XLVII. Тишина, царящая в Пномпене, не поддается описанию. Нет сравнений, с помощью которых можно передать ее всепроникающую глубину. Ни одно деревенское кладбище, ни одно убежище в горах не дают даже приблизительного представления о тишине, которая оплела этот город. Я провел в Пномпене в общей сложности шесть дней и три ночи, видел вещи, описать которые трудно, но самым прочным, самым неизгладимым моим воспоминанием навсегда останется тишина.

Достаточно приостановиться на какой угодно улице, заглушив звук собственных шагов, и ты осознаешь, что ни из одного подъезда, ни из одной лавчонки, сада, магазина не донесется никакой, пусть самый слабенький звук. Пробегающую через улицу крысу слышишь за четыреста метров. Шорох змеи, ползущей по водосточной трубе пустого дома, воспринимаешь как грохот подъезжающего грузовика. Скрип открытого окна разносится на километр. Даже самый дальний акустический фон не содержит никаких ощутимых вибраций, хотя бы приглушенных отзвуков уличного движения или человеческих голосов. Нулевой уровень фона полностью разрушает нормальное восприятие: отброшенный ногой горшок гремит, как разорвавшийся снаряд, подхваченная ветром бумага наводит ужас. Такая тишина страшна и в полдень, и посреди ночи.

Только время от времени, два-три раза в час, срывается с деревьев или кустарников оглушительный, судорожный рев цикад. Иначе назвать его нельзя. Никогда раньше, даже в сердце цейлонских джунглей, даже в тропическом лесу на Борнео, я не слыхал ничего подобного. Цикады — большие, тучные, длиной в двадцать сантиметров, ядовито-зеленые, не боящиеся человека — четыре года были главными жителями города. Вместе с людьми исчезли отсюда птицы, которые когда-то уменьшали количество цикад. Землю захватили крысы и змеи, воздухом завладели цикады. Когда они начинают свой сумасшедший концерт, уже на расстоянии пяти метров не слышно человеческого голоса.

А потом они смолкают, и на город вновь опускается тотальная, безбрежная, космическая тишина.

XLVIII. Улица, куда нас привезли, была, по-видимому, местным торговым центром для наиболее состоятельных жителей целого квартала особняков. Я вылез из машины и понял, что стою перед шеренгой магазинов, до краев набитых товарами. Это не метафорическое выражение: лавки и впрямь были во всю длину и ширину завалены разными предметами, и содержимое их длинными языками вываливалось на тротуар.

Я встал у распахнутого настежь входа и навел объектив фотоаппарата, но минуту спустя передумал. Никакой снимок не передаст этой сюрреалистической картины. Тюбики крема для бритья марки «Colgate» лежали на роскошной бумаге с монограммами на европейских и кхмерском языках. Еще не распечатанная игра «Monopoly» — среди флаконов с духами Ланвена, Коти, Арпежа и Елены Рубинштейн. Тушь для печатей и оправленные перламутром кисти для бритья, растоптанные скрепки и мыло «Palmolive», блокноты в позолоченной оправе и гигиенические пакеты. Сверху валялось несколько сверкающих, только что использованных гильз 7,62 калибра, окровавленная тряпка и заплесневевший подсумок.

Нас звали на пресс-конференцию, но я пошел вдоль улицы, чтобы осмотреть продолжение выставки. Рядом с магазином писчебумажных и аптекарских товаров был магазин радиоаппаратуры. Я заглянул внутрь. Полки были пусты, но на полу лежала груда разбитых магнитофонов фирмы «Нэшнл панасоник», разбитые транзисторные радиоприемники, пластинки, батареи, кассеты. Тут же рядом, в антикварной лавке, стоял ящичек с палочками старой китайской туши. Я не мог совладать с любопытством и сунулся туда, не обращая внимания на крики охраны и переводчиков.

С прилавка свисал, словно негодная тряпка, шелковый свиток, на котором неизвестный мандарин выписывал столетия назад какие-то мысли или изречения. Сверху, меж золотых и пурпурных кистей, виднелась этикетка с ценой: 3500 американских долларов. Это была не подделка. Почти никто не владеет ныне таким искусством каллиграфии, нет такой туши и кистей.

