Уже вечером летчик шел вдоль стоянки «шаврушек». Возле одной из машин он остановился, постучал носком сапога по дутику[7] и сказал вполголоса:

— Как дела, шавруха? Тебе не скучно одной?

Машина молчала.

— Ты никого здесь не видела?

Машина молчала.

— Ты не видела человека, который продал свое честное слово? — уже громче повторил летчик и прислушался.

Но машина молчала, изо всех сил молчала!

— Ну?..

И вдруг «шаврушка» вздохнула протяжно и шумно:

— Пш-ш-фу-у…

— Давно бы так, — сказал летчик. Он шагнул к борту и откинул крышку багажника. В тесном закутке, скрючившись, лежал мальчик с красным от напряжения лицом. Он задерживал дыхание больше минуты.

— Слушай, Федя, — сказал летчик, — почему ты бегаешь и прячешься? Может быть, ты — жулик?

— Сам ты жулик, — сказал мальчик и заплакал.

Летчик подхватил его под мышки и поставил на землю.

— Я тебе не верю, — строго сказал он. — Ты слово продал. Может быть, ты и плачешь нарочно.

Федя перестал плакать.

— Не продал… — с вызовом сказал он.

— Почему же ты от меня убежал?

Федя отвернулся.

— Ну вот что, — сказал летчик, — идем. Покажешь, где твой дом. И не вздумай убегать — на этот раз догоню.

Они пересекли поле и оказались на дороге, ведущей к поселку. Федя шел посередине, загребая ногами.

— Перестань пылить, — сказал летчик. — Ты человек, а не бензовоз.

Федя ничего не ответил, но пылить перестал.

— А в багажник ты зря полез, — продолжал летчик. — Все равно его открывают перед вылетом: зажимы складывают. — Ну, Федор, понял теперь?

Федя отвернулся и снова начал пылить.

Летчик нахмурился.

— Напрасно я с тобой связался. Тебя, пожалуй, прямо в милицию надо бы отвести.

— Ну, ведите! — крикнул Федя, резко повернувшись к летчику. — Чего же вы не ведете?!

— Не веду потому, что сам такой был.

— Как я жулик, да? — звонко спросил Федя.

— Нет, не жулик. Такой же дурной.

Они молча прошли через весь поселок и скоро оказались на дальнем его конце.

— Где твой дом?

— Там остался.

— Почему же ты не показал?

— Забыл.

— Хорошо, идем обратно, — спокойно сказал летчик. — Постарайся не забыть на этот раз.

Через двадцать минут они снова стояли на дороге, ведущей к аэропорту.

— Ну?.. — спросил летчик.

— Забыл! — упрямо сказал Федя.

Летчик внимательно и строго взглянул на Федю. На лице мальчика ни смущения, ни страха, только — вызов. Летчик отступил на шаг и вдруг расхохотался.

— А ты упрямый! — проговорил он сквозь смех. — Только я тоже упрямый. Вы не знаете, где живет этот мальчик? — обратился он к женщине, проходившей мимо.

Женщина широко открыла глаза и с любопытством посмотрела на Федю.

— Ой, знаю! — сказала она. — Или натворил чего? Вон под зеленой крышей, — видите? Ихний — рядом.

— Спасибо, — сказал летчик.

— Да я лучше провожу, — заторопилась женщина. — Чего он наделал?

— Спасибо, — повторил летчик. — Теперь я сам найду.

— Ой, да тут и трудов-то нет ничего, — настаивала женщина. — Я вас и до крыльца доведу. Парень-то у вас в порту нахулиганил или как?

Летчик скосил глаза на Федю.

— Да тут такое дело… — серьезно сказал он. — Дом поджег.

— Неужто?! — ахнула женщина.

— Ага, — подтвердил летчик. — Каменный дом — с одной спички.

Федя отвернулся и фыркнул. Летчик легонько шлепнул его по спине, и они двинулись к дому с зеленой крышей.

— Балабон! — строго сказала женщина. — Язык-то без костей!

