Даже если учёные, к которым обратился Наливайко, и ошиблись в своих выводах, то сама возможность исследовать живого носителя гена, уже позволившего продлить жизнь как минимум на семьдесят лет, обещала бездну ценнейших результатов.

От манящих планов захватывало дух, и Геннадию Геннадьевичу пришлось взять себя в руки, чтобы не выдать волнения.

— Да, ты молодец,— ответил он помощнику.— Мыслишь на перспективу, и уже этим ты заслуживаешь поощрения. Но ведь мало сделать одно открытие - нужно довести его до ума, вложив колоссальные средства. У нас же в стране со средствами всегда были проблемы. Так что не потеряем ли мы приоритет?

— Геннадий Геннадьевич, не потеряем! У нас же теперь есть практически неограниченные внебюджетные источники! Точнее - у вас, простите…

— Ты об этих? О швейцарских?

— Ну да. Мне кажется, их хватит на не одну сотню подобных проектов. Да и западники при подобном использовании не будут вставлять нам палки в колёса - в общих же интересах дело будет!

“И здесь меня опередил! Словно мысли читает… Умён, как дьявол, далеко пойдёт…Смотри, Фуртумов, съест он когда-нибудь тебя, смахнёт и закопает… Надо быть с ним построже да поосторожней!”

И он решил немного остудить пыл помощника, сказав, что вопрос об инвестициях в новейшие технологии - едва ли ни главнейший в уже согласованной им с банкирами повестке дня на пятницу.

— Я всегда буду благодарен вам, что вы научили меня мыслить в одном направлении с вашим, Геннадий Геннадьевич!— ловко выкрутился Наливайко.

— Не умаляй своих достоинств,— покровительственно прозвучал ответ.— Лучше подумай, что нам в изменившихся обстоятельствах делать с Партизаном?

— Я уже подготовил один план и хотел его с вами обсудить.

“Нет, это не человек… это просто феномен какой-то! После Гурилёва его вторым номером необходимо подвергнуть исследованиям…”

— Ну давай, излагай свой план.

— Я слышал, вы хотите Партизана сегодня или завтра отпустить? Пожалуйста, придумайте повод, чтобы этого не делать. Или, давайте, пустим дезинформацию.

— В смысле что Партизана отпустили, а на деле - оставили у себя?

— Не совсем у себя. Его надо как можно скорее отправить в Америку.

— Как можно скорее не получится - я через погранслужбу надолго заблокировал ему за границу выезд.

— Ничего страшного. Его можно отправить как багаж.

— Шутишь?

— Нисколько. В субботу утром из Шереметьева в Нью-Йорк летит рейс “Дельты”, на нём будет дипломатическая почта. Я договорился кое с кем, что в одном из контейнеров будет наш груз.

— Мне кажется, ты сошёл с ума, Наливайко! Собираешься везти человека багажом? Может, выкачаем из него литр крови и отправим кровь, пусть её там исследуют?

— Тонкие соединения могут разрушаться. Требуется исследование in vivo.

— А у нас?

— А у нaс в таком случае это in vitro будет называться. То есть “образец в стекле”.

— Хм, а я думал, что in vitro - это медицинская фирма, проверяющая за деньги на вензаболевания. Полезно иногда разговаривать с умными людьми! Ладно, шучу. Но идея твоя мне не нравится. Готовь другие варианты.

— А разве у нас есть другие варианты? Если мы доставим Партизана в Нью-Йорк обычным порядком, то он сможет взбрыкнуть на тамошней границе, сделать заявление, привлечь внимание прессы - и тогда нам не получится положить его на лабораторный стол.

— Но везти человека в ящике… А если он начнёт брыкаться и привлечёт внимание прямо в нём? Где гарантия от огласки?

— Всё проработано! Врач сделает ему укол, который обеспечит гарантированный сон часов на пятнадцать, а то на все двадцать.

— А если в багажном отсеке во время полёта сделается слишком холодно? Или не хватит кислорода?

— Его поместят в отсек для транспортировки животных. Американцы ведь любят летать по миру со своими кошечками и собаками, поэтому в их самолётах всё для этого предусмотрено.

— Ну ты, блин, даёшь!— не удержался Фуртумов от употребления простонародного междометия, что за ним прежде не водилось.— Тебе не жалко? Ведь всё-таки он наш гражданин. Может - в Москве организуем исследование? В Питере, в Новосибирске?

