Однажды она пошла в магазин, а он, как свидетельствует молва, закрывшись в кухне, отворил газовые конфорки. Кое-кто потом злословил: это он думал, что Олимпиада пошла за хлебом и скоро вернется, а она встала за колбасой и задержалась. За колбасой тогда были очереди. Намекали, таким образом, что, оставаясь в своем жанре, Сурков хотел только попугать, но жена не подоспела...
Так закончилась эта бурная жизнь, в которой отразилось время со многими характерными для него гримасами и прыжками, поисками и происками.
О случившемся я узнал с опозданием, нас с Аленой не было в Москве. Теперь я получил право, даже был обязан, вскрыть конверт.
Помню, что в завещании было три пункта. В первом он просил себя сжечь и не делать похороны пышными. Во втором содержалась просьба собрать его опубликованные и неопубликованные статьи и издать. Выполнить эту волю он завещал Армену Медведеву. Третьим пунктом дочери Ольге передавались все рукописи и библиотека.
Этой воле, изложенной во вскрытом конверте, к тому моменту, напомню, было пятнадцать лет! Все годы я ждал, что Евгений Данилович заберет конверт, но он не сделал ни одной попытки, словно забыл.
Позвонил Олимпиаде Трофимовне.
- И что там? - спросила она вяло. Я зачитал.
- Слышали это много раз.
- Но я все-таки вам пошлю.
Запечатал конверт в конверт и отправил почтой по старому адресу - квартиру-то разменять не успели.
Печальным концом Евгения Суркова впечатлился престарелый драматург Александр Штейн и быстро написал на этот сюжет пьесу. Пьеса никого не заинтересовала. То ли потому, что "желтое" тогда еще не вошло в нынешнюю моду, то ли потому, что подобные жизненные типы слишком выразительны, чтобы безропотно укладываться в торопливые писания. Они ждут достойного пера.
V. БОЛЬШИЕ ДЕЛА В МАЛОМ ГНЕЗДНИКОВСКОМ
В одном пиджаке с Брежневым
Еще с ленинских времен кинематографический штаб, как бы его ни называли, в мое время это называлось Госкино СССР, размещался в старинном особняке в Малом Гнездниковском переулке. Легендарный дом - и Маяковский тут бывал, и все без исключения великие и не великие кинематографические личности.
Главной сценарной коллегии, когда я пришел ее возглавить, принадлежала бСльшая часть верхнего этажа: длинный узкий коридор, комнаты справа - слева, в них редактора, просмотровый зал. В моем кабинете свободно помещался письменный стол с приставной панелью для переговорных кнопок и еще один стол - длинный и широкий, для заседаний. За ним рассаживался народ, когда проводились обсуждения сценариев или только что законченных фильмов.
Такой размах апартамента был мне внове, но скоро я перестал его замечать. Глазеть по сторонам было некогда.
Самое тяжкое, к чему долго привыкнуть не мог, так это являться на рабочее место к девяти утра. Везде, где обитал до того, - в газете, в журнале, - жизнь строилась иначе: если надо на работу придти пораньше, приходишь, а если засиделся вечером на дежурстве, погудел после спектакля в ресторане, на следующий день являешь позже. Словом, был более вольный режим, творческий, так сказать. И так - годами. Устоявшуюся привычку сразу не переломишь. Отодрать голову от подушки непременно в семь утра, чтобы уже в девять восседать в кабинете - свеженьким и при галстуке, такое осознавалось как травма.
Мне полагалась теперь машина. Звонишь, вызываешь, и тебя везут, куда скажешь. Не мудреное, казалось бы, дело, а освоил не сразу. Стеснялся звонить. Молодой, могу и на метро. И перся в метро, с толстым портфелем, набитом сценариями. В состоянии полусна, потому что вечером укладывался поздно, как привык прежде, а вскакивать все равно приходилось чуть свет, как велел будильник.
Тяжела оказалась шапка бюрократа, особенно, если носить неумеючи.
