- Я далёк от совершенства, - тихо возразил Шерлок. В его голосе слышалось отчаяние. – Очень далёк. Джон, я…

На его лице боролись напряжение и смятение, как будто он собрался сказать что-то чрезвычайно важное, но вдруг передумал. Доктор никогда не видел, чтобы детектив терял дар речи несколько раз за один вечер. Так и не закончив предложение, Холмс разочарованно застонал и отвернулся, вновь погрузившись в созерцание двойняшек.

Некоторое время никто не нарушал тишину. Джон смотрел на Шерлока, а Шерлок смотрел на малышей, и смотрел так, будто забыл, где он и кто он. Уотсон вспомнил тот день, когда сам впервые смог на них взглянуть: весь мир будто отступил в тень, и остались лишь эти маленькие беспомощные человечки, которые отныне принадлежали ему. Забыть эти минуты было невозможно, хотя после испытанного им ошеломляющего нового опыта прошло уже шесть месяцев, наполненных вознёй с подгузниками и бессонными ночами. Но Шерлок не мог к ним приблизиться и никогда их прежде не видел. Точно ли так? Он знал, как их зовут. Может, и видел. Вероятно, Майкрофт всё это время снабжал его сведениями о семье.

Ранее у Джона были сомнения по поводу того, как бы Шерлок отнёсся к появлению малышей. Он решил, что детектив по меньшей мере заинтересуется тем, что в них скрыто, будет их изучать… но даже если бы Уотсон был твёрдо уверен в возвращении супруга, он не смел бы надеяться на такую реакцию. Внешне Шерлок спокоен, но глазами буквально пожирает детей. Его взгляд – не взгляд исследователя, напротив, он стоит в дорожке лунного света, пробившегося в гостиную, и смотрит на них, как умирающий от жажды в пустыне на чистый прохладный источник. Он неподвижен – стоит и не отводит глаз, и лунный свет скользит по его коже, делая её полупрозрачной, его серо-стальные глубоко запавшие глаза поблёскивают. Он худ, как скелет. Он похож на привидение.

Охватившее Джона оцепенение внезапно прошло. Казалось, что он чувствует исходящий от тела Шерлока жар, но никак не удавалось поверить окончательно и бесповоротно, что он здесь и во плоти, рядом и вещественен – жив, жив, жив. Доктор сам не заметил, как протянул руку и коснулся знакомого и одновременно чужого лица.

Почувствовав на себе его руку, Шерлок затрепетал. Он с трудом оторвал взгляд от детей, мирно спящих в колыбели – Джон почти слышал, каких усилий ему это стоило. Уотсону хотелось схватить его, скатать в шар до размера сердца и спрятать внутри себя, чтобы он больше никогда не имел возможности исчезнуть. В груди будто жгло огнём.

Шерлок медленно поднял руку и накрыл ладонью руку Джона, прижимая её сильнее к своему лицу. Уотсон узнавал и не узнавал его черты. За месяцы отсутствия скулы Холмса стали острыми, как бритвы, и едва не рассекали обтягивающую их пергаментную кожу. Изгиб бровей изменился, глаза глубоко запали. Пальцы Джона ощупывали призрака, ужасную пародию на того человека, которого он некогда знал – на его Шерлока, его супруга, его личное поле битвы.

Детектив прикрыл глаза и замер на месте, одной рукой крепко вцепившись в край колыбели, словно иначе он рухнул бы без сил, будто ноги отказывались его держать, когда по его щеке путешествовала изучающая ладонь доктора. Джон не знал, как долго они так стояли, поскольку потерял счёт часам и минутам – время будто остановило свой бег и пыталось вернуть в прошлое его память и его чувства, оно плавилось и изменялось вокруг Шерлока – жив, жив, жив. Наконец Джон решился. Он не знал, что сделало выбор: сердце или ум, или ни то и ни другое. Он интуитивно понимал, что может пожалеть о последствиях, но противиться судьбе был не в силах.

