Участковый ходил в старухину комнату и делал там что-то. Когда он вышел из комнаты с бумагами, дворничиха и обе соседки подписали их.

— Вы в каких с покойной отношениях были? — спросил участковый глаза Гаврикова.

И сам же отвел взгляд.

— Надо бы ее хоть положить, — сказал участковый. Но оглядел Гаврикова, женщин, спрятал бумаги в папку и вышел.

Вечером пришли двое мужиков. Они прошли в ее комнату. Спросили простыню покрепче и полотенца. Гавриков не знал, где у нее что. Мужики порылись в комоде и справились самостоятельно.

Полотенцами они связали ей руки и ноги. Подвязали челюсть и завернули в простыню. Гавриков что-то подписал в бумаге. Ему сказали, что везут в Боткинские, что холодильника там нет. Советовали поторопиться.

Унесли. И хлопнула дверь внизу.

Старуха ведь уже плохо гнулась. Локти ее тянули простыню. Выпирали колени. Но мужики ловко обнесли дверные косяки. Старик Гавриков остался терпеть жить.

Боец

Две недели уже Виталик ходил чуть позади своего перегара. Жена сделала себе подарок ко Дню знаний 1 сентября. Она взяла с собой швейную машинку и фамилию Свиридова. После себя она оставила пачку макарон и своего дедушку Экстрина.

Взаимоотношения с дедушкой Экстриным получались у Виталика только из посещений мест общего пользования. Ему даже пришлось овладеть пером в меру записок: «Не забывайте зубные протезы в объединенном санузле».

Но дедушка Экстрин забывал все равно.

Виталик клал челюсть в унитаз. Предварительно спускал воду. Потому что профессионально уважал санитарию. Но испытывал сдержанную жалость к млекопитающим.

Работал он на мясокомбинате. Бойцом скота. Правда, скорей всего, и не работал уже.

Почему-то лишь по средам звонила урожденная Экстрина. Эти звонки нервировали Виталику сердце. Экстрина не здоровалась, а просто просила:

— Вилена Ароновича, пожалуйста.

Виталик колотил кулаком в дверь комнаты жениного дедушки Экстрина. От плохо прокрашенной двери отлетали куски шпатлевки. Виталика занимал их полет.

И Виталик шел в комнату, садился в неубранную кровать. И слушал про диетическое питание.

— Да… Кушаю!.. Молочное!.. — кричал в трубку Вилен Ароныч, питавшийся на самом деле серым ливером по 64 копейки за килограмм.

— Да, да, Аллочка… — шепотом продолжал говорить женин дедушка Экстрин, — да. Когда в семье пьет муж — это драма…

— А когда жена — трагедия! — кричал Виталик по-злому. И смеялся. Так же точно нехорошо.

Потом он наливал стакан водки и потреблял его внутрь. И смотрел за перекрестье оконного переплета.

Там пускалась тянуться осень. Вторая неделя сентября уже стремилась к листопаду. За окном днями виснул дождь. И капли его вечно стучали в подоконник порожним звуком.

Такой вот досталась осень.

Во вторник вышли деньги.

Виталик пошарил по карманам. Случилось 23 копейки. Выпадал трезвый день.

Виталик оделся и пошел из дому.

В колодце двора стоял шум дождя. В подворотню швыряло оторванный ветром звон трамваев.

На бульваре дождь бил влет полумертвую листву.

В лужах у пивной неизвестно зачем сидели мокрые голуби.

Осень уже была видна всюду.

В пивной Виталик сказал одному пьющему человеку:

— Слышь, дай копеек двадцать… Или пятнадцать.

— А какой сегодня день? — спросил пьющий.

— Вторник, вроде… А может, и четверг.

— А я только по Божьим воскресеньям подаю. Извини.

— Псина, — сказал Виталик, — ну и псина же ты.

Пьющий засмеялся только.

Виталик отошел в конец зала и сел за стол. Напротив него пила пиво женщина. На коленях у нее сидел ребенок, а женщина давала ему есть соленую рыбу скумбрию.

Женщина отрывала рыбу от костей, и ребенок брал рыбу ртом из ее рук.

Женщина внимательно погладила рукой коленку.

— Чулок полез, — сказала она.

А ребенок был совсем маленький и пока еще неговорящий. Иногда он терял слюни и выплевывал пищу. Но женщина отирала ему лицо ладонью матери.

