— Ты убил его… известно ли тебе, какое наказание грозит тому, кто посмел поднять руку на своего господаря? — давясь слезами, прошипел он.

— Да.

— Цена такому поступку — жизнь, — проговорил старик, устремив на него поблекшие глаза.

— И я готов заплатить эту цену. Вина сего поступка не даст мне покоя в этом мире.

— Кто послал тебя? Венгры? Турки?

— Моя совесть, повелитель.

— Раз уж ты не отрицаешь своей вины, то и в суде нет необходимости, — легкий взмах руки огласил неминуемый приговор.

Один умелый взмах копьеносца оборвал нить жизни умелого воина, доброго мужа и примерного отца, обагрив его кровью холодную землю. Будто на поле брани, пал он рядом со своим другом, соединившись с ним в холодных объятиях смерти. Ясный силуэт луны, освещавшей холодным светом округу, поблек, заливаясь красным, словно кровь, цветом, а голоса стали стремительно отдаляться, пока окончательно не растворились в темноте. А потом воцарилась пустота: пугающая и бесконечная, пустота, которая была началом и концом всего сущего, и, находясь в ней, мужчина перестал полностью ощущать себя. Он не мог сказать, жив он или мертв, даже не мог сказать, существовал ли он когда-то, повиснув в темноте, в которой не было ни времени, ни пространства. Но вскоре пропали и эти ощущения, унося его душу в мрачную неизвестность.

***

Свет одинокого факела озарял мрачный склеп, в центре которого на каменном саркофаге стоял гроб из черного дерева, изнутри обшитый шелком и атласом. С печатью умиротворения на лице в нем лежал человек, будто в последней мольбе, скрестив руки на груди. И глядя на него, ни с чем несравнимый страх проникал в душу смотрящего.

Его никогда не страшила смерть, но, встретившись с ней лицом к лицу, он почувствовал непреодолимое желание жить. Он не видел ни райских садов, ни инфернального огня, ни милого лица потерянной любви. Была лишь пустота. Казалось, его собственное тело навеки пленило душу, заточив ее внутри, и это страшило сильнее адских мук, на которые он, безусловно, себя обрек.

Оглядываясь на свою жизнь, мужчина не испытывал ни счастья, ни разочарования, ни раскаяния, — будто все чувства разом покинули его, оставив только боль… жгучую боль предательства, которая не давала ему покоя даже в объятиях смерти. Смутно понимая, что именно клятва, данная им в последний момент, обрекла его на вечную неизвестность и пустоту, мужчина испытывал необходимость вернуться и исполнить ее, только бы прекратить эти терзания в безызвестности.

— Если бы ты мог вернуться назад, сделал бы это? — послышался тихий голос, который неустанно звучал в его голове много лет.

— Никому не дано вернуться… жизнь медленно утекает сквозь пальцы, подобно воде, набранной в ладони: едва ты решил напиться сполна, а руки уже опустели, — в задумчивости проговорил он.

— Но если бы ты смог… мы с тобой давние знакомые, Владислав, разве когда-то твой внутренний голос подводил тебя? Разве нашептывал он тебе ложные истины? Так почему ты сомневаешься? Сделка предельно проста…

— Иногда плата бывает непомерна… Что ты хочешь взамен?

— Ничего такого, что итак не принадлежало бы мне по прошествии времени… всего лишь твою душу. Но ты не спеши отказываться, мой друг, подумай… разве не должны те, кто лишил тебя самого дорогого, понести наказание? Представь, пока ваши тела будут гнить в могиле, они будут вкушать с праздничного стола, разве это справедливо? А я могу подарить тебе не только сладкую месть, но еще и вечность. Ты сможешь получить весь мир… взамен же — сущая безделица. Разве ты не этого желаешь?

— Те, кто предал меня, уже понесли наказание.

— Так ли, мой друг? Так ли? Ты наказал палача, но ведь он является бездумным оружием в руках истинного виновника…

При упоминании об этом утихший было гнев, вскипел с новой силой, готовый вырваться наружу, подобно неконтролируемой стихии, сметая со своего пути все, что окажется рядом.

Впитав в себя все эти чувства, искуситель продолжил:

— Я чувствую твою злобу, желание наказать виновных, восстановить справедливость… Разве то, что тебе предоставляется этот небывалый шанс, не является свидетельством высшей милости, желающей направить твою руку? Я предлагаю тебе справедливость, жизнь, силу, вечность, в то время как сейчас на твоем пути лишь безызвестность и пустота.

