— Я никогда не говорила тебе о ней, потому что никогда не говорила о ней вообще, — тихо бормочет Кларк, вздыхая. Она скрещивает руки на груди и прислоняется к открытой двери. — Я никогда не говорила о ней потому, что мне было больно говорить о ней. Больно, потому что я всё ещё желаю её. Я никогда не прекращу желать её. У нас были планы о будущем. У нас была жизнь, которую мы должны были прожить вместе, но всё настолько спуталось, и тогда…

Дыхание Кларк застряло между её зубами, укусив её за горло, когда она пытается сморгнуть слёзы.

— Когда всё развалилось, это не казалось мне разрывом. Это было чем-то, вроде потери. Потери части самой себя. Она не была просто моей первой любовью, Финн. Она была моей родственной душой. Она — и есть моя родственная душа, и невозможно объяснить, на что это походит: словно всё пространство внутри тебя заполнилось, а затем опустошилось вновь.

— Поэтому ты не пускала никого сюда, — шепчет Финн, оглядывая комнату. Его губы всё ещё приоткрыты, глаза всё ещё блестят, и этот вид заставляет грудь Кларк болеть. — Я думал, ты любила меня.

— Любила, — сказала Кларк, вытирая влажную дорожку на своих щеках. — Я люблю тебя, Финн, но не таким образом, как люблю её. Я хотела. Я пыталась, но я никогда не смогу заставить себя отпустить её. Я никогда не смогу заставить себя отпустить это, жизнь, которая у нас была, жизнь, которую, как предполагалось, мы имели вместе, — она взмахнула рукой, указывая на грязную комнату. — Часть меня никогда не перестанет надеяться на то, что она вернётся домой, и мы начнём оттуда, где закончили.

Склонив голову к двери, Кларк тяжело вздыхает.

— Извини, — прошептала она. — Я не должна была… Я хотела попытаться. Я хотела почувствовать что-то снова, и ты был так мил мне. Ты и есть, и я хотела почувствовать то же самое, что чувствую к ней, но я просто не могу, и мне жаль.

Они стояли в тишине в течение долгого, напряжённого времени. Финн отвернулся от неё, грудь Кларк находится на грани слома, чтобы вылить своё содержимое повсюду. Когда Финн наконец поворачивается, он быстро продвигается, и Кларк удивлена, когда чувствует, как его руки мягко касаются её щёк, и его лоб касается её лба.

— Я влюблён в тебя, Кларк, — шепчет он, поднимая голову, чтобы поцеловать её в уголок рта. Он держит её лицо в своих руках, словно старается запомнить мягкость её кожи, и Кларк закрывает глаза. Она поднимает руки, чтобы обвить их вокруг его рук, потирает большими пальцами запястья, делает всё возможное, чтобы удержать этот момент, это прощание.

— Никого никогда больше не будет достаточно для тебя, не так ли? — спокойно спрашивает он, и Кларк чувствует сломленность в его голосе, словно в ней это открывает её сердце и делает такой путь, который оставит шрам. — Меня никогда не будет достаточно для тебя.

Свежие слёзы снова хлынули, когда Кларк выпускает запястья Финна и кладёт одну руку ему на грудь.

— Извини, — шепчет она вновь, надеясь, что он знает, как много значит для неё, знает, как долго эти слова будут проноситься эхом в её голове.

========== Глава 4: Мы не те, кем привыкли быть. Часть 1. ==========

— Снова воруешь мою кружку, я всё вижу.

Лекса сделала маленький глоток кофе и промямлила:

— Она и моя любимая тоже, — сказала она, поворачивая кружку так, чтобы посмотреть на неё. Мультипликационная лампочка оглядывается на неё, две волнистые руки держат нацарапанную фразу. Лекса посмеивается про себя, когда читает, а затем поворачивается и смотрит, как Джейк прислонился к столу и улыбается.

— Можно мне получить ватт ватт?

Они произносят это одновременно, и Джейк издаёт громкий смешок.

— Никогда не устареет, — сказал он, потрепав спутанные спросонья волосы Лексы. Джейк прошёл к углу кухни и взял другую кружку.

Кларк зашла на кухню, потирая сонные глаза. Она подходит к холодильнику.

— Вы двое — ботаники, — она берёт стакан, который ей передает папа и наливает в него свежий апельсиновый сок, который мама каждую неделю покупает в Whole Foods.

— Не ревнуй, Кларк, — сказала Лекса, и Кларк фыркнула, закатив глаза.

