Словно ядовитые мухоморы после дождя, вылезали гитлеровские прислужники, до того сидевшие тишком, не поднимая головы, не подавали голоса, хитрили да лицемерили... А теперь вылезли на свет, сбросили маски - и шипят словно гадюки, злорадствуют.
Кто-кто, а Марко с Теклей на своей шкуре в том убедились.
Нескладный Селивон, будто оборотень какой, принял новое обличье, "политиком" стал, перед фашистами выслуживается, запугал село. В черном гитлеровском прислужнике проснулся лакей и палач.
Обдирает село. Старостиха Соломия с дочкой ублажают немецких начальников.
Санька выслеживает всюду тех, кто ругает новый порядок, и доносит ефрейтору Курту. Подсказывает полицаям, у кого что закопано, спрятано. У Текли тоже забрали дорогую память - золотую медаль, полученную в Москве на выставке.
Чем Марко мог утешить подругу? Где найти нужные для того слова? Не покажутся ли они ей неживыми? Не в силах помочь, он гладил теплую женскую, с набухшими жилами руку. Одно он твердо знает, что никогда врагу не видать Москвы.
...Дары земли - буйство красок и плодов - проплывали у Марка перед глазами. Гитлеровский сапог наступил на цветущую землю. Ненавистью к захватчику бьется каждая земная жилка.
Марко подавил охватившее его волнение... Сказал Текле, что Красная Армия под Москвой здорово намяла фашистам ребра, разгромила врага, перемолола танковые дивизии, разбила мощную его технику, самоходные пушки... Отбила наступление, отбросила врага. Нет, не видеть гитлеровцам Москвы, как своих ушей.
Молча слушала, нет, не слушала, а вбирала всем существом своим отрадные слова, долго еще они будут согревать ее в лихую минуту.
- Лопнула надежда на "блицкриг", - продолжает Марко, и Текля робко, будто школьница, спрашивает, что это значит.
Нечто похожее на зависть испытывала Текля - у Марка совесть спокойна, а она терзается. Если бы не мать, не ребенок - что ей хата? - ушла бы с ним в лес... "Не бойся, обузой не буду", - прошептала чуть не плача, горе не знает пышных слов.
Места себе не находит женщина. Да разве она одна? Гитлеровцы запоганили все вокруг. Словно солнце затмилось и вернулся пещерный век.
Больно Марку от этой беспомощной жалобы и, чтобы отвлечь ее внимание, сказал, что карательные отряды всюду рыскали, никак нельзя было навестить. Нельзя ей бросать село на произвол судьбы, таково мнение партизанского штаба. Враг все делает, чтобы сбить с толку людей ложными слухами. Долг Текли - стоять на страже правды, раскрывать людям глаза на действительное положение вещей, необходимые директивы передадут из леса.
Враг думал, что Украина пластом ляжет перед ним. Но каждая стеблинка здесь дышит местью. Грабежами и притеснениями гитлеровцы долго не продержатся. Разобьет их Красная Армия, хотя и отступает пока. На войне необходима человечность, наше дело правое, мы победим. Говорил как умудренный опытом воин пропагандист, - надо утверждать в людях веру в нашу победу.
Попытки Марка "проинструктировать" ее вызвали у Текли добрую улыбку: сами научились защищаться от гитлеровцев. Где только можем, врагу наносим урон. В поле работаем напоказ, для вида, Родион не очень-то замечает да, видно, и не старается замечать. Остыл... А мальчишки даже оружие собирают, прячут, выводят из строя транспорт...
На вопрос Марка, кто их направляет, руководит ими, Текля ответила его словами: ненависть!
Вот и поговорите с нею!
- А как Родион? - спрашивает Марко.
- Не так зол, как глуп. Прибрал его к рукам Селивон. Может, и кается, да поздно...
- А ты разведай...
- Попробую...
- Насчет леса закинь слово...
Текля с сомнением покачала головой.
Когда Текля поинтересовалась, чем они уничтожают транспорт, Марко с трудом удержался от смеха. Вся земля нашпигована толом! Марко с Сенем не одно поле разминировали. Наши мины противотанковые, - запаслись взрывателями. Мало ли по канавам снарядов валяется!
Точно о простой будничной вещи говорили, Теклю даже страх взял - со смертью играют ребята...
