— Давай лучше работать, как раньше, — сказал старик Мрамор. — Я буду ваять из мрамора, а ты…

— Да-да… Конечно, надо работать, как раньше, — ответил дедушка Пух.

Уже давно люди не видели старика Мрамора и дедушку Пуха. Кто знает, где они, живы ли? Вероятно, живы. Появляются же, когда приходит срок, статуи, не подвластные ни злу, ни силам уничтожения, даже самому времени. И летит тополиный пух, и в гнёздах выводятся птенцы, куколки превращаются в бабочек, и трубят свою песню лебеди, которых, раз увидев, не забудешь до конца жизни.

Один кукушонок вылупился в соловьином гнезде и совсем было собрался вытолкнуть соловьёнка, но не вытолкнул. Пожалел, что ли? А когда пожалел, решил:

«Дай я воспитаю из этого глупого соловьёнка, который не всегда же будет встречать добрых кукушек, хоть плохонькую, но кукушку».

И, решив сделать доброе дело, первое во всём кукушкином роду, стал учить соловьёнка.

— Ку-ку, — внятно и старательно куковал он утром и вечером. Повтори: «Куку, ку-ку…»

А соловей пел. Пел своё, то, что вошло в него через тонкую скорлупку яйца давно, до рождения, вместе с солнечным лучом, случайно проникшим в гнездо, вместе с лунным лучом, с шумом листвы, щебетом матери.

— Ку-ку, ку-ку… Я терпелив и могу повторить ещё сто раз. Ку-ку, ку-ку, ку-ку… Это совсем просто, надо только чуть-чуть постараться.

А соловей пел своё, хотя старался и очень не хотел огорчать доброго наставника.

Продолжаются ли эти уроки до сих пор? Трудно сказать, но много раз я слышал в лесу, как кукушка диктует внятно, раздельно и терпеливо:

— Ку-ку, ку-ку… Попробуй ещё раз: «Ку-ку, ку-ку…»

В некотором царстве, в некотором государстве, в городе, окруженном дремучим лесом, жил-был Студент. Днём он, как все студенты, читал книги в библиотеке, слушал в университете лекции и ходил обедать в университетскую столовку. А по ночам, в тот Тайный час, когда не видно ни зги и все на свете спят — даже ночные совы, даже светляки гасят свои зелёные огни, даже мать у постели больного ребенка закрывает глаза, положив ему на голову тревожную руку, — в этот самый час, который никто на свете не видел, — что уж там увидишь во сне?! — Студент вставал и принимался за свою ночную работу так весело и старательно, будто совсем не устал за долгий день в университете.

Он принимался за трудную ночную работу, потому что далеко, в глухой деревеньке жили у него старенькие бабушка с дедушкой и им надо было каждый месяц посылать деньги на прожитьё; много ли выкроишь из студенческой стипендии?

Он вставал в этот Тайный час, когда даже вода в бурной горной речке становилась недвижной и засыпали ветер в лесу и ветер на лугу, мылся холодной водой, открывал настежь окно в комнате под крышей высокой, до самого неба, башни, где он жил, и ставил на подоконник два длинных корытца — одно серебряное, а другое золотое; они были сделаны из такого чистого серебра и золота, что светились и в этой совсем непроглядной темноте — они одни светились.

Странная это была, между прочим, башня. И если бы вы спросили Управителя дома номер двадцать три по Лесной улице, на крыше которого возвышалась Студентова башня, он бы сказал, что в его ведении вот уже сорок лет состоит только шестиэтажный кирпичный дом с чердаком и полуподвалом, ну и с крышей, разумеется. Но на крыше этой не числится, а следовательно, и не может быть надстроек ни башенного, ни какого-либо другого типа, если не считать четырёх печных труб в полной исправности.

«Да вы сами отойдите в сторонку, взгляните и убедитесь, — сказал бы Управитель. — А если уж вы такой, что и собственным глазам не верите, обеспокойтесь подняться и обойти крышу вдоль и поперёк; она у пас плоская, и опасности это не представляет».