Вокруг воцарилась тишина, но, чувствуя, что чаша весов вот-вот склонится, голос вновь разнесся по склепу:

— Ты сомневаешься, потому что такого еще не было, но вспомни, когда-то люди не умели излечивать раны, строить дома, ковать оружие, а порох был мифическим огнем, которым боги карали неверных, но сейчас… мы пользуемся этими знаниями, потому что когда-то кто-то не побоялся быть первым… Так почему бы сейчас первым не стать тебе? Ты первый и единственный, кому дается такая возможность, не упускай ее.

— Но почему я? Разве нет более достойных?

— Жребий брошен, мой друг. Ты можешь вступить в игру или кануть в небытие не отмщенным. От тебя мне нужно лишь слово.

— Я согласен, — после нескольких минут раздумий проговорил он.

— Ну что ж, тогда по рукам, мой друг. Твоя душа теперь принадлежит мне, я же в свою очередь исполню свою часть сделки. А теперь прощай, мы свидимся лишь тогда, когда я тебя призову. С закатом все встанет на свои места.

Сказав это, голос, который не давал ему покоя много лет, исчез, оставив после себя тягостное ощущение испаряющейся надежды и одну потерянную душу дожидаться заката в полном одиночестве и неизвестности.

***

В мгновение возликовал темнейший князь и в райские врата влетел смеясь. Он праздновал свою победу в миг, когда свет солнечный на небесах поник, у ангелов над головой сгустились тучи и пошатнулся веры пьедестал могучий. Собрались херувимы у божественного трона, не удержав трагического стона. Взывали все к святейшему Отцу, путь преграждая наглецу, прошедшему под сводами небесного чертога, оставив свою адскую берлогу.

— Ах, Отче, знаю я, тебе известно, что выиграл наш спор я честно, поэтому явился я сюда сейчас, чтоб возвестил о поражении твой глас. Ведь я потратил целых десять лет, чтоб был поступок мой воспет, не знал я отдыха в часы досуга, чтобы усилия мои ценили по заслугам, но вот всему пришел конец — вознагради меня, Отец!

— Опять ты скачешь впереди коней, пора бы стать тебе мудрей. Не вижу смысла торопиться, борьба еще возобновится. Коль жизнь вдохнул ты в умершее тело, презрев известные пределы, я тоже сделаю свой ход, продолжив этот эпизод. Я окажу содействие добру, вступив в коварную игру.

— Ты нарушаешь уговор, не в том ведь состоял наш спор. Условия по договору я запомнил, и обязательства исполнил. Друзей рассорил в один миг, сплел сеть кровавых я интриг, вложил и ненависть в сердца, заставив биться до конца; пришлось им пережить утраты и меч поднять, напав на брата. Я сделку графу навязал, чтоб душу он свою продал.

— Все так, но ты забыл один завет — известен всем он сотни лет. Живому можно помогать, умершего — не воскрешать. Лишь мне принадлежит такое право, другим за то грозит расправа. Увлекся слишком ты игрой кровавой, но даже на тебя отыщется управа. На сей раз песня твоя спета, а на твою победу налагаю вето, но ради справедливости замечу, что стоит мне пойти тебе навстречу: я нашего раздора бремя перенесу в другое время. Пока же пусть бессмертный граф, лишившись своих смертных прав, сквозь смерть и тьму бредет один, ты понял, темный господин?

— Яснее ясного, Творец, но ведь погиб и твой боец. И как же будем продолжать мы спор, коль некому давать отпор?

— То будет не твоя забота, но я судьбы предвижу повороты: вернется к жизни мой борец, оденет пламени венец. Как феникс он переродится, в огне священном оперится и вступит он в неравный бой с той силой, что зовут судьбой. А что до графа, то ему, как ставленнику твоему, за каждый грех придется расплатиться и интересами своими поступиться, тогда, быть может, божье милосердие его коснётся за усердие.

— Ушам не верю, что за вздор? Уж больно мягкий приговор… Готов ты в рай принять исчадие ада, чтобы от поражения не испытать досады? Он сделку кровью подписал. Достаточно! Закончен бал! Он душу продал мне сегодня, и быть ему лишь в преисподней!