— С чего это вдруг вы решили, что у меня нет пароля?— спросил я у Раковского, стараясь сохранять спокойствие и выдержку духа. Однако всё внутри меня начинало трястись и ходить ходуном.

— Прежде всего, вы всегда говорили про пароль в единственном числе, тогда как сейфов и соответственно паролей - два. В одном хранятся те самые ценные бумаги, которые Франция передала русскому царю, а во втором - ключи к накопительным счетам, на которые переводится ежегодный доход с капитала. Далее - говоря про пароль, вы дважды упомянули цифры, в то время как пароль - точнее пароли - ради большей секретности состоят из слов. Наконец, вы упомянули, что финансы и бог - несовместны. Между тем поскольку вся та история с царскими счетами происходила в эпоху мистицизма, то оба пароля содержат фразы не из Мопассана, а из Библии. Так что не обессудьте - доступа к швейцарским сейфам у вас нет.

— Если вы не знаете паролей, то откуда вам известны такие подробности?

Раковский усмехнулся.

— Я же говорил вам, что мы шли по следу… В том числе по следу человека, в руках которого имелся, по крайней мере, один правильный код и который дважды, как я точно знаю, снимал с накопительного депозита немалые деньги. Этого человека - если вам будет интересно - долгое время вела турецкая разведка, за которой, как известно, всегда скрывались уши Берлина. Известно лишь, что то ли он сам, то ли кто из его друзей-белогвардейцев, оказавшись в Стамбуле без денег и еды, что-то сболтнул туркам. У Рейсса имелись в Турции отличные агенты, он собирался на этого миллионера выйти, да не успел. Так что паролей - два, и состоят они из библейских фраз… О сём, если я не ошибаюсь, сообщил кто-то из швейцарской агентуры.

— Поскольку ни у Сталина, ни в НКВД мне об этом ничего не сказали - то выходит, что вы не передали эту информацию в Москву?

— Да, не передал, и я уже достаточно подробно объяснил вам, почему я этого не сделал. Но ведь и вы сами, допустим, получив заветные пароли, не поспешите возвращаться, а? Немцы близко, и то, что вы рассказывали о своих планах касательно них - не выдумка, поверьте мне, старому и опытному человеку.

Я понял, что наступил решающий момент всего нашего затянувшегося разговора. Я чувствовал, что Раковский не лжёт и действительно не знает пароля или паролей - неважно, сколько их там на самом деле. Но оставалась надежда, что в его голове ещё может находиться много сведений, способных помочь в успешном поиске богатств. Мне также показалось, что Раковский с некоторых пор разговаривает со мной с определённой внутренней симпатией - видимо уловив, что я веду себя с ним искренне, а также что я не являюсь полноценным чекистом, а если и разыгрываю роль, то эта роль - самого себя. Отсюда следовало, что если я отвечу, что намерен вернуться в Москву, - его симпатия немедленно опадёт, и больше он мне ничего не сообщит. Стало быть, мне оставалось убедить его, что я буду дожидаться немцев.

До этого момента, говоря об уходе к немцам, я просто трепался. Теперь же, похоже, всё шло к тому, что я должен сказать об этом так, чтобы он мне поверил.

Я постарался вытащить из своей памяти все обиды и недовольства, которые я мог иметь на советскую власть - арест отца, унизительную проработку на комсомольском собрании за недоносительство на отца как “врага народа”, ночные страхи, сопровождавшие меня после рассказанного в троллейбусе анекдота про Кагановича, городские хулиганы, едва не разбившие мне часы в парке Горького… С другой стороны, на противоположной чаше весов оставалось моё юношеское восхищение успехами СССР и во всех отношениях счастливые годы, “когда я верил и любил”… Чтобы весы склонились к побегу, мне пришлось совершить немалое внутреннее усилие, и Раковский наверняка разглядел его во мне.

— Пожалуй, вы правы,— сказал я наконец.— Как бы ни было мне тяжело бросать свою мать и невесту, для меня всё же будет лучше дождаться прихода вермахта. Пусть, как вы говорите, у меня нет правильных паролей - зато есть много информации, с помощью которой их можно будет попытаться разыскать. Буду действовать, ибо что мне ещё остаётся?

