- Я уеду Кас, но сначала… Поехали ко мне. Мне нужно кое-что тебе отдать, - отвернуться, встать, начать одеваться. Услышать, как сзади Кастиэль тоже одевается. Позволить притянуть себя. Позволить себе в последний раз утонуть в бездонно-синих глазах.

- Дин… Мой мальчик… Прости меня, - увидеть, как в глазах промелькнула вспышка боли. Нет, конечно же, Дину только кажется. Ведь Касу не больно. Он не умеет чувствовать боль. Он слишком труслив, чтобы чувствовать. Слишком труслив, чтобы жить, - Хотя, нет, не прощай. Никогда не прощай. Ненавидь всем сердцем.

- Я не умею ненавидеть, Кастиэль. Я прощаю тебя. Так что позволь мне сделать последний подарок тебе перед тем, как уехать и никогда не возвращаться.

Вытянуть графа за руку из комнаты и тут же опустить эту руку. У него больше нет прав на это прохладное касание пальцев. Кожа к коже, без каких либо преград. Завтра он попросит дядю дать ему перчатки, чтобы никогда больше не касаться никого так. Он не сможет полюбить. Никогда, никого так сильно, как сейчас.

Знаешь, Кастиэль, тебе все же это удалось. Разбить этого мальчика, сломать и развеять прах его души над Лондоном. Молодец, ты можешь себе похлопать. Ты же так любишь. Уничтожать. Делать больно. Заставлять кричать. Падать на колени. Молить о любви или о пощаде, уже не важно. Ты же так любишь. Жестко. Чтобы всем было больно. Чтобы тебе одному счастье.

Так почему ты не счастлив, Кэсси? Почему дрожишь, следуя в карету за юношей? Почему твои руки трясутся, зубы прикусывают губы до крови? Ты отводишь глаза, чтобы не увидел, не понял.

Больно? Да неужели? Тебе больно? Ты сам сломал его, Кастиэль. Ты. Сделал. Это.

И сейчас, как тогда, в огне… И хочется упасть на колени, дать волю слезам, чтобы хриплый крик в воздух, а потом бежать. Бежать так далеко, как это только возможно. Прятаться.

Тебе не спрятаться, Кас. Больше нет. Ты чертов эгоист. Так мучайся же теперь! Гори от боли! Сгори. Сожги сам себя дотла. Но не сорвись. Не говори ему, что…

- Приехали, мистер Винчестер, - дверь кареты открывается, юноша выходит. Кастиэль следом. Неуверенно. Осторожно. Как будто боясь, что вот-вот упадет. Куда же подевалась вся прежняя грация? Изящество?

Дин медленно ведет его по коридорам особняка, все еще неуверенный в правильности решения. Нет, он уедет, это уже решено. Но стоит ли показывать Кастиэлю портрет? Граф не оценит. Скорее всего, нет. Дин уже видит, как над ним рассмеются и скажут сжечь это. И пусть сжигает, это будет подарком.

- Мы идем не к тебе? – Кастиэль сам удивляется своему голосу. Такой ломаный, хриплый. Он не был таким уже очень давно. С той самой ночи…

- Нет. Мы идем в комнату, где я храню свои картины. Их скоро заберут, но… не все, - Дин нехотя отвечает. Зачем говорить, когда они уже почти у цели.

Да и вообще, зачем говорить в ту секунду, когда мир рухнул, сломался напополам. Слова… кто придумал их? Мосты рушатся без громких звуков, просто с тихим шепотом слез падают в волны несказанного.

Тихо открыть дверь. Позволить войти внутрь своего собственного святилища. Они все еще тут, все его творения. И Кастиэль не может оторвать взгляд. Неужели, неужели его мальчик нарисовал все это? Как он мог так долго смотреть и не увидеть таланта, скрытого в том, кто стал таким родным. Хочется смеяться. Безумно, чтобы заболело все тело, чтобы остался один выход: упасть на колени и продолжить смеяться. Какая глупость…

- Кастиэль…

Кажется, в ту секунду, когда он обернулся, мир остановился. Замер, с насмешкой следя за каждым шагом графа. Упасть. Единственное желание. Упасть. Молится. Молить о прощении. Перед ним портрет, но он сейчас равен иконе. Портрет, на котором изображены двое мужчин. На котором изображены они. Его бал, его день рождения. И каждая деталь прорисована так идеально… кроме масок. Дин просто пренебрег ими. Он скрыл лишь половину лица Каса белой маской, которую и маской-то не назовешь.

