Annotation
Ахромейко Александр Александрович
Ахромейко Александр Александрович
Ничего личного. Часть 1.
Часть первая. "Идентификация".
Два с половиной года назад.
Июль
Плешивый газон расчерчен оранжевыми и белыми линиями. Завладев мячом, я бегу почти по самой кромке, преодолевая отметки в пятьдесят, сорок, тридцать ярдов. Защитник бросается наперерез, уже понимая, что не успевает. Это понимают и зрители на трибуне, вскакивая со своих лавок и крича что-то одобрительно-неразборчивое. Ещё усилие - и он уже позади меня, вылетает за пределы поля, оставляя за собой глубокий след из примятой и вырванной травы, и вызывая у присутствующих радостный гул.
Если бы его прыжок достиг цели - на восстановление, в лучшем случае, ушло бы несколько месяцев. У меня нет столько свободного времени.
Пересекая отметку в двадцать ярдов, я меняю угол обзора, чтобы лучше оценить обстановку. Мой темп атаки синхронно поддерживают двое, ещё один - добегает чуть позади. Тех двоих, что уже почти у зачетной линии, явно блокируют. На отставшего пока ещё не обращают внимания - слишком далеко для них. Он - мой идеальный кандидат.
Десять ярдов. Дальше бежать нет смысла. Еще один игрок обороны выбрасывается со своей позиции, пытаясь предугадать моё самое очевидное решение и перекрыть вероятную траекторию полета мяча, но я вынужден его разочаровать. Вместо высокой дуги - стелящаяся по траве диагональ назад, в район двадцатиярдовой отметки. Пролетая мимо, защитник рефлекторно выкручивает шею назад, следя за уже проигранным мячом, и в результате чуть не влетает в кирпичную стену, целиком заменяющую трибуну за южными воротами.
У нас тут не так уж и безопасно, знаете ли.
Мой партнер по команде принимает этот пас точно на линии, нанесённой на траву краской цвета старой ржавчины. Она обозначает границы штрафной площади, и по вечерам вам очень пригодится хорошее зрение, чтобы не запутаться в этих оранжевых и белых полосах. Если, конечно, вы вообще захотите прийти сюда, чтобы посмотреть футбол - неважно, с круглым мячом, или с овальным.
Впрочем, нам грех жаловаться. Сегодня дерби Ржавого Пояса, и на трибунах, как обычно в такие дни, семитысячный аншлаг.
Джейк тратит на обработку мяча четыре касания там, где лучше было обойтись одним. Ещё лучше было бы попытаться пробить сходу, застав врасплох оборону и вратаря. Вместо этого он упускает время, попадает под прессинг, суетится, из-за чего удар выходит откровенно корявым, и, в итоге, посылает мяч не только над перекладиной ворот, но и над стареньким табло, и над полотном, закрывающим половину той самой стены. Окрашенный в бордово-красный и золотой, этот баннер, нарисованный нашими болельщиками, выглядит особенно шикарно на тёмно-синем фоне вечернего неба. Белый мяч, сияющий в искусственном свете прожекторов, исчезает за всем этим красочным великолепием, словно какой-нибудь НЛО из зоны 51, и, вероятно, приземлится уже где-то в районе железнодорожных путей старой фабрики, пролегающих рядом со стадионом. По трибунам прокатывается разочарованное "ооооу", и судья даёт финальный свисток.
Я останавливаюсь рядом с защитником, чудом избежавшим столкновения со стеной, и помогаю ему подняться. У меня хорошая память на лица, и его мне тоже знакомо - кажется, он играл за "Баффало" и в прошлом году. Да, точно, Кен Бэйли. Если не ошибаюсь, парень на год старше меня. Получается, что в прошлом году он должен был закончить колледж. И он всё ещё играет в Национальной Премьер-Лиге - значит, не был выбран, или даже вообще не попал на драфт. В любом случае, его футбольная карьера катится коту под хвост.
Как и моя.
Август
- Мам, я дома!
Тишина. Ответа нет, записки на столе или холодильнике - тоже. Наверное, пошла к соседке.
Спортивная сумка небрежно летит в угол прихожей. Я торопливо стаскиваю кроссовки и футболку на пути в душ, потому что сегодня мне ещё нужно успеть на работу. У нас тут с работой небольшой напряг, знаете ли, поэтому приходится держаться за то, что имеешь.
Когда я был маленьким, отец часто говорил мне, что деньги - это проблема для человечества. Особенно настойчиво он повторял это в перерывах между просмотрами футбола на старом телевизоре (который и сейчас стоит у нас в гостиной), развалившись в раскладном кресле (которое и сейчас стоит у нас в гостиной), выпуская над моей головой клубы вонючего сизого дыма и отхлебывая самое дешёвое пиво из покрытой влагой банки.
Футбол, разумеется, был американским. Тот, что нравился мне, он называл "голубым балетом" и отказывался воспринимать, как полноценный вид спорта.
"Деньги, сын, - это зло! Это то, что заставляет людей деградировать до уровня животных, лишает их свободы творческой мысли!"
Творческая мысль - его вторая любимая тема. Псевдографоман, громко мечтавший когда-нибудь написать Величайшую Книгу Америки, стать миллионером и кататься по обоим побережьям с проповедями и лекциями. Только вот ему, словно плохому танцору, всегда что-то мешало. Вероятно, в первую очередь, мы с мамой.
Не уверен, что он набросал хотя бы вступление к своей книге.
Разумеется, столь тонкая натура не была приспособлена к грубой работе, поэтому каждые два-три месяца он стабильно оседал дома, в то время как мама была вынуждена тащить семью на себе. С каждым новым разом такие перерывы становились всё чаще, папа - всё раздражительнее, а игра в прятки в какой-то момент стала для меня неплохим навыком выживания.
Мама, боясь за меня, даже не пыталась спрятаться.
"Деньги ограничивают людей, сын. Деньги - главная проблема всего мира!"
И папа, как настоящий герой, всеми силами избавлял нас от этой проблемы. Ровно до того прекрасного утра, когда он, в очередной раз потеряв работу и надравшись за ночь в стельку, попал под мусоровоз. Вот такая она, Трагическая Смерть Великого Писателя.
Если бы его просто загрузили в общий бак вместе с очередным контейнером и отвезли на городскую свалку - я бы не возражал.
Вытираясь растрепанным полотенцем бело-зелёного цвета, я прохожу обратно по коридору и замечаю, что в гостиной работает тот самый телевизор.
- Мам?
Тишина.
Тем удивительнее было, что смерть отца сильно повлияла на маму. Кажется, она и вправду видела в нём какое-то подобие опоры, пусть жалкой, шаткой и бестолковой, но всё же своей. Нет, не случилось ничего такого - мама не сломалась, не впала в депрессию и не ударилась во все тяжкие. Но, вернувшись домой после похорон, на которых, не считая священника и могильщиков, были только мы вдвоём, я вдруг понял, что прошедшие несколько дней стоили ей с десяток лет жизни. Достаточно было просто посмотреть на её лицо - словно кто-то прорисовал на нём сетку морщин, которой раньше не было видно, стараясь при этом посильнее надавить на карандаш.