— У нас только время потеряем! Нет у нас ни учёных, ни техники нужного уровня. Даже в Европе нет, есть только в Штатах. А что касается “гражданина” — он ведь не гражданин, Геннадий Геннадьевич!

— Как так?

— Не гражданин. Гражданин - это лицо, имеющее политико-правовую связь с государством. Хоть с нами, хоть с банановой республикой какой - неважно, но такая связь должна существовать. У него же этой связи нет. Он человек из ниоткуда. Неизвестно, откуда он пришёл и куда уйдёт. А у нас есть шанс - единственный, уникальный шанс: распотрошить Партизана, пока он здесь, и разработать на основе знаний о нём вакцину от старения.

— Это я уже где-то слышал,— ухмыльнулся Фуртумов.— Капли от старения “Умри молодым”?

— Я думаю - точнее, боюсь думать, но всё-таки думаю, что у нас будет круче! Мы сможем добиться, чтобы люди вообще не умирали. Вакцину не молодости, а бессмертия - вот что мы должны создать, вот во имя чего судьба дарит нам шанс! Геннадий Геннадьевич, ведь это же - это настоящий шанс судьбы!

— Шанс судьбы… Научился же ты говорить красиво! А впрочем, Наливайко, ты - молодец, ничего не могу сказать против. Работу ты провернул грандиозную. Думаю, что будем мы действовать в общем и целом примерно так, как ты набросал… Одно плохо - небось ты все другие мои поручения забросил?

— Никак нет, Геннадий Геннадьевич, всё под контролем!

— Смотри… Насчёт бангладешских долгов не спрашиваю - сам разберусь. Ты лучше скажи: с прорабом на моей даче удалось пообщаться?

— Конечно, Геннадий Геннадьевич. Что именно вас интересует?

— Бассейн на улице и бассейн зимний. Уже осень - когда этот жулик собирается работы завершать?

— С тем, что на улице, всё в порядке, Геннадий Геннадьевич. Осталось провести гидравлические испытания - и можете купаться хоть круглый год, там же у вас подогрев! И в вашем атлетическом зале бассейн полностью готов и даже испытан, но…

— Что “но”?

— Там у вас помните - фонтан для омовений? Рабочие неправильно вырезали кусок гранита, и теперь хорошо бы поменять всю чашу. Но вы не волнуйтесь, я всё подготовил - подобная чаша есть готовая на складе в Милане, стоит восемьдесят тысяч, доставка самолётом - от пятнадцати до двадцати. Сто тыщ евро будет всего. Но если что - я деньги найду.

— Причём тут евро! Сто, двести - плевать! Ты хоть знаешь, что это за фонтан? Этот фонтан простоял полвека перед Большим театром, и возле него миллионы влюблённых назначали друг другу свидания! Разве такое твоим Миланом заменишь? Кретины!

— Я не знал, Геннадий Геннадьевич, простите меня.

— Не за что тебя прощать. Езжай немедленно куда-нибудь в архитектурный музей, к историкам - ты лучше знаешь - и узнавай, где ещё в Москве использовался тот же самый гранит… это шведский гранит, который немцы в сорок первом для памятника самим себе везли, чтоб ты понимал… Добываешь мне адреса - а я уж сам порешаю с мэрией, чтобы дали выпилить из какого-нибудь цоколя в начале Тверской. Справишься?

— Справлюсь, Геннадий Геннадьевич! Разрешите выполнять?

Фуртумов кивнул, и помощник сразу же исчёз, плотно затворив за собой кабинетную дверь.

“Ну и наговорил же с три короба, охренеть не встать!— подумал Геннадий Геннадьевич, с явным облегчением откидывая голову на верх кресла и разжимая ладони, которые всё время разговора с помощником он держал крепко сжатыми, из-за чего они начали ныть.— Что поделаешь? Мыслит он верно, и пока - лояльно. Но только пока. Надо будет потихоньку продвинуть его на самостоятельную должность и дать покрутиться там самому, чтобы амбиции немного приутихли, а дальше - поглядим, что с ним, таким прытким, делать… Одно впечатляет: идею он подбросил воистину великую, только вот действовать я буду не по-его, а по-своему. В Нью-Йорк этот наш тип в субботу не полетит, а полетит чуть позже и полетит туда, куда я сам определю… Завтра вечером переговорю об этом с товарищем Беном из Bank of America - он и с наукой дружит, и доверия к нему будет поболее. А за Наливайко нужен глаз да глаз. Да-да, глаз да глаз…”