Что вершит судьбу человечества в этом мире?
Некое незримое существо, или закон,
Подобно длани господней парящей над миром?
По крайней мере, истина то,
Что человек не властен даже над своей собственной волей. (с)
Я вздрогнул как от удара.
Открыл глаза.
-Уснул что ли? - грубый мужской голос стряхнул с меня остатки сна.
Второе красное солнце почти скрылось за горизонтом, вслед за первым. Третье же, коричневое, оставалось на своем прежнем месте, испуская тусклый свет и немного разгоняя мрак.
-Ага - тыльной стороной ладони я утер пот со лба.
-Что приснилось?- человек сидел по другую сторону костра, и я все еще не мог разглядеть его лица.
-Не помню.
Здесь было холодно.
Я встал, пытаясь размять затекшие в громоздкой экзоброне конечности. Вся броня была создана из сплава вещества, внешне неотличимым от металла, моя же кривая алебарда, почти целиком состоявшая из того же вещества, лежала перед большим валуном, выступавшим из стены пещеры, у которого я и заснул.
Моя облегченная броня была уже далеко не новой. Через все забрало моего шлема, на нижней части которого располагалось внешнее отверстие для дыхания, не связанное с замкнутой системой вентиляции, проходили глубокие борозды - следы от когтей; один из наплечников, левый, отсутствовал - давным-давно он был утерян в битве. Из-за непрекращающейся снежной бури все мое снаряжение было покрыто ледяной коркой, а о том, что мой неоднократно заштопанный походный мешок некогда был темного цвета напоминала лишь его внутренняя сторона, которая еще не успела истереться. Мешок был брошен на землю у входа, оказавшись под яркими лучами трех громадных небесных светил. Первые два солнца - красные, их закат и восход всегда был практически одновременным, второе солнце всегда неуклонно следовало за первым. Третье же солнце, коричневое, никогда не двигалось с места, и при этом, из какой точки ледяной пустыни ты бы не наблюдал за ним, оно всегда остается на одном и том же месте. Огромное, идеально круглое небесное тело всегда освещало снежную пустыню, давая небольшой шанс разглядеть опасность, подстерегавшую меня в ночи. Сейчас как раз близилась ночь. Я подошел к выходу из пещеры, спасшей нас от снежной бури, и окинул взглядом открывшийся мне вид. Снаружи продолжала свирепствовать метель, и кроме солнечного света не было видно ровным счетом ничего. Внутри же пещеры, справа от меня, не более чем в двух метрах, горел костер, сложенный из наполовину окаменевших веток, которые нам с трудом удалось найти. Над костром, на железной выдвижной жерди, закрепленной на двух колышках, вбитых в обледеневшую землю, жарился кусок мяса, любезно предоставленный моим спутником. Теперь, когда я встал, и глаза мои привыкли к неровному освещению, я мог разглядеть его как следует. Это был уже не молодой темнокожий мужчина, с седой бородой и без единого волоса на его блестящем круглом черепе. Черная экзоброня, надетая на нем, была поистине исполинских размеров, поэтому он, будучи и без нее довольно крупным, казался настолько огромным, насколько это было возможно. Его черная штурмовая винтовка лежала на земле, справа от него, и была она так же огромна, как и ее владелец. Патронов в ней нет. Рядом с ней покоится его бронированный шлем с зеркальным забралом.
Снежная буря не прекращалась уже несколько недель. Нам чудом удалось отыскать эту пещеру, где мы укрылись от непогоды. Она расположилась в небольшой черной скале, выступавшей из земли, однако теперь ставшей белой из-за нескольких тонн снега, покрывавших ее. Пройдя пять метров, вглубь нее, пещера начинала клониться вниз, а через пятнадцать метров и вовсе заканчивалась тупиком. Мы решили разбить лагерь на прямом ее участке, поужинать, а затем, поочередно сменяя друг друга, лечь спать.
Я отошел от входа и сел возле костра. Протянул к нему руки. Сидя здесь и смотря в неровное и жаркое пламя я чувствовал себя в большей безопасности, чем снаружи.
Даже немного уютно. Я щелкнул клапаном на своем шлеме и снял его.
Мой спутник достал из мешка, что лежал на земле, небольшое расписанное узорными золотыми нитями серебряное блюдо. Затем он приподнял жердь и снял с нее уже порядком прожарившийся кусок мяса и кинул его на блюдо, а после этого, чуть покопавшись, он выудил из мешка две сплюснутых овальных железных чашки, и при помощи специальных зацепов подвесил их над костром. Внутрь чашек он насыпал сухую настойку и засыпал ее снегом. Когда вскипит, выйдет отличный чай.