Нижняя часть полотнища лежала на каменном полу лавки. На ней человеческие испражнения. Правый угол почти совершенно истлел, и легко было понять почему. На шелковом свитке почти тысячелетней давности лежал перевернутый автомобильный аккумулятор с открученными пробками. Серная кислота вытекла и разъела шелк и золотое шитье.

В глубине лавки, среди разбитых полок с выбитыми стеклами, виднелась груда старательно разбитых фарфоровых статуэток улыбающегося Будды, какие-то раздавленные миски и облитые мочой манускрипты.

XLIX. Нашим первым собеседником был Ван Сон, мэр Пномпеня, член народно-революционного совета. Он сердечно приветствовал нас от имени совета и выразил удовлетворение по поводу того, что товарищи из социалистических стран смогут собственными глазами увидеть, какой страшный вред причинила народу Кампучии кровавая клика Пол Пота — Иенг Сари. Население столицы составляет в данный момент восемьсот человек. Руководство страны призывает прежних жителей города постепенно, именно постепенно, возвращаться. Город понемногу оживает, но это неимоверно трудное, неимоверно сложное дело. Преступная клика Пол Пота — Иенг Сари практически уничтожила городское хозяйство: почти всю электрическую сеть, водопроводные фильтры, водозаборные станции на Меконге и обоих рукавах реки, телефонную сеть, автобусный парк, промышленность. Немногочисленные колодцы отравлены трупным ядом, есть трудности с водой. Продовольствие рационируется, но в данном кругу можно сообщить, что администрация лишь распределяет запасы, оставленные полпотовцами, а их немного, и вскоре власти столкнутся с проблемой снабжения. Поэтому разрешено вернуться только тем жителям, которые необходимы городу и имеют свой запас продовольствия. Разумеется, они могут поселяться только в тех районах города, где им можно гарантировать полную безопасность. «Вредные элементы» еще укрываются в пустых домах, случаются перестрелки. Это, разумеется, не для печати. Удалось частично восстановить уличное освещение в районе проспекта Монивонг: один из генераторов исправили вьетнамские саперы. К сожалению, не хватает горючего, поэтому генератор работает по два часа в день. Час утром, чтобы дать энергию заводу безалкогольных напитков, который мы сейчас покажем товарищам, и час вечером, чтобы хоть частично осветить главную городскую магистраль, скорее, впрочем, ради безопасности, чем для удобства. Настроение жителей хорошее, очень хорошее. Самая трудная наша проблема — это водоснабжение. Водопроводная сеть разрушена, и, когда работает генератор, даже в центре города трудно поддерживать напор воды до уровня второго этажа.

Потом мы задавали вопросы.

Выходит ли в Пномпене какая-нибудь газета?

Нет. Ни одна газета не выходит. Нет типографского оборудования: оно уничтожено или вывезено в Китай. Нет людей, которые могли бы печатать.

Открыта ли в Пномпене хоть одна школа?

Нет. Осенью мы собираемся открыть начальную школу, но пока нет ни одного учителя.

Какова дневная норма продовольствия на одного жителя?

Ван Сон быстро совещается с Ханг Сарином, командиром дивизии, которая освободила столицу.

Небольшая, отвечает мэр Впрочем, положение меняется.

Ну а сколько приблизительно?

О, трудно сказать. Есть трудности, товарищи. Огромные трудности.

Имеют ли хождение какие-нибудь деньги?

Нет. Никаких денег.

Когда они будут введены?

Неизвестно. Может быть, товарищ Хенг Самрин это знает.

Кто взорвал мост через Меконг?

Преступная клика Пол Пота — Иенг Сари за неделю до освобождения города.

Это был единственный мост на территории Пномпеня?

Да. Единственный.

Планируется ли его восстановление?

Ван Сону трудно не улыбнуться. Может быть, через пять или через пятнадцать лет.

Не грозят ли городу эпидемии?

Мы стараемся этого не допустить.

Товарищ Ван Сон, мы видели здесь сотни великолепных, богатых домов. Как вы намерены поступить, если объявятся их владельцы?