Господи, настолько красивых портретов Кастиэль еще не видел. Он не узнавал себя. Не хотел видеть в этом чувственном, прекрасном мужчине того, кто так подло и низко поступил с юношей, который тянется к нему с трепетом.

Кас замер, встал напротив картины и закрыл глаза.

Ты думал, тебе было больно, Кас? Нет, вот она боль. Резким, тупым ударом прямо куда-то в сердце.

Он любит тебя.

Любит.

Кастиэль, он любит тебя!

И этот крик в голове так похож на голос брата. Ах, Балти, Кас тебя уже не слышит. Не может услышать. Он слеп. И глух. И весь мир его сейчас – один-единственный портрет.

И горячие слезы. По щекам.

Чтобы дышать трудно.

И не видеть, не слышать, не сорваться на крик.

- Он… прекрасен, - граф так и не решается обернуться, посмотреть в глаза юноше, показать, как по собственным щекам текут горячие непослушные слезы. А они горькие, эти слезы.

- Это мой подарок тебе. Ты же заберешь его? – не понять. Дину никак не понять, что происходит с Касом. Не видеть лица и этих ярких синих глаз… он не может выдержать и нескольких минут, что будет с ним, когда впереди будут года без этого взгляда?

- Да. Конечно, Дин… - голос срывается. Надо обернуться, но потоки слез все сильнее. Не сдержать. Не сорваться бы. Лишь бы не сейчас. Оборачивается. Видит на любимом лице непонимание. Хочется улыбнуться, но это кажется невозможным. Слишком поздно. Слишком поздно, чтобы жить, надеяться на что-то. Слишком поздно для всего, - Не забывай, мой мальчик, ты поклялся, что уедешь.

- Кас, что…? – вопрос утонул. Это так больно – видеть на любимом лице слезы. Видеть, как они все сильнее текут из глаз. Видеть, что улыбка готова вот-вот появиться, но не может…

- Я люблю тебя, Дин.

***

Выйти из дома быстро, резко, чтоб никто не окликнул, а слуги не увидели слез. Едва не сорваться на бег. Быстрее, еще быстрее, пока не опомнился, пока не начал клясться в том, что останется, никуда не уедет.

Быстрее, еще быстрее. Пешком, прямиком через бедные районы. Пусть кричат, окликают и просят. Пусть обещают, что он будет гореть в огне.

Он будет, будет. Иначе и быть не может.

Гореть ему в огне.

Он проклят.

- Проклят! – смеяться в лицо безумцам, казаться таким же, как и они. Позволить вести себя куда-то, а потом вырываться, срываться на бег.

Бежать. Падать. Лицом в грязь, потому что уже все равно. Потому что мертв. Давно мертв.

Потому что нет права на жизнь. Не заслужил.

- Я не заслужил счастья, - посмотреть в глаза тем, кто хочет помочь. Рассмеяться, не смотря на слезы.

Нет, он не пьян. Он всего лишь мертв. Абсолютно. Мертв.

Бежать до дома, падая, спотыкаясь. И хохотать. Хохотать. Хохотать. Влететь домой, не обращая внимания на слуг. В комнату. В свое святилище. И упасть. На колени.

***

- Я люблю тебя, Дин, - отдается в висках, как будто весь мир, до этого черно-белый, вдруг обрел краски. Счастливо улыбнуться, как только перевариваешь услышанное. Поднять глаза. И понять, что стоишь совершенно один.

Ты не так себе это представлял, мой мальчик. Не об этом ты мечтал и смотрел красивые сны. Он не тот, кто будет под твоей любовью светить ярче.

Он не для тебя. Он только для себя. Он сожжет себя, сгорит дотла, но не позволит себя любить. Не позволит себе любить.

Дин, ты поклялся, ты должен уехать…

Выбежать на улицу, чтобы остановить, пообещать, но его уже нет.

Дин, ты поклялся, ты должен!

Упасть на колени прямо во дворе и плакать. Пока есть слезы, пока горло не сорвется от крика. Оттолкнуть Тессу. Она во всем виновата. Нет, виноват только ты.

Дин, ты поклялся…

Ты не так себе это представлял. Нет, не так. Ты хотел любить. Так красиво и чисто. А в Лондоне дождь, и ты плачешь, подставляя лицо холодным струям. Это любовь?! Ну почему, почему все именно так?! Разве. Это. Любовь?!

Ты поклялся…

Не сейчас. Он встанет. Соберет вещи. Уедет. Но не сейчас. Когда так больно, что нечем дышать, когда кажется, что сердце остановилось и не будет больше биться. Никогда.