Все получили возможность убедиться - на своем месте сидит человек.

Родион и тут раскусил, что к чему: хитрая лиса этот староста, хутор себе вымаливает!

У Шумахера впечатлений полно - наслушался льстивых речей, насмотрелся всего предостаточно - угодливые лица, услужливо согнутые спины, женское радушие... Однако что у самого Шумахера на уме - никому не удалось выведать.

Когда высокий гость поднялся из-за стола, повскакали за ним, словно по команде, и все остальные - Селивонова наука. Комиссар что-то сказал по-своему, переводчица повторила высоким звонким голосом:

- Герр Шумахер благодарит хозяина за гостеприимство...

Соломия сияла, у Саньки полыхали щеки...

Селивон с поклоном провожал важное начальство, Соломия пожелала счастливого пути, просила навестить еще. Гости высыпали за порог.

Шофер почтительно открыл дверцы машины, сел за руль, рядом с ним сел охранник. Пышная старостиха подала в машину букет осенних цветов. Шумахер поблагодарил кивком головы, цветы передал хрупкой переводчице, сидевшей рядом. Селивон так и не разогнул спины, пока не проводил машину со двора.

Спускались сумерки, по проселочной дороге беспрестанно сновали военные машины. Шумахер искоса поглядывал на невымолоченные скирды. Копны уже начали чернеть, проросли, не убраны плантации кукурузы, подсолнечника. Работы - непочатый край. А генерал-комиссар требует - великая Германия ждет хлеба! Что еще весна скажет, - вон сколько невспаханной, незасеянной земли, - на коровах да на лошадях много не вспашешь. Но уж Буймир наверняка постарается закончить все полевые работы до снегопада, - после сегодняшнего Шумахер убежден в этом. Он такого мнения, что даже приватные банкеты, от которых предостерегает подчиненных генерал-комиссар, можно использовать как политическое мероприятие.

Как только начальство выехало со двора, Родион подался улицей к дому, и никто не побежал за ним, не хватал за полы, не пытался вернуть, как в недавнем прошлом. Он, кажется, начал отбиваться от компании, будто и не были они старыми приятелями, будто не кружили ему голову, не завлекали пылкие молодицы... Что он теперь? Все вокруг Селивона теперь вьются, ему почет и уважение, за его здоровье пьют, перед ним стелются. Не столько даже перед ним, как перед комиссаром Шумахером, ефрейтором Куртом. Они теперь властители дум и сердец пышнотелого женского сословия. Чужим стал Родиону дом, когда-то манивший его своими соблазнами. Соломия словечком с ним не перекинулась, - полное равнодушие, Санька и не глянула, словно бы его и на свете нет. Теперь ефрейтор днюет и ночует у старосты. Что же, прикажете Родиону сидеть и наблюдать, как Санька к ефрейтору льстится? Мало того, что льнет, еще и насмехается над Родионом! Не раз прямо на глазах, бесстыжая девка, осаждала ефрейтора своими ласками - начхать-де мне на Родиона! Никакой силы теперь он не имеет!

Из-за кого Родион собственной семьи лишился? Слыханное ли дело - жена бросила, ушла к отцу в дальнее село - только ее и видели! Запустение в доме! Позор на всю округу!

В то время как Родион брел улицей, подавленный тяжестью воспоминаний, шумная ватага полицаев, с Куртом во главе, ввалилась в хату старосты. Сели за стол - и опять пошла гульба. Хотя Курта и посадили на почетное место, да к нему тут все привыкли, он тут как родной, льстивым голосом напевала ефрейтору Соломия - и потому все чувствовали себя свободно. Полицаи были под хмельком, не то чтобы пьяны в стельку, а так, малость навеселе, и потому дружно накинулись на ужин. Распоряжалась за столом Санька, угощала ефрейтора, поглядывавшего на дивчину осоловелыми глазами. Тихон наливал чарки, по-свойски держался с полицаями, даром что кустовой. Расшитая рубаха горит на нем, от новых сапог "благоухание" на всю хату, от синего сукна в глазах пестрит - не скажешь, что простой гость, заурядный... Перемалывает белыми зубами куски мяса. Полицаи народ балованный, скучать не любят. Любые развлечения у них в руках. Пышная дочка старосты баламутит кровь. Эх, унять бы чем сердечный голод! Дружно рванули голоса... "Ех, котилася ясна зоря, та за лiсом впала... Ой, зажурилась дивчина красна, де козацькая слава..." Санька выводит-заливается, покачивается, льнет полным плечом к ефрейтору. Диковинный чужеземец чарует всех вокруг, сеет томление, волнует кровь.

