— Виктор? Виктор! Помогите! Кто-нибудь! Виктор!

Я заблевал любимое пальто, благо, с утра в желудке не было ничего, кроме выпитого с Яковом стаканчика кофе.

Но все равно противно. Яков прибежал, помог оттащить меня, раздал всем указаний.

Они с Гошей забрали наши вещи, обещали оставить в камере хранения в Шереметьево. Я смотрел издали мутным взглядом, как Яков что-то говорит Юри на ухо, и тот кивает, прижав руку ко рту.

Как же погано, твою мать.

Юри успел поменять билеты, с доплатой, конечно, следующий рейс был через три часа.

Я лежал в медпункте и умирал от стыда. Врач, седой и удивительно высокий китаец, пригвоздил меня взглядом к кушетке, стоило один раз попытаться смыться.

Юри сидел у двери, белый, как простыня. Я, мне кажется, и то лучше выглядел.

Медсестра дала ему воды с долькой лимона и маленькую шоколадку. Юри благодарно кивнул, бледно улыбаясь, сложил руки на коленях, кажется, не зная, что делать с этим всем добром.

Мне хотелось встать и обнять его. Сказать, что все хорошо. Все ведь было хорошо?

Сколько я могу его пугать? Я вдруг подумал, что при всем количестве дерьма, что он мне сделал — я сделал ему больше.

— У меня две версии произошедшего, — доктор писал что-то на длинных узких листках бумаги, поглядывая на меня.

Я терпеть не мог больницы и докторов после истории с Шурочкой, но этот, с огромными сухими ладонями и серыми глазами, напоминал мне Бога, каким он был бы в фильме, если бы его снимал я. Поэтому я лежал смирно и слушал почти молча.

— Первое — банальное расстройство желудка, может быть, начинающийся гастрит. Вы не завтракали, вы, со слов господина Кацуки, плохо и мало спите, много волнуетесь и выпили на голодный желудок кофе.

Я глянул на Юри, как на предателя, и тот вздрогнул, уставившись прямо перед собой.

Его бледный вид мне не нравился. Мне очень хотелось сказать этому китайскому Боженьке, что в осмотре нуждаюсь не я.

— Мой желудок в порядке, у меня ничего не болит.

— Я настоятельно рекомендую вам пройти обследование у гастроэнтеролога, как только вы прибудете в Москву. Также может иметь место страх полетов.

— Исключено.

— Тогда нервное истощение.

— Я в отличной форме. Я счастлив.

Юри вскинул на меня больные глаза. Я улыбнулся ему.

— И вторая версия, — доктор тоже глянул на Юри, потом что-то быстро сказал по-китайски медсестре. Та кивнула.

Дальше случилось сразу несколько вещей. Девушка подошла к Юри и попыталась поднять его, взяв под локоть. Тот тяжело встал, качнулся и повалился на нее, как пьяный.

Я обмер.

Серьезно, по всей шкуре прошлась такая волна мороза, что я дернулся, громыхнув кушеткой. Доктор быстро глянул на меня:

— Лежать.

Голос у него был стальной.

Девушка увела шатающегося Юри, что-то говоря на ухо. Дверь за ними закрылась.

Доктор повернулся ко мне.

— Рецепт, который я пишу сейчас, касается мистера Кацуки. У него упало давление и сбился сердечный ритм, как только вы потеряли сознание. Резкая головная боль по типу мигрени. Глубокий обморок. Ему была оказана необходимая и приемлемая медицинская помощь. Он умолял меня ничего вам не сообщать. Догадываетесь, почему?

— Юри — лучший фигурист Японии, — я просипел, не узнавая свой голос. — Через неделю Кубок Ростелекома.

— Моя жена смотрит всю серию Гран-При, — сухо отозвался Боженька и перевернул лист, застрочил на обратной стороне. — Мы желаем вам и мистеру Кацуки удачи и только победы. Мы не дали ему никаких медикаментов, вам не следует волноваться. Но я очень рекомендую вам проконсультироваться с наблюдающим его врачом как можно скорее.

— Что с ним?

— С ним? — Боженька отложил, наконец, чертову бумажку, и мне тут же стало физически легче. — То же, что и с вами. Нервное истощение, переутомление, недосыпание. Все, что типично для спортсмена в период соревнований. Проследите, чтобы он спал в самолете, перелет занимает одиннадцать часов. Поберегите силы после прибытия, отнеситесь с пониманием к акклиматизации. В Москве сейчас минус четырнадцать по Цельсию.

