меня, – отвечает Рейчел, и мне жаль, что я не вижу сквозь стены. Они стоят или сидят? Рейчел бросается тысячедолларовыми безделушками, разбросанными по всему дому? Да и вообще, кому нужен шестифутовый белый фарфоровый жираф? – Забудь. Может, даже так лучше, если ты не пойдешь.

– Как это понимать?

– Никак. Это ничего не значит. – О! Пассивно-агрессивная стратегия! Что-то подразумеваем, но не озвучиваем. Агнес бы ее возненавидела. – Мы оба знаем, дело не в том, что тебе нужно заниматься. Как-то ты ляпнул, что можешь сдать этот тест даже во сне.

– Прекрасно. Признаюсь. Я хочу один вечер провести в одиночестве. Один вечер, когда меня не будут оценивать все твои друзья. Думаешь, я не вижу, как они смотрят на меня? Как ты смотришь на меня, когда они рядом? Я даже позволяю тебе покупать мне шмотки, лишь бы соответствовать дресс-коду, но все! С меня хватит! – заявляет отец, и мои щеки пылают.

Без сомнения, в Вуд-Вэлли я чувствую себя не в своей тарелке, но мне никогда даже в голову не приходило, что у отца тоже могут быть проблемы с адаптацией к жизни в ЛА, что проблемы с соответствием не заканчиваются в старшем классе.

– Никто не осуждает тебя, – говорит Рейчел, и в ее голосе появляются обходительные, успокаивающие нотки. – Ты всем нравишься.

– Давай, осуди меня за то, что я не хочу смотреть инди-фильмы о каком-то прокаженном бенгальце, который играет на арфе пальцами ног. И ты еще смеешь следить за напитками, которые я заказываю во время вечера, будто я ребенок. Мне хочется пива со стейком. А не стакан дорогущего каберне. Прошу прощения, если это оскорбляет твои высокопарные чувства. Это все не для меня.

– Я стараюсь уберечь тебя от позора, – отвечает Рейчел, и ее голос звенит от надвигающихся слез. Но мне ее не жаль. – В подобных местах ты не должен заказывать пиво. Так не делают. Я пыталась намекнуть тебе об этом…

– Мне не нужны намеки. Я взрослый мужчина, и только то, что я предпочитаю бургеры и пиво, а не модную рыбу из органического водоема, не делает из меня варвара. Ты прекрасно знала, за кого выходила замуж. Я никогда не притворялся кем-то другим. В любом случае, мне показалось, было бы прикольно побыть там другим. Разве не для этого ты купила мне те смехотворные кеды? Будто собачку дрессируешь.

– Одно дело, обладать простым вкусом. А другое – быть совершенно неинтеллигентным. Тебе что, сложно хоть изредка брать в руки книгу? – спрашивает Рейчел. Я ошибалась. Она не собирается расплакаться. Она собирается с силами. И бьет в отместку.

– Серьезно? Теперь оскорбляешь мою интеллигентность? Я никогда не видел, чтобы ты читала книгу. Все, что лежит на твоем ночном столике, это модные журналы. На самом деле, единственный человек, кто здесь читает, это Джесси. Она – единственный здравомыслящий человек в этом доме.

– Джесси – единственный здравомыслящий человек в этом доме? Проснись, Билл! У нее нет друзей. Никого. Я переживала, когда отправила ее в Вуд-Вэлли, но ты совсем за нее не волнуешься? Подростки должны выходить из дома и веселиться, – кричит Рейчел.

О, таким образом, я буду той, кто закончит слезами. Конечно же, в последнее время такое происходит постоянно. Мне хочется закричать в ответ, прямо за дверью. Я завела друзей! Я делаю все возможное. И мне не нужна помощь. Не моя вина в том, что умерла мама, в том, что мы переехали сюда. Я вынуждена была начать с нуля все, что имеет значение. Мой отец выбрал ее, и, что еще необъяснимее, она выбрала моего отца. Я же не выбирала ни одного из них. Конечно, мой отец – никому не известный фармацевт из Чикаго, но он умный, черт подери. Даже гениальный. Ну и что, если ему нравится реслинг и боевики? Моя мать любила поэзию, а отец никогда ее не любил, но они справились. Она позволяла ему быть собой.

Моя жизнь похожа на сэндвич из дерьма, а иногда попадается кусок веганского бургера. У меня не хватает сил. Все расплывается из-за слез, я сползаю вниз по стене на пол. Тео смотрит на меня.

– Она болтает чушь, когда в ярости. Не слушай ее, – шепчет Тео. – Она просто любит стоять на своем.

– И ты та, кто смеет говорить мне о воспитании, – восклицает отец. – Моя дочь удивительная, так что даже не думай. Ты давно на своего сына смотрела? Тео жеманничает, как… – Слава богу, отец замолкает. Ох, папа, пожалуйста, не говори этого.

– Как кто? – спрашивает Рейчел. – Мой сын гей. Так какого хрена?

Теперь Рейчел подстрекает его. Будто хочет продолжения борьбы. На мгновение мне кажется, было бы лучше слушать, как они занимаются сексом. Это же как-то более интимно, намного больнее. Хуже даже, чем быть свидетелем ее полуночного плача. Не хочу быть настолько близко ко всем этим взрослым проблемам. Это полный провал.

Вдруг в голове всплывает вопрос: «А всегда ли такое происходит между людьми, которые познакомились в интернете?». Связь вне окружения. Гораздо легче произвести хорошее первое впечатление, потому что им можно управлять. Но они познакомились онлайн в группе по преодолению тяжелой утраты, а не в нормальном месте, где знакомятся обычные люди. Сложно представить кого-то вроде Рейчел, обращающегося к интернету в попытке преодолеть горе. Она всегда такая собранная. Прямая противоположность нуждающегося в эмоциональной поддержке.