— Отлично, — произнес Шоу радостно, прежде чем направиться по коридору прочь.

========== Глава 14. ==========

Минерва МакГонагалл была более, чем недовольна, когда в прошлом году ее преемником назначили Себастьяна Шоу.

— Я не сделаю этого, — совершенно неожиданно сказала она Чарльзу в последний вечер (вернее, на тот момент это было уже утро) на посту, когда прощальная вечеринка закончилась, и они только вдвоем стояли на балконе, поверх чашек с кофе наблюдая за восходом солнца. — Я не сделаю этого. Я не отдам пароль Дамблдора этой змее-психопату. Пусть он и законно назначенный директор, я бы этому человеку не доверила кормить свою золотую рыбку на выходных. И ни при каких обстоятельствах я не доверю ему пароль, который даст ему неограниченную власть над всей школой, — она пронзила Чарльза внимательным взглядом зеленых глаз человека, у которого позади было три инфаркта, две войны и шесть десятилетий в должности преподавателя. Наклонившись, она прошептала: — “Абракадабра”.

Дверь в Башню Директора тут же открылась, как и дверь в персональные комнаты Шоу. Тот, разумеется, запирал их, даже несмотря на то, что в Башню Директора никто предположительно не заходил. Чарльз этому ничуть не удивился.

Покои директора были, естественно, значительно больше и грандиознее, чем комнаты простых учителей, с такими роскошными вещами как, например, французские двери, открывающиеся на балкон. Во времена профессора МакГонагалл в комнатах царил абсолютный порядок, и все свободное место занимали книги и пергаменты. Вкус Шоу значительно отличался от ее, это было видно с первого взгляда. Посередине стоял массивный, обитый кожей диван, красивый, но явно неудобный, рядом — глобус на позолоченной подставке, высотой по пояс, и полки размером с мамонта, где стояли книги с блестящей кожаной обивкой с тематикой вроде… “классификация бабочек” и “блюда колониальной эры”. Чарльз был уверен на сто процентов, что их никогда не открывали.

Первая комната предназначалась для приема гостей — и, определенно, для того, чтобы впечатлять их фотографиями Шоу в кругу таких лиц как Министр Магии и (он выглядел крайне раздраженным) Гарри Поттера, — так что Чарльз не мог бы заподозрить, что он прячет здесь что-нибудь важное. Он все равно быстро осмотрелся, но единственное, что нашлось, — книжечка с запрещенным искусством Викторианской эпохи, спрятанная за томом про бабочек.

Соседняя дверь открылась в ванную комнату с роскошными зеркалами и большой ванной с декоративными ножками, от которой он и сам бы не отказался. Вторая вела в спальню Шоу. Там тоже было удивительное количество зеркал и огромная кровать с балдахином, жесткая на вид, в черно-белых тонах с тревожными алыми акцентами.

Какое-то движение за открытой дверью заставило Чарльза замереть, но затем он приблизился к ней, прижимаясь спиной к стене.

Источником движения, как он понял, был корабль в бутылке, стоящий на полке в кабинете. Это был парусник, бьющийся с волнами, сделанный на удивление тщательно: там были и развевающиеся паруса, и привязанные вымпелы; крошечные матросы бегали по палубе, карабкались вверх-вниз по мачтам… Пока Чарльз наблюдал за ними, море заволновалось, небо потемнело и мелькнула молния. Корабль попал в беду, матросов смыло, а паруса порвались. Чарльз с тихим ужасом наблюдал за тем, как корабль перевернулся и затонул. За прозрачным стеклом не осталось ничего, кроме крошечных матросов, изо всех сил борющихся с волнами… затем, один за одним, они исчезли. Все померкло.

Шоу, как понял Чарльз, нарочно поставил бутылку туда, где он мог четко видеть ее, сидя за своим столом вишневого дерева.

А он потратил десять минут из отведенных ему шестидесяти, наблюдая за кораблем. Он отвернулся, разглядывая стол, прислушиваясь к тому, как в бутылке встает солнце, а целый и невредимый корабль весело плывет навстречу своей судьбе.

