От дома, где жил Миша, до городской площади было недалеко и они довольно скоро доехали, так что "Орлик" и "Красавчик" явились как раз вовремя; Миша нашел свободную минутку, чтобы немножко повторить с ними; Фриш остался очень доволен и еще раз очень любезно поблагодарил Мишу, сказав, что его выход стоит под № 4, и отправился на сцену, чтобы сделать некоторые необходимые приготовления.

К шести часам пришли музыканты; затем, мало-помалу начала собираться публика; около восьми цирк был полон зрителей, — не было ни одного пустого места. Главным образом были дети, но и взрослых тоже набралось порядочно.

Миша выглядывал из-за угла, так что он видел всех, а его никто; он сразу узнал многих товарищей по гимназии и знакомых.

"Воображаю, как они удивятся, когда увидят меня… Это выйдет презабавно; скорее бы наступил мой выход!" — подумал сам про себя Миша и, спрятавшись еще глубже в угол, стал разглядывать окружающую его обстановку.

Выход первый заключался в том, что на сцену вывели двух лошадей; они были почти одинакового роста, одна вороная, другая серая; их держали под узцы два казака-подростка, красивые, стройные, с оживленными глазами и с таким отважным видом, что, глядя на них, невольно думалось, что они никогда и ни перед чем не остановятся.

Согласно программы казаки-подростки должны были представить джигитовку, для чего Антоша, одетый в трико и опоясанный широким, разноцветным поясом, предварительно раскидал по всей усыпанной песком круглой площади несколько носовых платков, маленьких корзиночек с ручками и два кинжала. Мишу чрезвычайно заинтересовало, что из этого выйдет? Он никогда не видал джигитовки и не мог себе представить, в чем она заключается.

— Зачем ты все это раскидал? — спросил он Антошу, когда тот проходил мимо.

— Сейчас узнаешь, — отвечал Антоша и махнул рукою музыкантам.

Раздались громкие звуки марша; казаки моментально вспрыгнули на спины лошадей и галопом обогнули круг арены, раз… другой… Затем, сначала один, а потом и другой — на всем скаку, низко склонившись с седла, поднимали с земли раскиданные предметы; публика, конечно, приходила в восторг, аплодисменты гремели без конца, и казаки, раскланиваясь, удалились вполне довольные.

Для № 2-го на сцену была выведена собака, высокая, поджарая, на тонких ногах, с узкою мордой и умными выразительными глазами; легко ступая по песку, она поводила головою направо и налево и, словно сознавая собственное достоинство, спокойно остановилась перед публикой, приветливо махая хвостом.

— Похвастайте нам вашими познаниями, почтеннейший г. Трезор! — обратился к собаке господин Фриш; — первым делом, я вас попрошу быть вежливым и поклониться многоуважаемой публике, которая почтила нас своим благосклонным посещением!

Трезор привстал на задние лапы.

— Сейчас, г. Трезор, я вас не затрудню, — поспешил добавить господин Фриш, и надел Трезору на голову военную фуражку.

— Ну! — прикрикнул он по прошествии нескольких минут.

Трезор приподнял правую переднюю лапу и отдал честь, приложив лапу к козырьку.

— Браво! — раздались одобрительные крики в публике.

Господин Фриш снял с него фуражку и знаком руки разрешил ему снова встать на все четыре лапы.

— Тепер, — обратился он к нему после минутного молчания, — посмотрите хорошенько на мои часы и скажите нам, сколько времени?

Трезор пристально уставился глазами в поднесенные к его морде часы хозяина и лизнул их; публика расхохоталась.

— Вы хотите этим дать понять, что говорить не можете? — сказал господин Фриш. Трезор утвердительно кивнул головой.

— Не можете? — переспросил господин Фриш. Трезор вторично мотнул головой.

— Как же нам тогда быть?

Трезор обвел своими умными глазами сначала всю публику, затем остановил взор на хозяине, как бы желая проговорить "не знаю!"