Следующие десять минут мы просидели молча. Нарушало тишину лишь завывание ветра снаружи. Спустя еще десять отвар в чашках закипел. Мой спутник пододвинул блюдо на середину, так, чтобы нам обоим было удобно брать с него мясо, и снял чашки с жерди. Зацепы, на которых они крепились, он забросил обратно в мешок. Небольшим ножом он разделил кусок мяса надвое и протянул одну часть мне, а затем передал чашку.
Мы принялись за еду.
На вкус мясо было просто изумительным. Оно было нежным и сочным. Каждый раз, как я откусывал от своего куска, я запивал ароматным отваром из чашки, тепло от которого мягко разливалось по всему телу. Доев, я залпом осушил чашку и передал ее моему спутнику. Он убрал ее и свою чашку в мешок, а затем сложил жердь так, что она стала втрое короче, и убрал ее.
Ужин окончен.
Теперь нужно было дождаться, когда второе солнце скроется за горизонтом, чтобы можно было лечь спать. Спать нам, как правило, приходилось на голой земле. Поначалу это казалось мне жутко неудобным, однако, спустя столь долгое время странствий и скитаний, я привык настолько, что даже не представлял другого способа, как и на чем еще можно уснуть. Со временем и земля перестает казаться такой уж жесткой.
Я сидел, прислонившись спиной к каменистой стене, и лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь снежную бурю, падали мне на лицо. Оно светило мне прямо в глаза и я, зажмурившись, дал волю всем своим мыслям, теснившимся у меня в голове.
Мои раздумья и молчание прервал мой спутник.
-Что?- я не расслышал его вопроса.
-О чем задумался?- он шмыгнул носом и подогнул ноги под себя, сев в позу лотоса.
-Да вот, - я почесал затылок - интересно мне стало, что же это такое - сон?
-А что с ним?- мой спутник смотрел в мою сторону, но взгляд его словно проходил сквозь меня.
-Просто стало интересно, что же он такое на самом деле.
-А сам как думаешь? - он без всякого интереса рассматривал свои ладони. Чуть поколебавшись, я решил рассказать.
-Я думаю, - начал я - что сон - это наши воспоминания из прошлой жизни. Как по мне, каждое сновидение уникально. Иногда нам вроде и снится что-то похожее, но при этом, из-за множества мелких различий, сны всегда остаются самобытными, не похожими друг на друга. Я как-то слышал, что сон - это отражение наших каждодневных переживаний, однако, если бы это на самом деле было правдой, то я каждую ночь видел бы лишь ледяную пустыню вокруг себя, бредущему навстречу неизвестному. А ведь за всю свою жизнь мне этого не приснилось ни разу. Вот я и думаю, что если сны могут и вправду быть искривленными воспоминания того, кем или чем мы являлись раньше, ну, я имею в виду до того, как мы родились здесь, то все сны, какими бы безумными и бредовыми они не казались, можно бы было легко и просто объяснить. Правда в том, что чем бы ни являлись сны на самом деле, они уж точно зависят не от того, что заботит меня в данный момент времени.
Я закончил излагать эту мысль, и дал небольшую передышку моему спутнику. Он перестал разглядывать свои ладони и с интересом, не моргая, смотрел на меня.
Вздохнув, я продолжил свои размышления.
-Все это натолкнуло меня уже на другую мысль, о том, чем же на самом деле являются жизнь и смерть. Ведь если думать в том ключе, что сон - воспоминания моей реальной жизни, то выходит, что смерти, как таковой, просто не существует. Получается, что когда я умираю в одном месте и времени, я и не умираю вовсе, а просто перестаю существовать в этом месте, но начинаю существовать уже в другом, но, если это действительно так, то выходит, что смерти не существует вообще, в принципе, само понятие смерти попросту исчезает. Мы рождаемся в одном мире, а затем, умерев, сразу же рождаемся в другом, а посему за одной жизнью следует не смерть, а другая жизнь, которая, скорее всего, коренным образом отличается от той, которую я прожил до момента смерти. Или до момента новой жизни. Это означает только одно: что смерть и жизнь - не отличимые друг от друга понятия, что они, на самом деле, являются двумя крайностями одной и той же сущности. И если ты осознаешь, что это действительно так, то начинаешь понимать, что бояться будущей смерти так же глупо как бояться жизни, которую ты проживаешь сейчас, ведь следуя этой логике, в настоящий момент мы живем жизнью, которую в предыдущей жизни мы считали смертью. Наша настоящая жизнь является загробным миром предыдущей, а это значит, что прямо сейчас мы живы и мертвы одновременно.