Эта комната, как показалось Чарльзу, была своеобразным святилищем Шоу. Многое было в пользу освобождения пространства, жертвуя позерством и широкими жестами. На столе не было ни украшений, ни безделушек, только стопки книг, бумаг, пергаментов, перья и чернила. Чарльз осмотрел их, не прикасаясь. Каким бы беспорядком все это ни казалось, скорее всего, Шоу прекрасно знал даже на какой странице остановился.

Книги об управлении и лидерстве… Книги о дуэлях… Звездные карты… Записи о студентах…

Папка с бумагами об Имоджен Кокс, если точнее. Чарльз с неохотой признал, что, учитывая обстоятельства, это не было необъяснимо. Но рядом были и записи о Долли Дурсли. Может быть, оценивал, насколько она надежный свидетель?

Возле папок — карты. Карта окрестностей Хогвартса, Шотландии, всего Королевства; все со схемами, покрытые заметками. Одна привлекла его внимание, та, где была нарисована идеальная окружность (возможно, с помощью компаса); центром ее был Хогвартс. Чарльз переворошил и другие бумаги, увидев, что то же проделано с картами Британии, Шотландии, Ирландии и Уэльса, частично захватывая даже Францию, Бельгию и Норвегию.

Другой пергамент привлек его внимание; вернее, одно-единственное слово, которое бы ничего не сказало кому-то менее знакомому (и не помешанному на ней) со Второй Волшебной Войной.

Долохов.

Антонин Долохов был одним из лучших бойцов в рядах Пожирателей Смерти, хотя только несколько из них были слабы в такого рода магии. Этот человек давно умер и унес с собой в могилу секрет его самого страшного оружия: жестокого и иногда смертельного проклятия, которое он всегда накладывал невербально, не давая другим волшебникам возможности узнать его.

На пергаменте на столе Шоу была изображена схема потока энергии, который расписывали многие исследователи и изобретатели; обычно это были и известные, и теоретические заклятья. У самого Чарльза была схема “Люмос” на стене; как символ и по атеистическим соображениям.

Эта схема была помечена как “Проклятье Долохова”.

Под ней было изображено Заклятье Окаменения… попытка изобразить воздействие смертельного взгляда василиска… заметки и каракули на очень старом пергаменте, описывающие заклятья под названиями “Сектумсемпра” и “Левикорпус”. Чарльз трясущейся рукой пригладил волосы. “Сектумсемпра” и “Левикорпус” были изобретениями Снейпа. Шоу изучал его работу.

Еще одна схема, безымянная. Чарльз не особо разбирался в расшифровке потоков энергии, но было очевидно, что это что-то очень грязное. Чем дольше он разглядывал ее, тем больше убеждался в том, что это может быть и схема “Авада Кедавра”. Сделав глубокий вдох, Чарльз уселся за стол.

Взгляд метнулся к самому правому ящику стола, на котором, единственном, из полудюжины других, был замок

Как выяснилось, “Абракадабра” работала и на ящиках. Как удобно.

В ящике оказалась стопка пергаментов, длинный деревянный футляр для палочки и фотография в рамке. На ней расслабленно улыбались мужчина и женщина; прически и волосы говорили, что это приблизительно 1950е. Они стояли под цветущим деревом, передавая друг другу радостного малыша. И мужчина, и женщина, каким-то образом напоминали Себастьяна Шоу. Чарльз уставился на смеющегося, пинающегося ребенка на фотографии. Подсчитав, он решил, что Себастьяну было около восемнадцати месяцев, когда его отца отправили в Азкабан. На фотографии, возможно, был последний счастливый момент, который разделила семья.

Он положил фотографию на место и с любопытством открыл футляр. Тот мог оказаться и пустым; большинство учителей носили палочки так же, как ботинки. Но нет, палочка была. Не та, которую Чарльз регулярно видел у Шоу, та была из какого-то бледно-серебристого дерева. Эта же — черной, толстой, длинной и крепкой. И странно знакомой…

Спина Чарльза покрылась холодным потом, когда до него донесся мягкий щелчок открывающейся двери.

Как он умудрился забыть о… нет, часы показывали, что у него есть еще десять минут… Эрик! Закрыв футляр, он сунул его обратно в ящик, стараясь не уронить и не наделать шума, который может стать смертельным. Он закрыл ящик, запирая его прикосновением палочки, затаил дыхание и прислушался.