А башня всё-таки существовала, иначе как бы мог жить в ней Студент?

А то, что её не замечал Управитель дома двадцать три по Лесной улице, которую назвали так, потому что прямо за ней начинается столетний бор, то объяснялось это совсем не его близорукостью, а только тем, что очень многое и притом часто самое важное, к сожалению, не увидишь обычными человеческими глазами; это подтвердит каждый серьёзный учёный не увидишь не только в тот Тайный час, но и при ярком дневном свете.

Да, башня была, есть и, вероятно, будет всегда на крыше дома двадцать три.

Поднявшись, распахнув окно и поставив на подоконник длинные золотое и серебряное корытца, Студент наливал в золотое корытце ключевой воды до краю, а в корытце серебряное насыпал, тоже до самого верху, отборного пшена.

Потом он легко отталкивался ногами от дощатого пола, вылетал в окошко — осторожно, чтобы не задеть ногами корытца, — и быстро летел по ночному небу от края до края, от созвездия Водолея до созвездия Льва и от созвездия Дельфина до созвездия Единорога, собирая звёзды, — равно большие и прекрасные, как и совсем крошечные звёзды-малютки, в стаю или, если хотите, в звёздную реку.

Ведь он был просто-напросто звёздным пастухом; в этом и заключалась ночная работа Студента.

Прежний пастух, тот, что служил до него, гнал звёзды тяжёлой дубинкой, сердился на них, кричал, особенно на самых маленьких, потому что некоторые малютки летели слишком медленно, другие останавливались поболтать с подругами, а третьи задрёмывали, чтобы досмотреть интересный сон. А Студент никогда не повышал голоса, и дубинку он забросил в очень глубокий колодец.

Он созывал звёзды тихо и ласково, как голубей: «Гули-гули-гуленьки…» И окликал их не трудными, хотя и красивыми, звёздными именами, записанными в атласах — Арктур, Бетельгейзе, Сириус, — а какими-то своими милыми прозвищами.

Звёздам нравились прозвища и нравился голос Студента. Они слушались его с первого слова и быстро летели к настежь распахнутому окошку комнаты под крышей башни.

Там Студент сперва по очереди поил их ключевой водой из золотого корытца, досыта кормил отборным пшеном, подсыпая и подсыпая его в серебряное корытце. А когда все звёзды — и самые большие и самые крошечные — наедались, наливал свежей ключевой воды; звёзды плавали и плескались в ней сколько хотелось.

Первой в воду входила планета Венера — ведь ей надо подняться обратно в небо, чтобы утро началось вовремя; после неё купалась Полярная звезда, ей надо сверкать так ярко, чтобы никто не сбился с дороги и чтобы все корабли приплывали именно в те страны и города, куда держали путь.

Последним очень долго мылся и мылся Марс — звезда войны со своими спутниками, которые зовутся «Страх» и «Ужас».

Всё старался смыть красную кровь.

— Ну как? — спрашивал Марс, время от времени робко взглядывая на Студента.

— Кажется, сегодня ты немного посветлел, — отвечал Студент, отводя глаза, становившиеся почему-то очень печальными.

А потом звёзды, одна за другой, вылетали в окошки, занимали свои места в небе, сверкая ещё ярче, чем в ночь минувшую.

И оканчивался тот неведомый Тайный час — горная речка вновь низвергалась в долину, ветер качал цветы на лугу и листья в лесу, мать вытирала лоб ребёнка и видела, видела, как уходит болезнь; сны, тоже остановившиеся было, плыли сквозь сонные головы.

Словом, потом ночь текла под звёздным небом как обычно — тихо и задумчиво.

А Студент, быстро раздевшись, укрывался одеялом и в тот же миг засыпал, чтобы проснуться вовремя и не опоздать на первую лекцию в университет.

А на другом конце города, недалеко от царского дворца и неподалёку от Звёздной палаты, о которой ещё будет речь в этой истории, в собственном домике жил колдун Людоед Людоедович со своими четырьмя дочерями — Эльвирой Людоедовной, Изабеллой Людоедовной, Марципаной Людоедовной.