*Уход Малфоев с поля битвы взят «по Йетсу»
**Тристан и Изольда
========== Глава 2 ==========
Билл Уизли проснулся от того, что кто-то скрёбся в ставни. Сонный, он приподнялся на локте, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте спальни. Так, стоп. Какие ещё ставни? А. Он же в «Ракушке». Билл медленно опустился на подушки, но запоздалая осторожность не помогла — в голове взорвалось первосортное похмелье. Он беззвучно застонал. Чёрт, как всегда: стоит только выпить, и он просыпается в три утра, самое гадкое время суток. До рассвета далеко, сердце бухает кузнечным молотом, во рту стоит мерзкий вкус, да ещё ракушки эти. Высохшие, выбеленные солнцем и солью раковины устилали всё побережье, и прибой перекатывал их, производя жуткий всепроникающий шелест, который он и принял за стук в окно. Иногда ему казалось, что стоит распахнуть ставни, и в проём вместо свежего морского воздуха ворвётся поток мёртвых ракушек, засыплет всю комнату и погребёт его под собой, всё так же мирно шурша при этом. А ведь раньше они с Флёр так любили лежать в этой спальне и слушать разговор прибоя и ракушек, гадая, о чём же сегодня их беседа…
Билл вздохнул. Ну вот зачем его вчера сюда принесло? Он смутно помнил, что решил прогуляться и брёл по какому-то парку, а вот потом… Мерлин! Получается, он аппарировал пьяным? Это уже серьёзно. Он медленно поднялся с постели и спустился в гостиную, а оттуда прошёл в кухню, ни разу не споткнувшись при этом, и даже на лестнице не замедлил бесшумных шагов. С недавних пор он вполне прилично видел в темноте. С недавних пор, да. Билл зажёг плиту и поставил чайник. С огнём стало уютнее, а шум закипающей воды приятно разнообразил безжизненный ракушечный шорох. Сколько же он здесь не был? С последнего визита прошло месяца три. Он тогда снимал тяжёлые зимние ставни. Зачем-то. «Ракушка» пустовала уже полтора года — ещё одна покинутая раковина на песчаном берегу. Билл нашёл себе маленькую квартирку в Лондоне, неподалёку от министерства. Он просто не мог оставаться здесь после того, как Флёр и Вики уехали. Насовсем. Это случилось не внезапно, не вдруг. Однажды, примерно через полгода после окончания войны Билл впервые заметил это в её глазах. Паника, еле сдерживаемый ужас и… отвращение? Он тогда моментально скатился с неё, и Флёр, приподнявшись, обеспокоенно забормотала, натягивая одеяло повыше:
— Что, милый? Что случилось?
Билл молчал, стараясь отдышаться и унять дрожь в руках. Это ему следовало спрашивать «что случилось»: почему она только что глядела на него, как на насильника, и почему сейчас судорожно прикрывала грудь одеялом. Но Флёр смотрела на него с такой заботой, что он решил — почудилось. И даже почувствовал себя виноватым. Конечно, после войны у них всех нервы были ни к чёрту, но это уж чересчур. Он извинился тогда, пробормотав что-то про усталость, но не забыл. И вскоре знал наверняка: жена его с трудом выносит. Мерлин. Даже сейчас эта мысль отозвалась тупой болью где-то внутри, а уж тогда… Но Билл всегда был реалистом. И умел наблюдать. Он долго и мучительно думал, почему же так вышло, перерыл гору книг. В них не было единого мнения о вейлах: как и всё, что связано с любовной магией, их природа была двойственной, и вейл относили то к тёмным, то к светлым созданиям. Но как бы то ни было, Флёр, похоже, чуяла в нём метку оборотня, его тень. Помимо любви к полусырым бифштексам, Билл приобрёл обострившийся слух и обоняние, ночное зрение и бесшумную поступь. Он также заметил, что его глаза посветлели — из карих стали ореховыми, почти жёлтыми. Для обычных магов это осталось незамеченным, но кто знает, что могла разглядеть Флёр? Возможно, вейла в ней воспринимала Билла как тёмную тварь и кричала об опасности. Возможно, от него шёл дурной запах — вроде той вони, которую он ощутил, когда Грейбек раздирал на нём куртку, стремясь добраться до груди и вырвать сердце.