Даже ресурс здоровья начал убывать. Возникли загрудинные боли. От сидячей жизни перестал влезать в брюки, они теперь не сходились в поясе. Интересно, что когда через несколько лет "вернулся в прессу", все старые брюки вскоре оказались впору. Хорошо, что не выкинул.
Итак, в девять утра, ноль-ноль минут, усаживался за просторный письменный стол с переговорными кнопками, и сразу появлялась моя немолодая секретарша, работавшая еще с Сурковым, Зоя Ивановна. Она вносила очередную пачку новых сценариев, присланных студиями для утверждения. Она их выкладывала передо мной, и вскоре они образовали стену, которая отделила меня от остального мира.
Я не справлялся, я банально не успевал их прочитывать. И постепенно впадал в панику: мне казалось, что если хотя бы один не прочитаю сразу и раньше всех, то именно он и окажется не соответствующим высоким художественным критериям, оберегать которые меня сюда посадили. Дня не хватало, стал засиживаться в Гнездниковском до ночи. И все равно не успевал, сценарии прибывали быстрее, чем я умел читать.
И однажды, когда в очередной раз засиделся допоздна, ко мне заглянул, просто так, переброситься двумя-тремя словами, помощник председателя. Это был красивый, прямо-таки с плаката, молодой мужчина в замечательно сидящем костюме. С чьих- то слов мне уже было известно, что он слывет здесь полным дураком, и его скоро из Комитета уберут.
Сел напротив. Я показал на обступившие меня сценарные горы: скоро, мол, задавят, не успеваю.
- А зачем сразу читаете? - спросил полный дурак меня, умного. - У вас же полно подчиненных! Распишите по редакторам, пусть представят заключения, а уж потом будете решать, что и когда читать, для контроля.
Меня как из ушата окатили: это же спасение! Как сам не догадался?!
Не знаю, чем он не угодил, но вскоре он, действительно, исчез. Спасибо, что успел преподать мне элементарный урок правильного чиновничьего труда: сам работай, но и подчиненных не забудь загрузить.
Так что, не всяк дурак настолько, насколько таковым считается.
Утром следующего дня мой стол был чист.
Вскоре я все-таки приспособился пропускать "через себя" весь сценарный поток. Правда, за счет выходных: в пятницу прихватывал домой шесть сценариев - три на субботу, три на воскресенье. На изучение одного сценария уходило примерно полтора-два часа. Легко прикинуть, сколько уходило на шесть...
Выше упомянул про непременный галстук, без которого чиновник - не чиновник. Но важен и костюм в целом. Эту истину тоже пришлось усвоить. Не без приключений...
Так, однажды я появился в Госкино в пиджаке Л.И.Брежнева.
- О, - сказал длинный и всегда желчно настроенный первый зам председателя Баскаков, когда увидел меня утром, входящим в нижний вестибюль нашего кинематографического штаба, - в таком виде далеко пойдешь!..
Накануне телевидение подробно показывало прилет Брежнева в США, с государственным визитом. Вождь появился на трапе самолета, поводя приветственно ладонью над плечом, точно в таком пиджаке, что был и на мне. Без золотых геройских звезд, конечно.
Чтобы дать отгадку этой вполне фантастической ситуации, надо несколько слов сказать о моих контактах со знаменитым модельером Сашей Игмандом. Он во всей этой истории, относящейся к весне 1973 года, в конце концов оказался фигурой решающей ...
Игманд был ведущим мужским мастером в Общесоюзном доме моделей, что, как знала тогда вся Москва, занимал шикарный домище на Кузнецком мосту. Сейчас этот дом перекупили расторопные ребята из "группы МДМ", кажется, и легенду советских времен похерили. А ведь там в те годы уже во всю блистал и Слава Зайцев. Но у этих двух мастеров были разные планиды. Любой начальник или просто уважающий себя бюрократ, обрядись он вдруг в наряд от Зайцева, в ту же секунду сломал бы себе карьеру. Сделанное же Игмандом, напротив, отличалось не только немыслимой элегантностью, но и содержало в себе тот разумный элемент строгости, который позволял не только подтолкнуть карьеру, но и в некотором роде даже пустить ее в рост. Шил он только для мужчин - ведущий мужской мастер в стране.