- Действуем-то мы осторожно, - уверял Марко, - знаем, какую брать, к немецкой мине приступу нет - в ней три капсюля... Мадьярскую взять куда проще - пружинки разъединил, тарелку снял и вывертывай капсюль. А вот в стапятидесятидвухмиллиметровых снарядах головку вывернет не каждый. Устин Павлюк вывинчивает ключом, полегонечку, чтобы не стукнуть. Отверстие залепишь глиной, положишь снаряд на слабый огонь, черный дым повалит, потом оседает, тол плавится, течет, как олово в глиняные формочки.
- Мы тоже припасли вам немного толу, - сказала Текля.
Теперь пришел черед удивляться Марку.
- Где же вы взяли?
- Спроси Грицка.
- Пусть не лезет поперед батьки в пекло...
- Так-то вот...
О ней не забыли в отряде, только никак нельзя было связаться, переходы, стычки... Большую помощь она может оказать партизанам в борьбе за освобождение.
Марко говорит, как старший. Посерьезнел, движения стали неторопливыми, речь степенной, хоть и вели беседу шепотом. Будто и ростом выше стал, в плечах раздался, возмужал.
Чудачка, может, человек сызмалу не имел возможности быть маленьким, жизнь заставляла взрослеть прежде времени, а про теперешнее и говорить не приходится.
Помолчали, задумались. Текля была неспокойна, то и дело вздыхала, прислушивалась к редким выстрелам. В ночной темноте вспыхивали огни, зелеными полосами расчерчивали небо. Но молодость брала свое, и, хоть кругом был враг, сердца их бились любовью и верой.
- Черный конь подковами топтал меня - к встрече сон приснился... Как ни топтал, а я жива - и тебя довелось повидать, - прошептала с нежностью.
Марко улыбнулся, зная, что она не верит ни в какие приметы.
- ...А газеты и листовки в доме не держи, передавай в надежные руки. Одну листовку с обращением к полицаям и старостам, чтобы отказывались от каиновой работы, подбрось Родиону. Еще лучше - поговори.
Яснеет, ширится горизонт перед глазами женщины. Нет, уже не оторвана она от привычного большого, светлого мира, знает, как ей действовать, спокойнее стало на душе.
А Марко все о деле да о деле, уж не лекцию ли собрался ей читать? Скуп стал на теплое слово, почему не скажет о своем, о том, что рад ее видеть. Правда, сейчас не время для личных переживаний и вздохов, а все же... Сама не поймет, что творится с ней, никогда такого не бывало. Дала буханку хлеба на дорогу, чистую сорочку. Положила руки на грудь, доведется ли еще когда-нибудь увидеться, мой дорогой, мой родной, удачи тебе в бою.
Предостерегала Марка, чтобы сгоряча не лез на смерть. На что Марко задорно ответил: "Еще не отлита врагом пуля для меня". Вот уж действительно со смертью запанибрата, об руку с ней ходит, прогуливается... Какая уж тут осторожность!..
- Патроны, гранаты пусть собирают, только чтоб осторожно... И хранят не в селе... Я еще приду...
Стояла на взгорье над Пслом, обнимала ночь.
25
...Светлый день воскресенье. Вышла поутру Жалийка за ворота - ни звука, ни шороха, - глухая улица, унылые хаты. Присматривалась, не идет ли где дым из трубы. У старосты дым валом валит, да у Соломеи никогда жару не выпросишь - то солнце не взошло, то солнце зашло...
- А про "вермишель" и говорить нечего.
Так хозяйки называли порох, которым пользовались при растопке печи: уголек подложишь, и он вспыхнет, дрова или будылья займутся, как сухие.
Полевая дорога длинная, из-за бурьяна не видно поля - заросла бурьяном и людская судьба, - поблекли осенние краски, деревья стоят голые, подули студеные ветры, закаменела земля, потрескалась, как посыплют снега - отойдет. Черные платки с базара возвращались. Понурые, заморенные женщины шаркали заскорузлыми сапогами, Жалийка делилась своими печалями. День настает - не знаешь, за что браться.
Смуглое лицо Меланки Кострицы сурово-задумчиво.
- Нам еще полбеды - нам хоть воду из колодца можно брать. А как семьям активистов, им к колодцу не подступиться...