Закончив говорить, я взглянул на Раковского, желая увидеть его реакцию. Однако на его утомлённом старческом лице не дрогнул ни один мускул.

— А я бы посоветовал вам этого не делать,— неожиданно ответил он.— Возвращайтесь в Москву, составьте для своих кураторов какой-нибудь глупый отчёт, а сами - поройтесь получше в домашних кладовых, ежели таковые сохранились. Как человек, когда-то бывший революционером, а потому знакомый с конспирацией, могу предположить, что пароль совершенно неожиданно может всплыть в виде эпиграфа на какой-нибудь семейной ценности. Поройтесь в старых книгах, проверьте, нет ли необычных отметок на дореволюционных документах, в метриках, в фотографических альбомах, в конце концов. Ищите прежде всего библейские цитаты - причём эти цитаты должны быть на латыни, поскольку правописание на давно умершем языке - безвариантно.

После этих слов я понял, что наша беседа подошла к концу.

Я поблагодарил Раковского и предложил ему, пока он здесь, получше поесть и выпить немного вина. Он согласился, и аккуратно орудуя вилкой, съел несколько кусочков колбасы и сыра, совершенно не притронувшись к фруктам. Также он выпил ещё вина.

Когда я направился было к выходу, чтобы пригласить конвой, Раковский неожиданно сказал:

— Намерены вы тому верить или нет, но я хотел бы пожелать вам успехов в предстоящих поисках. Если фортуна вам улыбнётся и вы получите доступ к этому активу, воспользуйтесь моим советом: забирайте накопленный доход, расходуйте его по своему усмотрению, однако ничего не предпринимайте с самими акциями. Оставьте там всё как есть - это будет лучше и для вас, и для остального мира.

Пожимая Раковскому руку, я прощался как в последний раз, хотя у меня сразу же зародилась мысль добиться с ним как минимум ещё одной встречи, чтобы поподробнее расспросить о закордонной разведке, о Рейссе, Трилиссере, турках - одним словом обо всём том, с чего я и должен был начинать с ним свой сегодняшний разговор. Тем более что ещё раз вызволить старика из тюремного одиночества и подкормить какими ни есть деликатесами было делом добрым и нелишним.

Когда Раковского увели, я залпом допил оставшееся в бутылке вино, после чего в сопровождении подошедшего за мной Петрова покинул территорию тюрьмы.

Узнав от Петрова, что телеграфный отчёт в Москву необходимо отправлять из конторы Фирсанова, я решил не торопиться и немного погулять по городу. В моём портфеле имелось всё необходимое для того, чтобы написать краткий отчёт где-нибудь сидя на парковой скамейке, а до вечера, когда я должен его сдать, времени было предостаточно.

При более внимательном знакомстве Орёл оказался неплохим и уютным городком, не обезображенным промышленностью и сохранившим очарование старого дворянского центра. В мирные дни он должен был быть особенно мил.

В нынешней городской атмосфере одновременно присутствовали как прежняя умиротворённость, так и тревожное ожидание приближающейся грозной развязки. По-видимому все, кто имели право на эвакуацию, уже давно уехали, а остающимся горожанам ничего не оставалось, как дожидаться скорых боёв и более чем вероятного вступления в их город немцев. Из подслушанного в гостинице разговора я был в курсе, что оборонять Орёл вроде бы и не собираются. Этот слух был похож на правду, поскольку какой-либо активности по укреплению домов и устройству заграждений на тех улицах, по которым я ходил, не было заметно. Однако это впечатление могло оказаться обманчивым - переговорив с одной немолодой местной особой, я узнал, что в городе имеется бронетанковое училище и часть НКВД, которые намерены дать фашистам бой прямо на мостовых.

Я принял эту невесёлую информацию к сведению, решив дожидаться определённости по своему положению. Разумеется, мне более всего хотелось вернуться назад, в Москву. Однако авантюрная идея “уйти в Германию”, чтобы, обманув жадных гитлеровских бонз, получить доступ к оставленным моим дядей невероятным капиталам и сказать тем самым в истории своё собственное веское слово, начинала захватывать меня всё сильней.