Он должен во всём разобраться. Лучше было бы отложить объяснения до утра и дать всем словам прозвучать при отрезвляющем свете солнца, когда он уже не сможет отрицать, что перед ним живой Шерлок, в груди которого бьётся горячее сердце. Но Джон достиг предела.

- Пошли, - сказал он. Это слово вырвалось изо рта, когда он отдёрнул руку от лица Шерлока. Оно прозвучало так хрипло, будто Джон хранил обет молчания многие годы, и иногда ему казалось, что так оно и есть.

Как же долго отсутствовал Холмс (отсутствовал, но не был мёртвым, всего лишь не был с Джоном, разорвал их единение, но всё время был жив, и, господи, – это столь же прекрасно, сколь и ужасно), если без тени сопротивления позволил Уотсону грубо схватить себя за запястье и оттащить от колыбельки с мирно спящими малышами, не подозревающими, что их отцы (один или оба) могут обратиться в прах за время их сна. Шерлок слепо следовал за мужем, ведущим его мимо разбросанных по всей гостиной детских вещей и игрушек; он повиновался, когда Джон бесцеремонно подтолкнул его в направлении двустворчатой двери, он покорно дошёл до кровати и только тогда поднял взгляд и посмотрел в упор на Уотсона широко раскрытыми глазами, полными смущения и растерянности.

- Джон, - в его рокочущем прерывающемся голосе были и вопрос, и призыв, и ещё сотни оттенков значений, слившиеся в одно протяжное слово.

- Джон, - повторил он, но Уотсон будто не слышал его. Он отошёл от стоящего у кровати Холмса и, не обращая на него внимания, подошёл к двери и, плотно закрыв её, подключил радионяню. Шерлок снова позвал его по имени, и на этот раз смятение в его голосе переросло в панику. – Джон, я…

Но Уотсон прервал его. Он быстро подошёл и сильно толкнул Холмса на кровать, так что его колени подогнулись, и он был вынужден сесть. Он в испуге распахнул глаза, но Джон будто ничего не заметил. Несколько раз он прошёлся из угла в угол, ероша волосы обеими руками, и внезапно остановился, повернувшись к Шерлоку лицом и увидев, что детектив наблюдает за ним, возможно, изучает и запоминает каждое движение, негодяй, как будто у него остались хоть какие-нибудь права подглядывать за Джоном и лезть в его жизнь после полутора лет ложной смерти и фальшивого погребения.

- Итак, - наконец проговорил доктор, будто мир не катился в пропасть, будто ему не казалось, что он видит кошмарный сон, хотя лелеемая во снах мечта стала правдой. Шерлок жив, могила его пуста, он сидит на кровати в своей детской спальне и смотрит на Джона глазами призрака. Уотсон видит его совершенно отчётливо: свою вторую половинку, грубо отторгнутую часть себя, покинувшую его и оставившую наполовину опустошённым, - и эта половинка вернулась к нему, но Джон не знает, смогут ли они срастись, как прежде, в единое целое.

Раны на его душе едва успели затянуться – и вдруг явился Шерлок среди ночи с гарпуном в руке, сделав старую тупую боль новой и невыносимо острой. Джон жаждал коснуться его, схватить, овладеть, убедиться, что он реален, а не является продуктом больного воображения, но немедленному воссоединению препятствовало осознание, что его потерянная и вернувшаяся половина не была оторвана от него насильно, но отсекла себя сознательно и по своей воле.

Джон ужасно себя чувствовал. Он был зол, ему было больно, и он не понимал. Ему необходимо было понять всё. Он вовсе не жаждал объяснений, всегда ненавидел подобные моменты, но только так можно было разобраться в том, что же произошло полтора года назад и попытаться понять это и принять. Он обязан выслушать мужа.

Уотсон глубоко вздохнул, расправил плечи, сжал кулак и отрывисто кивнул, глядя на Холмса сквозь сумрак комнаты.

- Итак, я тебя слушаю, Шерлок. Вот тебе возможность, вернее – единственный шанс объяснить мне, что произошло. Можешь начинать.

========== Глава 9/16. Ошибки в теореме Пифагора ==========