- Мне нужно пройтись, - заявляет Шерлок чересчур громко и как-то официально. Как будто сообщает о своих намерениях целой аудитории, хотя перед ним только Джон.
Тот смотрит на друга поверх газеты.
- Составить тебе компанию?
- Нет, - тихо, но жестко отказывается Шерлок. – Нет, оставайся дома.
Джон только и успевает бросить еще один озадаченный взгляд на друга, прежде чем тот выходит, и снаружи раздаются странно медленные, нерешительные шаги по ступенькам. Хлопает входная дверь. С каждой минутой Джон хмурится все сильнее.
Он обводит взглядом квартиру и обнаруживает, что дверь в свою спальню Шерлок оставил нараспашку. Через окно льется, просачивается в гостиную уличный свет. За дверью видны стопки бумаг и книг, куча каких-то приборов, карты, свисающий провод от телефонной зарядки… изножье кровати Шерлока.
И на него аккуратно, так чтобы не свалилась, поставлена картонная коробка. Нарочито приоткрытая картонная коробка.
Очень медленно Джон опускает газету на подлокотник. Он слишком хорошо знает Шерлока: тот почти никогда не совершает ничего необдуманного. За всем кроется какая-то причина. И сегодня дверь нараспашку не просто так. И не просто так он оставил коробку именно в таком положении. Самом неестественном, очевидно намекающем, что все это неспроста. Шерлоку нужно, чтобы Джон зашел в его комнату, нужно, чтобы он заглянул в коробку. Это очевидно, и даже более того: все это говорит о том, что Шерлоку отчаянно нужно, чтобы Джон что-то обнаружил. Чтобы он узнал нечто, что сам Шерлок не может или не хочет ему рассказать.
Коробка наполовину забита бумагами. Кроме них в ней обнаруживаются DVD-диски, диктофон, пара флешек и стопка обгорелых конвертов.
На просмотр содержимого у Джона уходит два часа. Его знания физики элементарных частиц слишком поверхностны, их не хватает, чтобы понять графики и схемы. Обведенные красной ручкой цифры тоже ничего ему не говорят. В конвертах – переписка между Артуром Райаном и доктором Джоном Тильденом. В письмах первого – огромное количество данных, обрывочные предложения, и чем дальше, тем исступленнее становится их тон. Второй же, наоборот отвечает все короче и несколько насмешливо.
Диски, однако, несколько понятнее. Джон просматривает их один за другим на своем лаптопе. Человек, стоящий перед камерой, кажется совершенно обычным. Мужчина средних лет, темные волосы в беспорядке, рубашка на пару размеров велика. Он представляется как доктор Артур Райан. Он говорит слишком увлеченно и быстро, длинными сложными фразами, рассказывает что-то о частицах, об экспериментах. Джон едва улавливает смысл. Белая доска вся испещрена расчетами. Джон отсматривает два часа видеозаписи, которая то обрывается, то перескакивает на несколько часов, а то и дней вперед. Выходит, перед ним лабораторный видеожурнал?
На диске с записью, помеченном «Этап 4», Райан больше не улыбается. Он кажется до крайности потрясенным, глаза потемнели, в голосе прорезалась дрожь. Он рассказывает – слишком торопливо, слишком научным для Джона языком, - что именно происходит на экране, что именно происходит в той белой цилиндрической установке, где он проводил свои эксперименты. Объясняет сбивчиво и запутанно что-то про волновой коллапс, про регистрацию некоего «события», про то, что шансы на подобное были, согласно всем расчетам, астрономически малы.
По доктору Райану видно, что он документирует нечто страшное, на лице его проступает выражение безнадежности и тихого ужаса, несмотря на все попытки сохранить отстраненность ученого. Слова даются ему с трудом, а потом он вдруг словно исчерпывает запас объяснений и молча стоит у белой пластиковой доски, где крупными буквами выведен заголовок «ПОСЛЕДСТВИЯ СОБЫТИЯ: ТЕМПОРАЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ». Он переводит камеру на установку, недвижимую и бесшумную, затем опять на себя. Джон уверен, что видит, как дрожат его руки, но изображение не трясется ни капли: похоже, камера закреплена на штативе.
