— А куда ссыпать? — поинтересовался Александр Витальевич. — Где мешки?

— На поле пошукайте. Должны с прошлого года остаться.

— С прошлого?

— Студенты побросали, не вернули. Трактористы собрали чуток, а остальные — в боровках. Пошукайте! — посоветовал бригадир и удалился.

Из пяти картофелекопалок две стояли у опушки леса, ремонтировались. Остальные тарахтели, попыхивая голубым дымком, на разных концах поля. А поле-то — без конца и без края! Так показалось, судя по всему, не одной Полине.

— Неужели это все нам убирать? — услышала за своей спиной и, обернувшись, увидела Зою Миронову.

— Нет, Миронова, вам еще роту солдат выделят.

— Ладно уж, давайте хотя бы взвод. А что? — вдруг вдохновилась Зоя. И, капризно пристукнув резиновым сапогом по вспаханной земле, поинтересовалась: — Кого из нас военная кафедра готовит, а?

— Правильно мыслишь, — поддержала Зою Нефертити. — Мы — медсестры запаса, верно?

Подхватив грязную корзину, сестры Мироновы, потомки знаменитых Мурашевых, повернули к борозде, выдавливая в рыхлой почве большие ребристые следы.

Поле, усеянное студенческими спинами на длинных бороздах, напоминало огромные счеты с беспорядочно разбросанными костяшками.

Полина тоже взяла корзину, склонилась к борозде.

— Личным примером? — съязвил Александр Витальевич, присоединяясь к Полине и отбирая у нее тяжелую, словно вобравшую в себя все осенние дожди, корзину. — Ого! Ее и пустую-то не дотащишь, а уж с картошкой…

Полина энергично принялась за работу. Хотелось показать — и Александру Витальевичу и студентам, что она, преподаватель, тоже, в общем-то, "от сохи", не белоручка. Однако к середине борозды почувствовала легкое головокружение и выпрямилась.

— Может, хватит? — пристально посмотрел на нее Александр Витальевич, пересыпая в мешок картошку из корзины.

Вытянув шею, Полина глянула, сколько еще осталось до конца поля, и ей стало тоскливо.

— Товарищ комиссар, разрешите обратиться! — послышалось над самым ухом.

Полина подняла голову и увидела растущие из резиновых сапог ноги, а потом — всего Галкина, в черных трусиках и белой маечке, в каких выводят на солнечные ванны ребят в детском саду. Только вместо белой панамки голову прикрывала черная шляпа.

"Он небось и спит в своем сомбреро. — Полина с удовольствием разогнула затекшую спину. — Но пончо уже снял, модник несчастный".

— Товарищ комиссар, — Галкин стоял навытяжку, подчеркивая комичность своего вида, — разрешите доложить: мешки кончились! Куда картошку ссыпать прикажете?

— Куда? В кучи, наверно…

— Чтобы ей сподручнее гнить было? — Галкин перевел вопросительный взгляд с комиссара на Полину и снова на комиссара. Оба молчали, не зная, что ему на это сказать, и он подытожил: — Ну, как прикажете…

Галкин удалился, с душераздирающим звуком сдвинув каблуки резиновых сапог, отчего у Полины поползли по спине мурашки.

К ремонтирующимся у опушки копалкам прибавилась еще одна. Полина обвела взглядом поле и увидела над его краем, мягким горбом уходящим вдаль, к березняку, слабый голубой дымок.

— Ого, куда копалка утопала! Нам за ней всем отрядом не угнаться!

— Нет, это не копалка, — сказал Александр Витальевич, вглядываясь в дальний конец поля. — Похоже, наши костер разложили. Картошку пекут. — И, глянув на часы, прокомментировал: — Рановато начали!

Постепенно согнутых над бороздами спин становилось все меньше, а дымков над опушкой прибавилось.

— Никакой дисциплины! — вздохнул Александр Витальевич, точно копируя командира. — Надо наводить порядок, Полина Васильевна.