— Ревновать из-за чего? — она кратко целует Лексу в щёку и, обойдя стол, шлёпнулась на табурет. Кларк делает глоток сока и облизывает губы. — Из-за нелепых каламбуров, от которых засмеялся бы только десятилетний?

Глаза Лексы расширились:

— Воу. Я должна быть гением, чтобы учиться в колледже в десять лет. Это поразительно.

— Ты думаешь, это поразительно? — встревает Джейк, наливая и в свою кружку сок. Он делает глоток, а затем снова садится рядом с Лексой, прислоняясь к столу. — Попробуйте иметь жену и ребёнка, а ещё и полный рабочий график инженера, и всё это в десять лет. Вот это — поразительно.

— Это должно быть неимоверно тяжко, сэр.

— Да, мисс, так и есть, — торжественно произносит Джейк. С драматичным вздохом, он держит свой сок. — Апельсиновый сок, уверен, что не хочешь, чтобы я отдал тебя Кларк?

Лекса фыркает в свой кофе, и Кларк закатывает глаза, смеясь.

— Я ненавижу вас обоих.

Усмехнувшись, Джейк говорит:

— Когда я умру, я готов завещать свою кружку Лексе, чтобы она могла мучить тебя этим, пока смерть не разлучит вас.

Лекса приложила руку к груди.

— Я тронута.

— Ты и должна быть тронута.

— А что ты мне завещаешь? — спросила Кларк, и Джейк наклоняет голову, словно обдумывая свой ответ на мгновение, а затем пожимает плечами.

— Я завещаю тебе Лексу.

— О, ты счастливица, Кларк, — сказала Лекса, улыбаясь во все тридцать два зуба. Кларк буквально тает при этом виде.

Смотря на свою девушку, она сказала:

— Ты не можешь завещать мне Лексу, пап. Она уже моя.

Лекса подмигивает ей над своей кружкой, прижимаясь к тёплой керамике своим подбородком. В этот момент она клянётся, что аромат кофе и домашний запах — одно и то же.

***

Животом она прислонилась к краю стола, голова Лексы облокотилась на деревянную дверь шкафчика, она смотрит вниз, в свой кофе. Тонкие пальцы потирают поношенное изображение мультяшной лампочки, от старости картинка кое-где размыта в жёлтых и чёрных тонах. Керамика горячая под пальцами, почти жжёт, но Лекса не убирает руку.

Этот ожог — жгучее клеймо, держащее её в настоящем, когда каждая клеточка в теле жаждет вернуться во времени, в прошлое.

Тело тяжелеет, словно на её грудь возложили камни, а цепи прикрепили к лодыжкам. Днями каждое движение было медленным и вялым, словно Лекса пытается выбраться из сухого цемента. Каждая мысль — словно попытка пройти через сито. На мягкую плоть человека когда-то нажимали против его воли. Мысли о Кларк всегда проходили между венами, доминируя и выживая.

Каждый её дюйм съеден «делать, чтобы существовать», каждый дюйм почти запретен, и всё это оставляет мурашки на грёбаной коже.

— Привет.

Лекса закрыла глаза, слыша голос Костии. Она хватается за кружку и испускает тихий, длинный вдох, после чего призывает каждую унцию энергии, которая остаётся в её костях, и выпрямляется. Обернувшись, она заставляет себя улыбнуться, и говорит:

— Доброе утро.

Открытое пространство их маленькой кухни словно вбирает в себя целые галактики, которые отдалены друг от друга, и девушек бросило на разные из них. Они плавают в противоположных орбитах, смотрят друг на друга издали, и Лекса чувствует слабость в своём животе. Когда она отвязала себя? Когда успела уйти настолько далеко?

— Ты рано встала, — сказала Костиа, потирая правый глаз под очками с оранжевой оправой, которые она носит, когда нет контактных линз. Она одета в клетчатые боксёры Лексы, которые так облегают её бёдра, что ткань натягивается, на ней широкая хлопчатобумажная футболка, и, не смотря на то, что этот вид обычно нравится Лексе, сейчас она не может насладиться им. Зелёные глаза смотрят вокруг, отчаянно нуждаясь в чём-нибудь, хоть в чём-то, на что ещё можно было бы смотреть. — Даже солнце ещё не проглядывает.

Лекса коротко кивнула, но ничего не говорит, всё ещё сжимая свою кофейную кружку, словно спасательный круг. Она держит её у груди, словно стараясь согреть ледяную стену, которую она ваяла из шепчущего дыханиия Кларк напротив своих щёк и из нынешних ощущений. Костиа не любит холод.