Юри тек по льду, льнул к ползущему за ним лучу прожектора, гладил пальцами темноту за прожектором, смотрел в зал плывущим взглядом.

Костюм на нем сидел лучше, чем на мне. Плечи и бедра у него были круглее, спина более прогнута, шея была длиннее, а запястья — тоньше.

Или так казалось.

Он любовался собой, он не трахнул нас всех мысленно, как я его просил.

Но я поймал себя на мысли, что сам готов просить.

Выехать на лед и рухнуть на колени.

Зал притих, ну еще бы.

Я отмечал краем сознания помарки — недокрутил, перетянул, перепрыгнул, не вошел в аккорд, пропустил долю секунды, опасно, тяжело качнулся, а здесь вообще наступил кое-как, намарал, потерял гладкость дорожки, да и ногой зря рискнул…

Но я просто пялился.

Как?

Что я опять пропустил?

Опять программа такая, какая была у меня в мыслях, которыми я с ним не делился.

Опять.

Я вспоминал разговор накануне: «Ты так хотел?»

И глаза — черные, жадные.

Да, Юри.

Спасибо, что показал мне, чего я хотел. Я бы сам не разобрался лет за сто.

Мы остались одни — Юко помахала мне из западной арки и увела свою зевающую тройню, подталкивая в спины и за что-то уже им выговаривая.

Юри все еще сидел на трибуне, в четвертом ряду от бортика, глядел сверху вниз.

Я стоял под лучом и смотрел на него.

У меня было четкое ощущение, что вовремя Юрка спрыгнул с горящего поезда, как в каком-то кино.

А я остался.

Знаете это ощущение захлопнувшейся ловушки, повернувшегося в замке ключа?

Вот оно самое.

Комментарий к 5.

*Sting and the Brodsky Quartet - Until…

Я мечтаю о такой программе для кого-нибудь в этом ебучем фэндоме.

Вот финальное катание Виктора и Юри, скажем. Да, пожалуйста, да.

========== 6. ==========

Комментарий к 6.

Adam Lambert - Underneath

Юри опаздывал.

Ну, это-то новостью не было. Как раз наоборот.

В свой первый день в качестве официального тренера я вообще ждал его на арене полтора часа, успев раз пять прогнать свою собственную программу, стрельнуть сигарету у уборщицы и выкурить ее, таясь, как школьник за гаражами, позвонить и довести до воплей Якова — Юрка добрался хорошо, спасибо, Витя, какое же ты хуйло.

Принять душ и переодеться.

Юри влетел в зал еще со следами от подушки на заспанной роже.

Споткнулся на полдороги, упал и до меня доехал уже согнутым в три погибели. Сделаем вид, что извинения приняты.

О, извиняться он умел. Поднял скорбные глаза, даже губы тряслись.

Вспомню — сдохнуть хочется.

Я посмотрел на часы.

Двадцать минут.

Кататься я сегодня не стал.

И вчера тоже.

Своя песня не шла, не хотела ложиться, не звучала даже — я, наверное, устал от обилия информации и образов в голове. Эрос и Агапэ со мной что-то сделали. Заебали, скорее всего.

Двадцать пять.

Ранняя пташка из Юри не вышла. В остальном дисциплина у него была железная, а упорство и выносливость — просто пугающие.

Однажды я смотрел, как он носится по балетному классу под бодрые вопли Минако. И уснул, представляете?

Говорил же, ничего святого.

Проспал три часа, оказалось, а когда поднял голову — Юри все еще насиловал станок. Минако дремала, уронив голову на мое плечо.

Юри сменил футболку. И только.

Полчаса.

Юри спал крепко, я видел, как он приходит и падает на кровать, вообще не раздеваясь, отключается мгновенно, хотя однажды успел пожаловаться, что в Америке отвык спать на полу и теперь скучает по футону.

Я предлагал ему поменяться, зачем-то же он мне это сказал, про койку. Это лицо надо было видеть.

— Что? Нет, нет, спасибо, я просто…

— Тогда давай ко мне, у меня постель огромная! Вдвоем поместимся.

— Что? Нет, спасибо, мне и так хорошо!

Да я, в общем-то, не рассчитывал, что ты согласишься.

