Со своим даром куртизанки, поражающей своим умением удивлять, она вдруг восстала с одра болезни, приветствовала Байрона на лестничной площадке, впорхнула в его закрытую карету и отправилась на прогулку в рощу пиний. Граф и его окружение следовали за ними в другой карете. Для любовников это была идиллическая передышка: роща, куда они выезжали ежедневно, была когда-то фоном для любовных сцен Боккаччо, а теперь — для их «восхитительной, опасной, экстатической любви». Байрон-поэт и Тереза-квазипоэт запечатлели в своей памяти те места и то время.

В «Дон Жуане», к которому Байрон вернулся годом позже, он вспоминает пинии и чащобы тех «древних лесов» и свое непревзойденное счастье в вечерних сумерках. Тереза оставила собственную импульсивную версию — они выходили из кареты посидеть под смолистыми пиниями, вдыхали сладкий запах тимьяна и других трав, и это длилось, пока сквозь ветви до них не доносился вечерний звон колоколов собора. Тогда они возвращались и расставались, уверенные, что встретятся позднее в театре или на званом вечере.

Теперь, когда она стала появляться в обществе, его ревность вспыхнула с новой силой, причем он ревновал ее не только к мужу, но и к тем мужчинам, которых она замечала в опере. «Я не знаю ни минуты покоя… Я заметил, что, когда бы я ни повернулся к сцене, вы направляете взгляд на этого человека… но не бойтесь, завтра вечером я уезжаю и оставляю для него путь открытым. Я не способен ежедневно выносить эту пытку».

Терезе нравились такие признания. Она оставляла на полях его писем пометки — «великолепно», «возвышенно» — и сохраняла их для своей книги «Vie de Lord Byron», этих прославленных и довольно напыщенных воспоминаний об их отношениях. Письма Хобхаузу, впрочем, были более мрачными — там упоминалась густая седина, усталость, неуверенность в завтрашнем дне. А вот как он описал объект своего нового увлечения Августе: «Она хорошенькая, большая кокетка, очень тщеславная, чрезмерно восторженная, в меру умная, совершенно беспринципная, с живым воображением и довольно страстная».

Начали распространяться слухи: милорд остается в Равенне из-за безнадежной любви к графине и, более того, время, выбранное для его посещений Терезы, точно совпадает с часами сиесты ее мужа. Из Рима ее младший брат Пьетро Гамба, которому было известно об ухаживаниях Байрона, писал Терезе, что боится за ее покой, покой женщины с чистым и благородным сердцем. Он отговаривал ее от каких-либо близких отношений с человеком, столь странным и пользующимся столь сомнительной репутацией, который, несмотря на свой титул, некогда был, согласно слухам, пиратом где-то на Востоке. Ответ Терезы подтвердил ее нетерпимость к ограничениям и ее прирожденную пылкость:

Почему бы мне не любить такого друга? Чувства, которые я испытываю к нему, сильнее любых аргументов, и, любя лорда Байрона, как я его люблю, я не нарушаю святых законов Создателя. Ты советуешь прервать эту дружбу, но почему? Из-за графа? Но Байрон здесь по его желанию. Из-за того, что скажет свет? Но это тот свет, который даже после поверхностного знакомства я уже оценила; мне ведомы его тщеславие, его несправедливость и неспособность почувствовать сердце и душу, в которых есть нечто большее, чем фривольные и вульгарные потребности.

Графу Гвиччиоли стали приходить анонимные письма. Игривые стишки, изображающие его рогоносцем, также стали распространяться вместе с вредоносной болтовней. На одном большом приеме женщины говорили, что Байрон настолько красив, что их мужчины должны настоять на его изгнании.