Ефрейтор совсем ошалел от первача, навалился на стол, что-то лопотал, все испугались, как бы в беспамятстве стрелять не начал. Да вовремя подоспел Селивон, повел ефрейтора спать.

Полицаи во главе с Тихоном, сытые, пьяные, - первач распалил кровь, подались в непроглядную ночь.

Ясное дело, Саньке среди ночи понадобился гребень, лежавший на столике у постели, где спал ефрейтор, храпевший на всю хату. Чтобы достать гребень, Саньке пришлось перевалиться через кровать, ефрейтор очнулся, спросонья решил, что это партизаны его душат, сунул руку под подушку. В нос ударил густой аромат духов. Ефрейтор пришел в себя, протер глаза. На округлые голые плечи, на полные руки, на белые, как лебеди, груди падал лунный свет. Сон как рукой сняло. Санька перепугалась насмерть от неожиданности, она не думала, что ефрейтор проснется, она гребень искала...

Утром, подавая Курту махровое полотенце, Санька с невинным видом поинтересовалась, что ему снилось. Ефрейтор, старательно растиравший одутловатое лицо, поднял на Саньку мутные глаза. Санька рассказала ему: красные ягоды ей приснились, к чему бы это?

Ефрейтору тоже невдомек, что сон предвещает.

23

В те дни часто случалось набрести на бомбы, снаряды, сложенные штабелями, а то и в беспорядке брошенные на дорогах войны. В ложбинке вдоль шоссе, неподалеку от села, прохаживался вразвалочку полицай, охранявший как раз один из таких смертоносных складов. С него-то и не сводил глаз Грицко Забава, что брел по дороге с порожним мешочком под мышкой.

- Здравствуй, Микита, - весело приветствовал он полицая.

- Здравствуй, коли не шутишь, - ответил полицай, находившийся в добром расположении духа. Еще бы, такая силища под его рукой! Весь Буймир можно поднять под облака.

Постояли, помолчали. Со скуки, верно, полицай завел разговор - целый день постой-ка среди поля, у всех на виду, - мимо мчатся немецкие машины, бредут понурые прохожие.

- С базара?

- С базара...

- Продавал кукурузу?

- Продавал кукурузу...

- Натаскал с поля?

- Откуда ты все знаешь? - подивился Грицко.

Микита загадочно усмехнулся, что должно было означать: его глаз ничего не упустит!

Тут Грицко, так просто, будто от нечего делать, сказал:

- Микита, дай одну "грушу"...

И после минутного раздумья добавил:

- ...Рыбы принесу...

Микита лукаво глянул на мальчугана, - чего надумал, таким рискованным способом глушить рыбу. Мог бы и не признаваться, Микита сам бы догадался, зачем Грицку понадобилась "груша". Для порядка пугнул:

- А может, ты в лесах партизанишь?

Грицка, видно, эта шутка позабавила, он весело засмеялся. Микита доволен, что насмешил парнишку. Заговорил почти как с ровней:

- У тебя часом нет ли закурить?

Грицко только того и ждал, на всякий случай в шапке держал несколько сигарет, которые стащил у ефрейтора. Полицай одобрительно кивнул головой, помял папиросу в коротких пальцах и снисходительно бросил:

- Бери, лишь бы донес. Вот эту, без взрывателя. И смотри, с пустыми руками не приходи!

Грицко, положив добычу в мешочек, с трудом поднял на плечи и пошел по заросшей сорняком полосе, по кукурузному полю прямиком к дому. Присев в канаве на кучу железного хлама, покопался и, найдя ржавый штык, принялся выскребать легко крошившийся тол, довольный, ссыпал его в мешочек: чтобы взорвать один паровоз - хватит.

Где только не терся Грицко Забава, чтобы выведать тайную грамоту, и теперь мог распознать мелкий сизоватый динамит, узнал, что аммонал без тола не взорвется. Да разве только это? Что краем уха слышал, а что на собственном опыте испытал. Так было с немецкими гранатами. Когда немцы гоняли закапывать трупы, Грицко находил винтовки, цинковые ящики с патронами, припрятывал в канаве.