— Постарайтесь объясниться знаками — ведь это вы можете? — продолжал последний. Трезор ответил утвердительным кивком головы, после чего господин Фриш снова поднес ему к морде часы.

Умное животное долго всматривалось в циферблат, словно что-то соображая, затем, высоко приподняв одну из передних лап, мерно, отчетливо стукнуло по земле девять раз.

Г. Фриш указал публике на стоявшие на мраморной подставке большие часы, стрелки которых действительно показывали девять.

— Молодец Трезор! — раздалось среди публики.

— Кланяйтесь и благодарите! — шепнул г. Фриш на ухо умной собаке, настолько, однако, громко, чтобы присутствующие могли слышать.

Трезор сделал несколько шагов назад, продолжая смотреть на публику, и, забавно присев на задние лапы, настолько низко, чтобы передними тоже упираться в землю, изобразил нечто вроде реверанса; что касается господина Фриш, он тоже почтительно раскланялся на все стороны.

Миша, выглядывая из-за угла, стоял совершенно пораженный, недоумевая, каким образом господин Фриш мог научить всему им виденному Трезора; но этим представление еще не кончилось. Трезор по приказанию хозяина выделывал перед публикой много других штук: прыгал через стулья; ловко подкидывал кверху мячик, который сам же, с еще большей ловкостью ловил в открытую пасть; ходил взад и вперед на передних лапах, вниз головою, отвечал на заданные ему вопросы (конечно, совершенно своеобразным способом), так, например, на вопрос господина Фриш, как поступал бы он если-бы на него напали разбойники, начинал ворчать, лаять и бросаться во все стороны, словно желая растерзать кого-то.

— Довольно! — остановил его, наконец, хозяин.

Он моментально затих.

— А что ты сделаешь, когда я покажу тебе большой сбор за наше представление? — спросил господин Фриш после минутного молчания.

Трезор принялся с радостным взвизгиванием подпрыгивать в воздухе.

— А если сбор окажется неудачным? — продолжал хозяин.

Трезор, вместо ответа, низко наклонил голову, опустил хвост и с жалобным воем спрятался под скамейку.

— Браво! Браво! — одобрила его публика.

В выходе № 3 — выступил акробат Антоша; он ловко прыгал по канату, ловко кувыркался, ловко выкидывал в воздухе различные эволюции, приводившие публику в восторг и вызывавшие нескончаемые аплодисменты… Некоторые вещи особенно нравились публике, нравились настолько, что она требовала даже повторения, но Миша, не мог равнодушно смотреть на все эти акробатические упражнения, сопряженные с опасностью жизни, и в самые интересные, по мнению публики, моменты закрывал глаза рукою.

Таким образом время протянулось почти до десяти часов; наконец, наступила пора выхода Миши: бедный мальчик, первый раз в жизни очутившийся среди подобной обстановки, чувствовал себя неловко; голова его кружилась, ноги подкашивались, он шел вперед нетвердыми шагами, старался разглядеть знакомые лица среди присутствующей публики, но как-то ничего не мог разобрать… Все у него сливалось в одну общую массу… Он слышал только, что там где-то направо… налево… прямо… звучат знакомые голоса товарищей.

— Смотрите, смотрите, господа, ведь это Миша… наш Миша…

— Как он мог попасть сюда?

— Нет, это не он… — возражали другие.

— Но удивительно похож!

— Да он же — он, безо всякого сомнения, всмотритесь хорошенько!

Господин Фриш, между тем, выступил вперед и торжественно объявил достопочтеннейшей публике, что сию минуту будет иметь честь представить ей маленького моряка, который, только что прибыв из-за далекого, синего моря, привез прекрасного белого голубя и очаровательного, такого же белого зайчика, которые сейчас дадут свое представление.

Все это господин Фриш говорил очень складно, очень мило, очень комично; но Миша улавливал только одни звуки его голоса, слова же для него точно куда-то улетучивались… Куда-то ускользали.

— Начинайте! — обратился он, наконец, к Мише, ударив его по плечу.