Из-за опасений, что скоро наступит момент, когда им придется расстаться, у Терезы вновь обострилась болезнь, и ей удалось убедить мужа, что врачи в Равенне недостаточно искусны, а потому ей следует поехать в Венецию, чтобы проконсультироваться с доктором Аглиетти, которого Байрон привозил в Равенну ранее и который поставил точный диагноз и прописал ей пиявки и хинную кору. Как ни странно, граф согласился, сказав, что она может ехать с горничной и слугой. Байрон в качестве «спутника» должен был сопровождать их в собственной карете. Из Венеции Тереза ежедневно писала мужу, клялась в верности, жаловалась на легкий кашель и сильную головную боль и возмущалась любому предположению, что она способна на обман.

Когда граф вместе с сыном от первого брака и свитой слуг неожиданно приехал в палаццо Мочениго, все, напоминающее сдержанность и снисходительность, куда-то исчезло. Намереваясь уничтожить червя, который, как он полагал, угнездился в ее сердце, граф изготовил документ, описывающий ее проступки и прегрешения. Он разработал также перечень правил, обязательных для ее дальнейшего поведения. Ей не следовало поздно вставать и суетиться во время совершения туалета, надлежало заниматься домашними делами, поддерживать опрятность, соблюдать экономию, выделять время для чтения и музыки, принимать как можно меньше визитеров, проявлять покорность мужу и излагать собственные взгляды лишь при условии, что они будут милыми, скромными, лишенными претенциозности и категоричности. Ответ Терезы был отнюдь не милым, скромным и лишенным категоричности. Она потребовала лошадь для верховой езды и разрешения без ограничения принимать любых посетителей.

Но граф припас более коварную карту — обратился к чувству чести Байрона. Слухи и клеветнические обвинения относительно влюбленной парочки достигли ушей отца Терезы, графа Руджеро Гамбы, который убедительно просил Байрона не возвращаться в Равенну. Такой приезд, как указал граф Гвиччиоли, не только приведет к вражде двух благородных семей, но и бросит тень на пятерых невинных сестер Терезы и погубит все их брачные перспективы. Естественно, Тереза ничего не знала об этом tête-à-tête. Байрон сдался. Тереза бунтовала, граф рыдал на плече Байрона, и в конце концов несчастная пара вернулась в Равенну, а Байрон мудро вопрошал: «Может любовь вечно/ Течь, как река, беспечно?» Ответом было — нет.

Раз он не может быть с нею, он должен совсем уехать из Италии. Его друг Александр Скотт, возражая, цитировал Макиавелли: «Бережливый князь не будет держать слово, если это противоречит его интересам». Он приготовился освободить дворец, избавиться от всего, что в нем находилось, продал лошадей и гондолу. Он намеревался пробыть в Англии всего несколько недель, а потом отправиться в Южную Америку. В Лондоне он собирался вызвать на дуэль журналиста Генри Брума, который яростно лягал его «Часы досуга», и, разумеется, обсудить с мистером Хэнсоном и Дугласом Киннердом свои всегда запутанные финансы, включая инвестиции доходов от поместья Ноэль, которым он владел совместно с Аннабеллой. Маленькая Аллегра должна была ехать вместе с ним.

От новостей о его скором приезде Августу чуть не хватил удар. Услышав, что он скоро прибудет в Кале, она обратилась за советом к Аннабелле и сразу же получила категоричный ответ. Августа не должна с ним встречаться, ведь именно она — главная причина его возвращения в Англию с целью заново предаться своим «преступным влечениям».

Тереза, пленница в палаццо своего мужа, отдавшись печали и отчаянию, считала себя обманутой, брошенной Байроном. Фанни Сильвестрини писала письмо за письмом, чтобы разубедить ее, подчеркивая, что милорд тяжко страдает и готов пересечь моря и горы ради того, чтобы избавить ее от мук ожидания и пустых надежд на его возвращение в Равенну. А если Тереза когда-нибудь захочет, добавляла Фанни, чтобы Байрон вернулся из Англии, он это сделает ради нее. Байрон, писала она, живет очень замкнуто, отказался от приглашений Бенцони и от всех прочих развлечений. Тереза будет получать от него письма из Кале, из Лондона, из любого места, куда бы ни занесла судьба одинокого странника.

Со свойственной ей «всегдашней возвышенностью», как называл это Байрон, Фанни описала тот судьбоносный день: