Уж на что угрюмы, неприветливы усачи Гаврила с Перфилом и Родион с Игнатом, а и те не могли налюбоваться холеными детками, сразу видать воспитание!
Фотокарточка ходила по рукам - незабываемая минута! Дети - радость мира!
Нечего и говорить, что общество не меньше восхищалось и пышногрудой фрау. Правда, вслух своих восторгов не выражали, не попасть бы впросак, да все равно видно по тому, как светлели лица.
Налюбовались все вволю. Людское внимание растрогало коменданта. Небось при случае вспомнит Селивона, Родиона, может и еще кого.
Но больше всего обрадовался Селивон, когда узнал, что комендант - сын крупного землевладельца. Волнующая новость! Селивон сам, любого спросите, - из зажиточного рода. Мусий Завирюха его род ликвидировал. А нынче Селивон опять на виду! Ни в огне не горит, ни в воде не тонет. Гости сочувственно кивали головами, кто из них не испытал на себе капризов судьбы! Селивон, с приятностью поглядывая на коменданта, поспешил его заверить, что сын превзошел своего отца!
Шумахер, само собой, не сидел молчком, как чурбан, он обвел глазами застолье и, забыв о своей переводчице, обратился к гостям, показывая на обильное угощение:
- Украина - карашо: яплюко, цукор, мед, булька, риба, сало, мясо...
Гости рады-радешеньки, да и как не радоваться, слепому видно, какой горячий приверженец украинской земли сидит за столом, тронуты бесконечно, не сводят с него глаз. Когда Соломия взяла щепотку соли, чтобы посолить свежие помидоры, Шумахер сказал, чтобы не скупилась, соль будет.
Просиявшие гости еще раз убедились, что за щедрый человек комендант, особенно после того, как переводчица объявила:
- Герр Шумахер заверяет, что соль мы найдем вам...
Почем знать, так ли уж расположен Шумахер к этим неуклюжим мужикам хлебосольным, подобострастно угодливым? Захмелевшим, расчувствовавшимся? Дальновидные соображения заставили его сесть за стол. Ест, пьет человек, улыбается, "общается" с людьми, изучает, выведывает... В то же время побуждает деревенскую верхушку крепко стоять на страже интересов немецкого командования.
Все явственнее проступала на сытых лицах угодливость. Шумахер между тем сообщает еще новость, - уж не задался ли он целью озадачивать их? Переводчица предупредила, что пан комиссар хочет огласить приятную новость. Все насторожились, затаили дыхание, даже перестали хрустеть хрящи на зубах. Шумахер объявил, что вскорости на Сумщину прибудет потомок хорошо всем им известного культурного сахарозаводчика Кенига... И при этом наблюдал за тем, какое впечатление произвело известие на присутствующих.
Бурная радость осветила лица - день неожиданностей! Гости в себя не могли прийти. Вот это новость!
- Теперь будет порядок! - пришел к выводу Селивон, видимо, за всех высказался. Таяла от блаженства хуторская душа, витала над необозримыми, залитыми солнцем просторами, именуемыми в просторечии - отруб. За Кенигом и хуторянин, глядишь, притулится, получит надежную опору. Во всяком случае, такого мнения был Селивон.
Нечего и говорить, что подобное зрелище произвело на Шумахера наилучшее впечатление, внесло полную ясность насчет того, как восприняло население это событие. Хотя, правду говоря, никто не придает значения тому, что думает население. Кто посмеет противиться рейху?
Кому нужно считаться с тем, что за столом собралась одна деревенская верхушка - бывшие хозяева. Разве приводилось кому-нибудь в их роду гнуть спину на плантациях мирового обдиралы Кенига? Заробитчане - сельские батраки - уже давно прокляли его кости, весь его род. Да кого это волнует?
Когда Шумахер сказал, что "интернационал капут", путем никто ничего не понял, хотя лица гостей по-прежнему самодовольно лоснились. Улыбка вообще все это время не сходила с лиц; словно утренняя заря, сияла Санька, как жар, горела Соломия, разрумянилась Татьяна, полицаева мать. Не было хмурых лиц и среди мужчин, но улыбаться беспрестанно не так легко, у некоторых начало сводить скулы, и потому усачи улыбались уже не столь восторженно, а кое у кого, - к примеру, у Родиона, - все лицо на сторону перекосило, хоть он того и не замечал.