Виталик поглядел кругом. Еще только сейчас совсем посветлело окно. И свет холодел там невдалеке от его глаз.

Женщина достала из кармана плаща рубль и протянула Виталику.

— Возьми-ка мне пару пива, — сказала она. — Будь другом. А то мне, видишь, не с руки теперь.

Ее не было за столом, когда Виталик принес пиво. Он ждал ее минут десять. Но она не подошла. Виталик накрыл кружки салфетками в знак собственности. И пошел искать ее.

Ее не было нигде. Даже в женском туалете, Виталик заглядывал.

Он вернулся к пиву и выпил обе кружки. И ему полегчало жить сейчас.

Потом он встал. Прикурил беломорину от сигареты проходящего человека и пошел на просторный воздух.

Он спускался по лестнице, и голоса людей в баре потухали для него. А свет улицы приближался снизу.

Снаружи все не замолкал дождь. Виталик стоял на крыльце пивной, глядел на дождь и не видел ему конца.

Женщина стояла на трамвайной остановке.

Дождь вымочил волосы женщины. Капли бежали по ее лицу. Она спрятала ребенка под плащом. Ребенок молча сидел под укрытием матери.

Виталик подошел и надел ей на голову свою кепку.

Она улыбнулась ему не сразу и сказала:

— Это Николай. А меня Валей зовут.

Они проехали на трамвае две остановки. Потом шли глохнущим садом. Капли срывались с деревьев и добавлялись к дождю.

— Я себе сапоги резиновые купила, — сказала Валя. — Мне ходить сухо теперь.

Виталик поднялся с ней на последний этаж. Там был ее дом, и там она жила и ночевала.

В комнате коммуналки Валя достала бутылку водки. Они выпили по рюмке.

Валя принесла кастрюлю с супом и налила тарелку себе и Виталику. Руки Виталика тряслись. Он проливал суп себе на колени.

— Когда суп ешь, ты штаны-то снимай, — сказала Валя со смехом.

Она налила Виталику еще водки. Он выпил еще.

На клеенке рядом с ее руками высыхал след от рюмки.

— Я когда Кукой залетела, неделю глаз сушить не могла, — сказала Валя. — А подлец-то свалил, как узнал. Он, подлец-то, смешной был. Соседей стеснялся по удобствам ходить. Подлец-то по-маленькому в бутылки из-под кефира ходил, — сказала Валя. — А я их затыкала и на подоконнике составляла для смеху.

Дым папирос поднимался вверх и распадался под потолком. Кругом день переменился на вечер. Заодно с вечером настала темнота.

— Вот на девятой бутылке наши отношения и закончились, — сказала Валя. — Ты чего не пьешь? Пей давай.

Виталик поднес рюмку ко рту. И услышал ход своих часов.

За окном неслышное крошево дождя падало на город.

Валя не зажигала свет. Она молчала теперь.

Она сидела напротив Виталика в домашнем халате. Халат плохо прикрывал ее. Виталик старался только не смотреть на ее отрожавшее недавно тело. И на Куку он боялся смотреть.

— Пойду я… — сказал он.

— Ты допей…

— Пойду я, — сказал Виталик.

— Ты что, СПИДом нездоровый, что ли?

— Здоровый.

— Ну останься, — попросила Валя.

Виталик вышел в коридор.

— Не все же ведь допил, — сказала Валя. — Останься.

В темноте Виталик нашарил плащ и оделся.

— Ну и иди! — крикнула Валя тогда. — Иди!

— Ну чего же ты на меня кричишь, — сказал Виталик. — Я же такой же человек, как и ты. Хотя и не женщина.

— Иди, иди! Давай! — крикнула Валя. — Всю жизнь мне испортил сегодня.

И Виталик увидел, как она плачет в потемках без звука и привычки.

В саду падали листья и дождь. Дождь не весь доходил до земли. Он стучал в оставшиеся на деревьях листья врозь с шагами Виталика. И листья вздрагивали при этом. И в них дрожал свет фонаря.

А на улице был ветер.

Ночью принялась гроза без грома.

Молнии прореживали темноту за окном. И листва тополя вспыхивала желтым в тишине.

А Виталик и женин дедушка Экстрин слушали на кухне не дошедшие до земли звуки.

Полбутылки водки стояло между ними на столе. На газете внавал полегли кильки с разинутыми ртами.