— И только?

— Мистер Никифоров, — Боженька развернул ко мне кресло. — Могу я задать вам личный вопрос?

— Конечно.

— У вас есть метка?

— Есть, — я согнул ногу в колене и чуть не отрубился от боли, закатал штанину, уговаривая руки не трястись так. — Вот. На ноге.

— Я взгляну, — он подкатил свое кресло к моей кушетке и осторожно спустил носок.

Я тоже посмотрел туда — впервые за долгое время.

Метка выглядела как обычно — темно-коричневый, цвета июльских конопушек, росчерк, имя и фамилия, то ли «К», в начале, то ли «П», то ли «У», то ли «И».

Ногу ломило так, что мне дурнело. Я попросил прежде, чем успел закрыть рот:

— Не трогайте!

— Не трогаю, — Боженька осторожно опустил мою лодыжку на кушетку и отъехал. — Скажите мне, вы нашли своего соулмэйта? Это останется в пределах кабинета в любом случае. Я обещаю.

Я ему верил. Да и что тут было скрывать?

— Он активирован, но я его не знаю. Это случилось в толпе народа почти два года назад, я не могу проверять всех. Хотя бы потому, что я не могу разобрать почерк. Может, вы, как врач, поможете мне? Вы же знаете эту особую магию?

Боженька помолчал, глядя на меня пустым, спокойным взглядом. Который нихрена не успокаивал.

— Скажите мне, если можете, есть ли соулмэйт у мистера Кацуки?

Что? Что, блядь?

Я осторожно сел, держась за поручни кушетки. Голова кружилась.

— Нет. У него нет метки. Я точно знаю.

— Вы уверены.

— Да. Абсолютно.

— Это многое объясняет, — Боженька снова повернулся к столу и дописал что-то на листке. — Последний вопрос, мистер Никифоров.

— Валяйте.

— Не говорили ли вы в последние несколько часов чего-нибудь, или, может, мысленно произносили что-то, связанное с отречением от своего соулмэйта?

Мне снова стало не к месту смешно.

— Постоянно. Я никогда не был согласен со своей судьбой и всеми способами пытался ее обмануть. Три с лишним года назад хотел жениться на чужом соулмэйте. Теперь связываю свою жизнь с человеком, который вообще никому не предназначен. И да, я всячески, и вслух, и в голове, декларирую, что мне наплевать…

Я чуть не рухнул с кушетки, кабинет вокруг меня на секунду пропал, потом опять появился. Боженька придерживал меня за плечо и совал под нос бутылочку с нашатырем. Я дернулся.

— Это, безусловно, очень разумно и похвально, вы пытаетесь быть человеком, который сам пишет свою историю, — Боженька убедился, что я не собираюсь целовать полы, и снова сел в свое кресло. — Но это не означает, что ваша судьба и природа так легко сдадутся. Организм сопротивляется. Возможно, ваш активированный соулмэйт в данный момент тоже испытывает дискомфорт.

— Вот как.

Дискомфорт. Дискомфорт, блядь.

— Вы не знали, что так будет?

— Я вообще об этом не думал.

И правда. Не думал. По умолчанию решил, что система, отлаженная столетиями, сделает для меня исключение. Я же Никифоров.

Боженька смотрел на меня молча некоторое время, потом повернулся к столу.

— Я сделаю вам серию уколов в больную ногу. Они на время сгладят эффект, вы не будете чувствовать метку часов десять. Потом… постарайтесь мыслить потише во избежание повторения приступа. Следите за состоянием своего подопечного. Оба — выспитесь. Как следует. И удачи вам.

— Это…

— Детский анальгетик, — он отъехал к шкафчику. — Используется в стоматологии для замораживания десны. Безвреден. К моменту, когда вы решите вернуться в большой спорт, ваш организм уже не будет о нем помнить. На случай, если вы об этом волнуетесь. Я дам вам сопроводительный документ к инъекции.

— Простите. Старая привычка.

— Я понимаю.

Я смотрел, как он бережно обкалывает мою лодыжку, стараясь вообще не задевать пальцами лишний раз.

Я почувствовал ледяной холодок почти сразу, как будто ногу забрало инеем. А потом перестал чувствовать вовсе. Осторожно пошевелил пальцами. На всякий случай.