Прочесывая опушку, отыскали "дезертиров" и возвращали полю его бойцов. Костры засыпали землей. Но вскоре оставили это бесполезное занятие. Комиссар присел на корточки у одного из отвоеванных костров, пошуровал веткой в золе:

— Интересно, тут что-нибудь найдем?.. Та-ак, одна, кажется, есть… "Яблоко земли", — уважительно произнес, выгребая из золы картофелину. — А у нас в Сибири — просто "яблоко".

— Выходит, вы сибиряк?

— Не похож? — усмехнулся Александр Витальевич, перебрасывая горячее "яблоко" из ладони в ладонь. — Не те габариты?

— Да нет, что вы!.. — Полина смущенно запнулась. Действительно: ее представление о могучих сибирских здоровяках никак не вязалось с хилым видом комиссара.

— За последние два месяца восемнадцать килограммов скинул, — вдруг разоткровенничался он. — Пока разводился, пока сына отсуживал… Не от-су-дил, — произнес раздельно, забыв перекинуть горячую картошку в другую ладонь. И, заметив сочувствие во взгляде Полины, поспешил защититься: — Ничего, отъемся тут на деревенских хлебах да на картошке. Командир привезет аванс, в совхозе бычка заколют…

Аванс съели за три дня. А картошки за это время собрали ровно треть нормы. Бычок же продолжал гулять на воле.

"С чем сегодня суп варить? Опять с вермишелью?" — интересовался присланный из Москвы повар Петя, флегматичный, вялого вида юноша, постоянно жующий резинку, которую он время от времени выдувал изо рта белым тугим шаром.

— В суп свой бабл-гам не урони! — брезгливо предупреждал командир.

Студенты тут же четверостишье:

Девочка в супе картошку нашла:

"Что это, Петя?" — спросила она.

Петя, задумавшись, долго молчал.

"Где же я жвачку свою потерял?"

Но дело свое Петя знал: даже вермишелевый суп все ели с удовольствием, считали, что Пете было известно с полсотни рецептов его приготовления.

Командир ежедневно общался с директором, в устной и письменной форме требуя дополнительных денег. Но результат был неизменным: "Здесь не касса взаимопомощи. Зарабатывайте", — отвечал Дормидонтович, или Дормир, как урезали его имя-отчество студенты.

Красивая мечта самофинансирования была, как все понимали, неосуществима — ни для отряда, ни для совхоза "Вперед", с легкой руки тех же студентов переименованного в "Полный вперед!".

Что на хлеб насущный надо зарабатывать, было ясно всем. Но как заставить непривычных к труду городских ребят, эти "цветы асфальта", выполнить норму в двадцать мешков, если они уже после третьего падали на борозду? С парнями проще, а вот девочки подняли бунт: "Не можем мы восемь часов подряд нагибаться и разгибаться!"

"Ничего-ничего, — пробовал отшутиться Игорь Павлович, — легче рожать будет. А то вконец разленились".

Грубый юмор командира действовал на девчонок благотворно, и на какое-то время они возвращались к своим рабочим местам. А потом все начиналось сначала: на одном чувстве юмора два поля, как известно, не вспашешь.

Первые час-полтора на поле еще что-то копошилось-теплилось — хлопотливо попыхивали голубым дымком копалки, вспарывая серую, слежавшуюся почву; обнадеживающе ползли вдоль борозд согнутые студенческие спины; росли, хоть и не слишком быстро, наполненные клубнями мешки.

Но вскоре эта радостная картина мирного труда распадалась на части — копалки одна за другой выходили из строя, отползая к лесу ремонтироваться, студенты разбредались кто куда: одни — глубоко в лес, по грибы, другие — на опушку разводить костры и печь картошку, коротая тем самым оставшееся до обеда время.

Одна Нефертити продолжала работать, с яростным упрямством, с каким-то ожесточением бросая в корзину грязные клубни.

— Ты что, больная? — весело удивлялись покидающие поле сокурсники.

— Хочешь в Книгу рекордов Гиннесса попасть?

— Надо ж хоть чем-то выделяться…

За ужином на стене столовой появилась "молния": Миронова-Нефертити, нарисованная вполне похоже, выжимает штангу, с обеих концов которой свешивается по огромному мешку с картошкой. Подпись гласила: "Вес взят!"