— Остановись, Эв.
— Но тебе совершенно нечего стыдиться, — упорствовал Эвандер, подняв бровь и глядя двоюродному брату в лицо. — Богу известно: и у меня были отношения, вспоминая о которых, я понимаю — они были откровенно ужасающими.
— Замолчи. Джон, нам нужно поговорить.
Избегая дальнейших объяснений, Шерлок схватил Джона за запястье и повлёк за собой. Доктор оглянулся, чтобы послать Эвандеру извиняющийся взгляд «было приятно познакомиться, простите вашего кузена за грубость», но тот подмигнул, явно полностью проигнорировав недовольство Шерлока, и исчез в том направлении, в котором скрылся темноволосый официант.
Холмс, не ослабляя хватки, тащил Уотсона за собой через комнату, а тот со всем возможным тактом попытался заговорить.
— Послушай, кажется, у твоих родственников возникло ложное представление о…
— Нет, — отрезал Шерлок, но затем смягчил высказывание. — Пожалуйста. Нет. Не здесь.
— Хорошо, — вырвавшееся у детектива непривычное «пожалуйста» заставило Джона рискнуть и сказать ещё что-нибудь. Что-нибудь нейтральное: он почувствовал, как похолодели пальцы Шерлока, обхватившие его запястье, и как они подрагивали от нервного возбуждения. — Знаешь, Эвандер хочет прогуляться со мной по магазинам.
Взглянув искоса на друга, доктор заметил, что его губы приподнялись в улыбке, и лицо стало не таким напряжённым.
— Можешь попробовать. Он организует модные дефиле, и Карл Лагерфельд проводит свои показы только при его участии.
— Знаешь, я понятия не имел, что у тебя такая большая семья. И такая замечательная.
Шерлок кинул на Джона взгляд, в котором читались радость и немного — удивление, но ответил привычным сдержанным тоном:
— Что ж, кажется, восхищение взаимно: никто не упустил возможности остановить меня и сказать, как сильно ты понравился. Конечно, они милы — не волки же меня взрастили. Или ты ожидал увидеть викторианских родителей, которые в качестве наказания запирали меня и Майкрофта за малейшую провинность в угольный погреб?
— Но ты никогда не рассказывал о них. Ни о ком.
— Трудно описать их тому, кто с ними не встречался, — пожал Холмс плечами.
— Но ты мог рассказать хоть что-нибудь. Я полагаю, все они невероятно богаты и успешны, у некоторых из них достаточно денег и власти, чтобы заправлять делами всей Западной Европы. Или… Господи, возможно, именно этим они и занимаются, только никто этого не замечает…
У Шерлока был такой вид, будто он едва сдерживал смех, хотя напряжение не покинуло его полностью.
— Ты понимаешь, что говоришь это вслух? — спросил он, выводя за собой Джона из переполненной шумной комнаты в другую, безлюдную.
Они оказались в большом зимнем саду, заполненном самыми разными растениями, вдоль стен и в центре были установлены каменные скамьи. По углам из подвесных кашпо свешивались зелень и цветы, после жары и духоты гостевой залы здесь царила приятная прохлада.
Бросив шарф и пристроив опустевший стакан на скамью, Уотсон едва успел отметить, что окна были со вкусом украшены гирляндами, светившими белыми огоньками, и подумать, что это сделала Мел — это было бы как раз в её духе, как Холмс отпустил его запястье, будто кожа Джона его обжигала, и быстро проговорил:
— Послушай, извини меня.
— За что? — доктору казалось, что он уже знает ответ, но если когда ему и была нужна полная ясность перед трудным разговором, то именно теперь.
Шерлок махнул рукой в сторону комнаты, которую они только что покинули.
— За то, что вся моя семья, кажется, думает, что мы… мы…
— Что мы трахаемся?
— Да, именно так. Прости. Если ты хочешь уехать, то всё в порядке. Я вызову такси, и ты ещё успеешь на последний поезд в Лондон, а я придумаю причину, почему тебе пришлось…
— Шерлок, постой, — Уотсон почти лишился дара речи, сначала оттого, что услышал, как Холмс извиняется, а затем — как планирует за него остаток вечера, но теперь он взмолился.
— Притормози, пожалуйста. У меня от тебя голова раскалывается. Почему бы мне хотеть вернуться в Лондон?