Когда Шумахер вытряс все новости, за столом установилось гнетущее молчание. Гости старались держаться достойно, опасались, не хватить бы через край, не брякнуть бы чего не следует, и потому молчали, пили да ели, хотя давно были сыты и пьяны. Да бес его знает, где он, тот край... Не будь здесь большого начальства, гости знали бы, что делать. Сидеть и молчать, да еще в компании, неловко как-то и даже непристойно. И Шумахер, чтобы расшевелить гостей, мешая русский с немецким, спрашивает старосту: не нуждаются ли они в чем?
Селивон только того и ждал. Пришла его пора. Он поднимается из-за стола, видный, плотный. Сукно на нем синее, гвардейское, сапоги так и горят, лицо лоснится.
- День и ночь трудились и трудиться будем! - решительно заверяет он коменданта.
Гости мотнули чубами в знак согласия.
Обведя глазами застольный круг, Селивон продолжает:
- Огороды нам прирезали и под усадьбу земли прибавили...
Тут завхоз, Игнат Хоменко, полицаев отец, выскочил наперед - спасибо вам за это, - низенько поклонился Шумахеру, что тот, конечно, оценил как голос массы.
Каждый лезет начальству на глаза, показать себя хочет, сорвать благодарность, только Родион не очень-то за этим гонится, станет он вытягиваться да распинаться перед Шумахером.
Подбодренный вниманием начальника, староста продолжал:
- Мы теперь хорошо живем, ходим в церковь, самогону хоть залейся, детей крестим, молебны служим за победу над супостатом...
А что за "супостат", никому здесь объяснять не требуется.
Переводчица, склонившись к Шумахеру, вполголоса пересказала ему слова старосты, хоть он и сам понимал, что к чему.
- Хлеб у нас не растащили, как в других селах!
При этом Селивон берет в свидетели всю почтенную чубатую компанию:
- Кто больше зерна, подсолнечника, скота вывез в великую Германию? Кто больше людей дал? Вспахал, засеял? Надоев молока собрал?
Понятное дело, Селивон не без хитрого умысла задает вопрос за вопросом не столько соседям, сколько самому Шумахеру, и тот одобрительно улыбается: гут, гут...
Разве Родион не понимает - славу себе зарабатывает староста, выслуживается перед рейхом, хочет быть на первом плане...
- Разве легко нам дались достижения? - спрашивает жалобным голосом. Не подумали бы часом - все само с неба свалилось...
- Бегай по дворам, ищи, собирай, где телега закопана, где плуг, борона...
- Хорошо, что пан староста припрятал молотилку, - напоминает комиссару Игнат Хоменко.
- Хорошо, что пан Перфил прихватил с собой коней, - в свою очередь напомнил староста.
Родион Ржа, несмотря на то что захмелел, затуманенным сознанием улавливает тончайшие оттенки застольной беседы. Слушает и наматывает на ус, как эти самохвалы стараются все заслуги себе приписать, а Родион, мол, у нас на задворках!
Селивон мыслью ушел в прошлое; нахлынули горькие воспоминания, он роняет пьяную слезу, тянет плаксивым голосом:
- Разорили отца... Хозяйство растащили... амбары, землю, лошадей...
И эта печаль, безусловно, засела в памяти Шумахера.
Староста вдруг на глазах меняется. Теперь он - олицетворенная решимость:
- Нет активистам земли! Обрезать усадьбы по самую хату!
Полетели дружные выкрики:
- Отчекрыжить к чертям!
- Опахать!
- Чтобы курице и той некуда было выйти!
Селивон точно в наитии каком-то продолжает, взвешивая каждое слово:
- Как кончится война - каждый сам себе хозяин...
Игнату Хоменко мало того, ему хочется докопаться до истины: по селу-де пошли слухи, что немецкая власть наделяет людей землей...
Хоть Шумахер и промолчал, Селивону и без того ясно, какие могут быть тому последствия... Узнают сыновья - как же не узнать? - ты в Красной Армии, а тебя немецкая власть уже наделила землей! Зачем же ты воюешь? Пора пахать, сеять!