Я не уверен, что бы я делал, если бы он согласился.

Я пропустил момент, когда откровенно злые издевательства — намеренные, продуманные, потому что я не мог ему простить еще свою «Будь ближе», — превратились в игру «Сколько выдержит Юри Кацуки».

Я таких людей еще нигде не видел.

Я ждал вопроса, что, собственно, происходит и зачем, очень рано, но то ли Юри был совсем деревянный по пояс, то ли особый склад ума позволял ему обосновать абсолютно любую хуйню.

Любую.

Если тренер все время трогает тебя за лицо, значит, так надо.

Если твой тренер садится за обедом так, чтобы задевать коленом твое бедро — это для лучшего единения и взаимопонимания.

Если твой тренер пытается залезть тебе в душу и там граблями пошарить — это поможет ему потом написать для тебя произвольную программу.

К программе это вообще не имело отношения, но вот некоторый произвол, определенно, присутствовал.

Я загорелся, меня несло со страшной силой, я больше не был изобретательным или сдержанным. Я загребал, лапал, ерошил, дотрагивался. Спрашивал в лоб все, что вздумается.

Возможно, для терапевтического эффекта в том числе.

Юри прекратил шарахаться.

Он начал реагировать на шутки.

Он перестал пялиться так, как будто я вот-вот пропаду.

Он не пытался отодвинуться, вырваться или удрать.

Мне казалось, я пробил оборону.

Ничего подобного. Юри, выбрав новую беспроигрышную тактику, все время делал вид, что это нормально, хотя единственный нормальный элемент всей этой картины проклял нас и уехал в Питер две недели назад.

Мне кажется, если бы я однажды пришел на каток голым, Юри бы и это как-нибудь себе объяснил.

Иногда я тайно радовался, что Юри не воспринимает все всерьез.

Вот это нервы, думал я. Мне бы так. Однажды Юри будет блестящим тренером.

Я ждал момента, когда шутка зайдет слишком далеко.

Не то чтобы я очень любил, когда мне бьют лицо, или когда меня посылают. Но мне бы определенно стало легче, это бы сняло пенку, успокоило бы — все нормально, мы думаем об одном и том же. Мы друг друга поняли.

Сорок минут.

У меня был замечательный английский. У него тоже. Это как-нибудь помогало?

Ни разу.

Однажды я сорвался и разорался по-русски, размахивая руками и нарезая круги по льду.

Юри стоял в центре и просто ждал, когда это мракобесие пройдет.

— Да ебать тебя в рот, с-сука, как я устал, как мне это остопиздело, Господи, ну что ты молчишь, что ты стоишь, а? Опять котлеты на уме, да? Какого лысого ты все извиняешься, ты хоть понимаешь, за что, долбоеб ты японский?

Юри дождался антракта и беззащитно улыбнулся, откинув волосы со лба:

— Русские блюда?

— Да, — я боролся с желанием обнять его и сломать ребра. — Свадебный стол. Давай еще раз тройной. И посерьезнее.

Мы даже об этом не говорили после. И слава Богу.

После победы над Юркой что-то явно сменилось. Юри… берег меня. Допускал мысль, что я куда-нибудь денусь, но теперь он знал, на что я повелся, и что с этим делать.

И он делал. Держал единственным доступным ему, очевидным для него способом. Он катался.

На катке мы вообще не разговаривали, пока не уходили в зрительскую ложу.

Он катался, я держался в паре метров, чтобы в нужный момент подъехать и поправить руку, ногу, показать, как надо, и как не надо.

Юри замирал, потом расслаблялся, позволял провести руками по предплечьям, тронуть бедро, толкнуть коленом под колено, потянуть за щиколотку.

Не дергался, наоборот. Пластилин.

Я списывал это на нормальную тактильность любого спортсмена — и чем вот я был лучше этого идиота?

Да ничем.

Это ничего, Юри, что я хватаю тебя за талию, я же тебе сейчас показываю твою дорожку. Не более того.

Я тянул и гнул его в гимнастическом классе, продавливал, оставляя синяки, в балетной студии, таскал за руку по катку, как маленького.

Юри держался молодцом.

Я скучал по временам, когда он еще краснел.