Могло быть и ещё одно объяснение. Флёр прекрасна и любит прекрасное — это в её крови, в этом она вся. Приехав в «Ракушку», она всего за пару дней превратила старомодную развалину в очаровательный «заго`одный домик». Даже мялка для картофельного пюре — чёртова мялка для простецкой картошки — у неё была выточенной из клыка какого-то морского зверя, с фигуркой греческого Тритона на рукоятке. Билл чувствовал, что на улице на них все оборачиваются, и видел, как тяжело ей даётся обычная грациозная походка (плечи прямо, подбородок вверх), когда в спину несётся удивлённый или, что ещё хуже, сочувственный шёпот. Он знал, что стоит ему широко улыбнуться, и обезображенная половина лица собирается уродливыми складками, превращаясь в гротескную маску театра абсурда. В первые дни Билл просто не мог подойти к зеркалу, а она безостановочно повторяла, что любит его и его шрамы. Самое поганое, что это было правдой. Флёр Делакур, которая никого и ничего не боялась и могла одним взмахом ресниц уложить на лопатки любого парня, — в его присутствии она становилась покорной, нежной и какой-то домашней, что ли. Малышка Фло. Она действительно любила его и при этом не могла, просто не могла быть с ним. Билл всё порывался начать разговор, но заготовленные слова исчезали, стоило лишь встретить тёплый взгляд её лучистых глаз, из которых — он знал — в любой момент мог выглянуть затравленный зверёк. А сама она будто и не замечала перемен в себе. Кто бы там что ни думал, но Флёр была воином по натуре — недаром её избрали для участия в Тримудром турнире. И она ещё целый год упорно тащила разбитую семейную лодку по пустынному ракушечному берегу, мучая и себя, и его, пока однажды всё не рухнуло с треском. В тот день Вики захныкала в детской, и они вошли в её проходную комнатку с двух сторон. Билл оказался ближе: он протянул было руки к плачущей дочери, как вдруг услышал:
— Не т`огай её!!!
Хищно раздувая тонкие ноздри и разведя руки, Флёр ринулась вперёд, заслоняя от Билла его собственную дочь. Он так и застыл, ошеломлённо глядя на неё — соколицу, закрывшую собой гнездо от страшной опасности. Самый древний, самый безусловный женский инстинкт — даже палочку не достала. «Вот и всё», — понял он, медленно опуская руки. «Всё». На лице Флёр ярость и готовность к битве сменились растерянностью и ужасом.
— Билл? Я… Это… да что же… О, mon Dieu…
Подняв на него немигающий прозрачный взгляд, она медленно опустилась на пол, привалившись спиной к кроватке, и заплакала: взахлёб, безутешно, зажмурившись и некрасиво искривив губы, — так, как плачут только дети. Ей вторила стоящая в кроватке Вики. Билл тихонько подошёл, взял дочь на руки и тронул палочкой льняную макушку, накладывая Усыпляющее. Затем сел на пол рядом с рыдающей женой, неловко обнял её вздрагивающие плечи. Флёр вцепилась в него, словно котёнок, заглядывая в лицо и пытаясь что-то объяснить, срываясь на плач, заикаясь, перемежая английский с французским. А он мог лишь гладить её по голове, приговаривая: — Ничего, Фло. Ничего, моя девочка.
В любой другой момент за это «Фло» она бы его прибила. «Билл Уизли, неужели так т`удно запомнить имя собственной жены?!» Если у кого-то в миг смертельной опасности перед глазами и проносится вся жизнь, то Биллу, когда на него навалился Грейбек, было не до этого. Но зато, когда закончилась его семейная жизнь, он и впрямь словно увидел все счастливые моменты: Флёр в голубом платье — форме Шармбатона; в фартуке, готовящая ужин; босая на пляже, собирающая ракушки. «Давай сделаем из них такую … как это… пог`емушку над к`оваткой, понимаешь? — Да зачем, они и так шуршат без перерыва. — Значит, сам океан будет петь колыбельную для нашей дочки!» Она счастливо смеялась, поглаживая округлый живот. Не верилось, что та солнечная нимфа и рыдающая запутавшаяся девочка, сидящая сейчас рядом, — одна и та же женщина. Его жена.
— Всё будет хорошо, — нелепые слова, но без них в подобных ситуациях никак не обойтись. Услышав это, Флёр вдруг перестала всхлипывать и повернула к нему покрасневшее опухшее лицо. С минуту молча смотрела в глаза, а потом осторожно высвободилась из объятий.
— Я, наве`но, пойду соби`ать вещи, — голос звучал тихо и как-то надломленно.