— Потому что все, — Шерлок снова взмахнул рукой, указывая на залу, заполненную ужасно умными, слегка странными, но очень милыми людьми, составляющими семью Холмс, — все без исключения в той комнате думают, что мы пара. На самом деле даже ты должен был заметить этот очевидный факт. Когда такое происходит в Лондоне, тебе обычно становится неловко, и ты часто разубеждаешь тех, кто так считает. Я решил, что тебе покажется грубым, встать посреди залы и объявить всем присутствующим, что они заблуждаются, и слишком смущающим — притвориться, что их ошибочное предположение верно, поэтому я решил, что ты захочешь уехать. И ты можешь это сделать, ты не обязан оставаться.
— Ну, начнём с того, что я не хочу уезжать. И, чёрт возьми, разумеется, я заметил, спасибо тебе большое. Оскорбляя меня, ты не решишь проблему, знаешь ли, — вздохнул доктор. — Господи, да расслабься ты.
На скулах Холмса загорелись пятна румянца, резко контрастирующие с его обычной бледностью; Уотсон вдохнул полной грудью прохладный, насыщенный ароматами воздух. Шерлок развернулся и принялся возбуждённо прохаживаться туда-сюда. Глядя на это, Джон отчётливо вспомнил запах хлорки и то, как детектив чесал голову дулом заряженного пистолета, а доктор смотрел на него, хотел забрать оружие, но слабые, как переваренные спагетти, ноги ему отказали.
— Так почему все думают, что мы вместе? Я бы ещё понял, если бы в заблуждение впали один-два человека, но вся твоя семья? Кто-то рассказал другим что-то такое? — Холмс не ответил, и Уотсон решил повторить. — Шерлок, мог кто-нибудь…
— Я и в первый раз тебя услышал, — детектив прекратил метаться, но никак не осмеливался встретиться с Джоном глазами. — Майкрофт, конечно. Говнюк Майкрофт, которому нечем больше заняться, как совать повсюду свой дрянной нос и всё портить.
— Шерлок.
Холмс очень редко использовал ругательства, и не потому, что стремился быть вежливым или соблюдать правила хорошего тона, но он всегда считал брань признаком обеднённой лексики, так что Уотсона шокировали не сами грубые слова (в армии он и не такое слышал), а то, из чьих уст они прозвучали. И теперь Шерлок уставился в дверной проём с таким возмущённым и решительным видом, словно намеревался пойти и проткнуть старшего брата его собственным зонтиком.
— Шерлок, — ещё раз произнёс Джон, встав с другом лицом к лицу и заставив его посмотреть на себя. — Если допустить, что это не одна из его слишком тонких и малопонятных шуток, то зачем Майкрофт сказал всей семье, что я твой бойфренд?
— Потому что, — проговорил Холмс с горечью, всё ещё поглядывая на брата поверх головы Уотсона, — он уже несколько месяцев наседает на меня с этим. Потому что он лукавый, коварный, бессовестный толстяк, и я прикончу его.
Джон поймал Шерлока за руку и остановил, когда тот дёрнулся по направлению к двери.
— Ну, это как раз примерно то, что пытается сделать большинство людей на общесемейном праздновании Рождества; разумеется, это не отсылка к моему собственному опыту. Но прежде чем ты его убьёшь, не мог бы ты пояснить, с чем именно он на тебя наседает? Просто чтобы я знал, по какой причине мне придётся вносить за тебя залог в полицейском участке?
Шумно выдохнув, Холмс освободил руку и выпрямился во весь рост с видом, будто идёт на казнь.
— Ты помнишь первый вечер, когда мы встретились и расследовали дело таксиста, которому ты в своём блоге дал нелепое название «Этюд в розовых тонах»?
— Да, — ответил Джон, не позволяя отвлечь себя от сути разговора проскользнувшей критикой его писательских талантов.
— Тогда в ресторане ты выспрашивал меня о моих сексуальных предпочтениях, как будто налепляемые обществом однозначные ярлыки способны классифицировать людей и тем самым делать их более понятными.
— Шерлок.
— Ну, так о чём я… Я ответил тебе, что повенчан с работой и не заинтересован в том, чтобы вступить с тобой в сексуальную связь.
