— Зачем вам это, Иван Иванович?

   — Очень просто, государыня. Если вы даже станете приглашать публику на экзамены, особенного эффекта не будет. В лучшем случае короткие похвалы. А театр, настоящий театр — он станет визитной карточкой всего института. Вы делаете благое дело, государыня, и оно должно получить достойный резонанс. Надо заставить общество о нём говорить, им восхищаться, в чём я не сомневаюсь.

   — Ну, что же, это неплохая мысль. Но как скоро эти крошки станут способны соревноваться с актёрами?

   — Надо полагать, всего через пару лет. Всё будет зависеть от искусства учителей, а у нас есть богатый выбор. К тому же можно внимательнее присмотреться к тем, кого мы будем принимать в институт. Надо будет обратить внимание на миловидность, ловкость, врождённую непринуждённость.

   — Но вы забываете, мы хотим помочь обедневшим дворянским семьям.

   — Вы хотите напомнить мне, государыня, о благотворительном начале? Я никогда не забываю о нём, но, по моему разумению, одно не помешает другому. И потом я вспомнил, государыня, нашу первую оперу на русском языке — «Кефал и Прокрида» по пьесе нашего несравненного Александра Петровича Сумарокова.

   — И на музыку любимца покойной императрицы. Ещё бы не помнить — предмет восхищения Елизаветы Петровны. Сколько времени ни о чём, кроме неё, императрица не была в состоянии говорить. Этот восторг должны были изображать все мы.

   — Но ведь, государыня, её исполнители были совсем юными, дай бог, если 13—14 лет. И исполнительница заглавной роли Белоградская, и Гаврилушка Марцинкевич. И это при очень посредственных учителях. Мы же сыщем превосходных. Костюмы им могут шить самые лучшие театральные портные, я уж не говорю о декорациях.

   — Иван Иванович, умерьте ваш пыл и вообразите, сколько вам ещё придётся ждать вашего триумфа. А пока давайте займёмся куда более практичным делом — туалетами монастырок.

   — Государыня, камлот на платья уже выписан из Англии по тем расцветкам, какие вы выбрали. Младший возраст — платья кофейные или коричневые. От пяти до семи лет они и в самом деле будут самыми практичными. Вот только слишком мрачными, да ещё при глухом фасоне. Кажется, дети...

   — Не берите на себя несвойственной мужчине роли, гадкий генерал. Да, платья будут тёмными, чтобы реже приходилось их чистить. Да, самого простого покроя и непременно из шерсти. Зато к ним у девочек будут белые передники и цветные пояса, которые должны служить их владелицам три года. Девочек необходимо приучать к бережливости, которая здесь совсем не принята. Во втором возрасте — от восьми до десяти лет — камлот может быть голубым, в третьем — от одиннадцати до тринадцати — серым. У всех те же пояса и те же передники. А вот уж у выпускного возраста мы допустим белые платья. К этому времени, надо полагать, наши барышни научатся не только бережливости, но и аккуратности.

   — Но вы разрешили, государыня, сделать им и шёлковые платья.

   — Только на праздники, гадкий генерал, только на праздники. Как и лайковые туфли — для танцев, как и перчатки. Я не дам себя разорять бессмысленными тратами. Их и так немало.

   — А на каждый день козловые башмачки?

   — Чем они плохи? И ещё — простое бельё и серая пудра, самая дешёвая. Я вижу, разумная экономия вам не по нутру, гадкий генерал.

   — Вы правы, государыня, тем более речь идёт о таких чудесных крошках. Немного радости им, кажется, можно было доставить и без особых затрат.

   — Мне нечего добавить, Иван Иванович. К тому же пора браться за дела. Мы с вами сегодня слишком заболтались.

Осень ранняя в Москве наступила. Сентябрь в половине, а сады как золотом облило. Зеленинки не видать. Трава под листвой укрылась. По ночам морозным инеем продёргивает. Торопится зима, торопится. Журавли третий день над городом тянут. Курлыкают, ровно плачут.