— Вор… вор… — тетка сидела на кровати, приложив ладони к вискам. Раскачиваясь, она почти пела: — Во-ор… сын моей сестры растет вором…

Деньги, свернутые рулончиком, лежали на столе. Когда тетка умолкала, слышно было, как бумажки похрустывают, распрямляясь. Но затем снова наполнял комнату ее голос. Казалось, где-то в углу запутался и дрожал в паутине бесконечно долгий звук: «и-и-и-и…»

— Грела его… кормила… Господи! Все в гнездо свое… все-то дом… Господи!

Летчик, стоя у двери, молча смотрел на тетку.

— Послушайте, — сказал он наконец, — мальчик с утра на аэродроме. Он не ел целый день.

— А я… — сказала тетка. — Он подумал, когда я ела? Кто об этом подумал?

— Ты ела утром! — крикнул Федя. — И деньги не твои! Они — за папу.

— Молчи, вор, — сказала тетка. — Неблагодарный вор!..

Федя сорвался с места, выбежал в сени, хлопнул дверью.

— Послушайте, так нельзя…

— Уходите, летчик, — сказала тетка. — Бог с вами, я вас не звала.

Летчику вдруг стало жарко. Нагнув голову, он шагнул в сени. Ему тоже хотелось хлопнуть дверью.

Федя был во дворе.

— Давно здесь живешь?

— Два года и три месяца.

— …И три месяца, — задумчиво повторил летчик. — Ну, пойдем, проводишь меня немного.

— Зачем?

— Затем, — сказал летчик. — Познакомимся. Придешь в следующий раз на аэродром — будет у тебя там знакомый. Ты с ребятами дружишь?

— Дружу. Только на улице. Домой она не пускает.

— Хорошо, — сказал летчик. — Идем.

Федя нерешительно потоптался на месте.

— А слово я не продал, — сообщил он. — Я когда говорил, фигу в кармане держал.

— Ну и что?

— И то… — сказал Федя. — Тогда не считается, вот что.

Отец погиб в апреле 1945 года в воздушном бою над чешским городом Братиславой. Федя родился через два месяца после его смерти. Два года назад ушла в тайгу и не вернулась Федина мать — инженер по лесному делу. Мальчик остался у тетки, которая недели две горевала и плакала. Тетка не умела плакать без слов.

— Ей теперь все равно, — говорила она. — А мне за что такое? За что?

Феде нестерпимо было видеть ее опухшее от слез лицо и то, как она привычно и торопливо крестится после еды, но тут же, взглянув в окно, выбегает на улицу и визгливо, краснея от натуги, начинает орать на ребят, играющих возле дома. Феде нестерпимы были ее разговоры с богом, которого она, кажется, жалела, как и себя, но которому все-таки жаловалась на свою долю, на погибшую сестру и на самого Федю.

Бог висел на стенке в углу. Это был человек с усталым взглядом, как будто измученный бесконечными теткиными просьбами. Из своего угла он печально смотрел на тетку, слушал ее брюзжанье и, казалось, сам готов был крикнуть ее же словами:

— Господи, да когда же все это кончится!

Когда тетка вытирала полотенцем тарелки или стирала Федину рубаху, то с лица ее не сходило выражение скорби и, как ни странно, тихой внутренней радости. Ей было приятно, что она мучается и что мучения эти видны всем, в том числе богу и Феде. Тетка любила страдать и умела это делать…

— Может, она и не сестра маме? — сказал Федя летчику. — Мама к ней не ходила. Она была веселая… И фамилии у них разные.

Свесив ноги в канаву, они сидели у дороги на полпути к аэродрому.

— Чудачина ты, — отозвался летчик. — У твоей мамы фамилия мужа.

— Папина?

— Да.

Федя опустил голову и зябко повел плечами. Стало тихо. В этой тишине плыл далекий, еле слышный звон. Он доносился сверху. Высоко над поселком шла четверка самолетов с лихо заломленными назад крыльями. Они появились прямо из неба и растворились в небе, оставив после себя розовый пенистый след.

— Почему они у нас не садятся?

— Это военные машины, — сказал летчик. — Знаешь, на какую высоту они забираются? Там небо уже не голубое, а темно-синее, и даже днем светят звезды.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. — Летчик поднялся, отряхнул брюки. — Ты приходи на аэродром, летать научу. Спросишь Гогу Сизова. Договорились?

— Приду, — сказал Федя.