Взяв черный маркер, Райан изображает на доске точку сингулярности, торопливо и неровно выводит линии и срывающимся голосом объясняет все простыми, понятными Джону словами. Объясняет, что именно происходит, какое именно гравитационное воздействие окажет его эксперимент на все вокруг. Все, что случится, выписано черным маркером на белой доске. Он повторяет второй, третий раз – а потом Джон просто устает считать, - что ничего нельзя остановить.
- Первые эффекты мы начнем ощущать через двадцать дней, - рука с маркером скользит вдоль доски, перечеркнув расчеты черной линией. – Скоро сюда приедут, проведут ровно те же расчеты, придут к тем же выводам. Даже не знаю, зачем я делаю эти записи. Их некому будет посмотреть, меня некому будет винить.
Райан сидит на табурете у лабораторного стенда и тяжело, глубоко дышит. Джон ждет, что он скажет что-то еще, но на этом видео заканчивается. Что бы ни случилось дальше, это либо вырезали, либо стерли.
Теперь остался лишь диктофон. Джон ставит его на стол, перематывает пленку на начало, слушая, как она тихо шуршит, а затем нажимает «пуск».
- Я знаю, мне нечего сказать. И я никак не могу все исправить. Я просто хотел, чтобы хоть кто-то понял.
Это голос Райана. Он говорит серьезно, тихо и медленно, но все-таки четко.
- Я просто хотел, чтобы хоть кто-то понял, почему я сделал то, что сделал. Почему попытался и чего хотел достичь. Вероятность того, что случилось, была так ничтожно мала… Я сделал это потому, что мог, потому что хотел доказать, что это возможно, хотя все считают иначе.
Тишина. Тяжелое дыхание человека, пытающегося совладать с нахлынувшими эмоциями.
- Я не хотел уничтожить все, уничтожить нас. Я не хотел… Были приняты все меры, вероятность катастрофы была астрономически ничтожна. Я бы… Я бы все прекратил, если бы знал, к чему это приведет.
Джон уверен, что это – голос человека, который прекрасно знает, что ему только и осталось, что лгать самому себе.
- Один шанс на миллиард. Я мог бы повторить эксперимент хоть тысячу раз, хоть миллион, и не получить этого события. Не было бы… Боже, прости меня.
В тишине слышно быстрое, рваное дыхание, а затем какой-то шорох и скрежет, и Джон не может определить, что это. Быть может, Райан вытаскивает из ящика какой-то прибор.
А затем в мозгу что-то щелкает, и Джон понимает, что именно слышит.
Неопытные руки заряжают пистолет.
Мертвая тишина. Джон задерживает дыхание.
Выстрел кажется куда громче, чем это возможно. Хлесткий, звонкий и такой неправильный.
- Гос-споди, - выдыхает Джон.
Дальше на пленке записана тишина. Через какое-то время в нее вторгается тихое «кап, кап, кап». Джон пытается и не может понять, что это такое.
А потом все встает на свои места.
Щелчок кнопки «стоп» кажется Джону слишком тихим. Он сидит над коробкой, согнувшись, сжав кулаки, и смотрит на диктофон, качая головой. Это какое-то безумие. Полное, абсолютное безумие. Сама мысль о том, что кто-то… что это в принципе возможно, что можно совершить такое, довести до таких последствий… До конца всего чертового… Джона трясет, он сам не понимает, почему… хотя… Да к черту все, он прекрасно понимает. Его трясет потому, что он в это верит. Верит, и теперь его выворачивает наизнанку. Ведь все, что сделал Шерлок, имеет смысл, только если он сам верит, что это – правда.
Если Шерлок верит, что это правда…
Всего этого слишком много, чтобы пытаться обдумать, слишком много, чтобы осознать. Джон весь взмок, пульс подскочил – тело настаивает хоть на каких-то действиях. Но что тут можно поделать, Джон понятия не имеет.
Он перематывает пленку на начало, сам не зная, зачем. Просто перематывает, и все. Прослушивать запись еще раз он точно не хочет. Все, чего он хочет – убрать ее подальше, забыть, что ее слушал, вообще забыть о ее существовании. Но это невозможно. Коробку он оставляет на столе, не потрудившись убрать в нее содержимое: папки, диски, записи… Шерлок точно хотел, чтобы он ее нашел и просмотрел все, что там есть, и, вернувшись, он точно не упустит того, что так и было. А Джон твердо намерен спросить, почему он ничего ему не рассказал. Почему не рассказал никому. Почему никто не в курсе того, что происходит.