В Гоф-интендантской конторе что ни утро толчея. Слух прошёл — государыня прибыть может. Наказ депутатам дала. Над уложением законов российских размышлять приказала. А сама будто бы в Москву. Приготовиться надобно.

За первого в городе архитектора Пётр Романович Никитин. Весь, кажется, город обрыскал. Много не сделаешь, а где что подчистить, подкрасить — иначе не годится.

Церкви две в честь счастливого восшествия на престол её императорского величества кончить не удалось — Кира и Иоанна на Солянке да Великомученицы Екатерины на Всполье, на Большой Ордынке. Будто нарочно на той же Ордынке и Климента папу Римского не завершили — канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин в честь восшествия на престол покойной императрицы Елизаветы Петровны закладывал. У канцлера то ли средств не стало, то ли расчёт изменился. А тут денег в достатке — мастера держат.

С триумфальными воротами тоже беда. Повыцветали, где дождями да снегом живопись и вовсе смыло. Поновлять надо. Непременно поновлять. Архитектор Иван Яковлев список работ составил, так прямо и сказал: кроме Левицкого Дмитрия Григорьевича надеяться не на кого. Он портреты для ворот писал, он и аллегории где надо поправит. Лучше только станет. Искусный мастер, ничего не скажешь. Да и рекомендатели высокие — князья Трубецкие. Всё семейство.

Денег заломил неслыханно: «6000 рублей, из оной суммы ничего не уменьшая, и тоговатца с протчими не желаю, в чём и подписуюсь живописец малороссиянин Дмитрий Левицкий». В Москве всего четвёртый год, а уже считаться с собой заставил. Его превосходительство Иван Иванович Бецкой и господин директор Московского университета Херасков равно рекомендуют. Покойный князь Никита Юрьевич три раза к награде представлял. Награда, правда, не последовала, так ведь и ходатай-князь уже в отставке был — кто с отставным считаться станет. И всё-таки не может главный архитектор попытки поторговаться не сделать.

   — Благодарствуйте за приглашение, господин Никитин.

   — Как же иначе, господин Левицкий. Со сказкой вашей ознакомился. Всё бы хорошо, да дорогонько.

   — По работе и цена.

   — Работы вашей ни в коем разе под сумнение не ставлю, однако не заметить не могу: поновление — не оригинальная работа, а по цене едва не дороже новой выходит.

   — Хочу внимание ваше, господин архитектор, на то обратить, что цена всем воротам разная.

   — Полагаю, так и должно быть: одни сильнее обветшали, иные перед стихиями московскими лучше устояли.

   — Полноте, господин архитектор, коли живопись на холсте красками масляными на волю непогоды выставлена, срок ей один будет.

   — Что же тогда?

   — А то, что ворота, в написании которых мне самому с господином живописцем Антроповым участие принимать довелось, манером высоким отмечены, иные же, коли поправлять, то и переписывать наново следует. Отсюда и цена.

   — Вы о каких сюжетах, господин Левицкий, толкуете?

   — Готов примеры привести, а вы уж сами судите. Картина первая: «Три Грации спускаются с неба со щитом, на котором изображено имя её императорского величества, окружённого фестонами, розами, лилеями, оной вручается Россия, погруженной в печали, которую ободряет сие светлое видение». Или, скажем, картина третия: «Благоразумию сидящая возле древа в руке имеющую Минервин в ней жезл даёт российскому юношеству средства к ним благополучию, то есть спокойство и удовольствие со множеством инструментов художеств, манифактуры и земледелия».

   — Трудно возразить. Такого ещё на Москве сочинения живописного не бывало. Сказывали мне, что за образец залы Института благородных девиц в Смольном монастыре взяты были. Будто там во всех десюдепортах аллегории с текстами приведены.

   — Манер тот же. У меня на сей счёт господин Бецкой советов спрашивал.