— И как давно это произошло?
— Как давно? Хм, а ведь не так уж и давно - ровно две недели назад! В такой же солнечный, правда, более прохладный день, в Измайловском лесу, в Москве…
— Две недели - это ведь очень небольшой срок?
— Не волнуйся, Катрин. За это время у меня имелось много возможностей хорошенько всё проанализировать и обдумать. Так вот, ни одна моя мысль о ней, ни один поворот в моём о ней представлении не вызывал у меня ни прилива страсти, ни даже желания сделать мысленный шаг к былому. Так что та страница отныне перевёрнута и закрыта навсегда.
— Когда-нибудь ты также перелистнёшь и страницу со мной.
— Не думаю,— ответил Алексей после секундного раздумья.— Ведь ты доказала только что, что мои пресловутые деньги и реноме не имеют для тебя значения.
— Значит?
— Значит, мы будем вместе, милая Катрин. Всегда вместе.
Он вновь поцеловал её, и они, взявшись за руки, медленно пошли по мощёной разноцветным весёлым камнем дорожке по направлению к набережной.
Здесь они провели несколько часов, любуясь склоняющимся солнцем, яркими бликами на озёрной глади и восхитительной зеленью пышных магоний и каштанов, которые в противоположность мрачному парку герцога в Сен-Морисе вселяли надежды на продолжение тёплых дней и летней всевозможности.
Опустившись в шезлонг, Катрин на короткое время задремала, и Алексей, не желая вторгаться в этот мимолётный сон, тихо любовался её по-античному прекрасным профилем и благородным загаром. На фоне ровного и спокойного дыхания по её шее и груди то и дело пробегала неуловимая судорога - не то от случайных порывов прохладного ветерка, спускающегося с гор, не то от напряжения, собравшегося за долгий и тревожный день.
…В сумерках они поднялись в апартаменты Катрин, откуда Алексей, воспользовавшись компьютером, заказал на ближайшее утро авиабилет в Москву.
Знакомясь с жилищем Катрин, Алексей не мог не обратить внимания на присутствие на полках знакомых книг Пруста, Жида, а также недооценённого Хемингуэя - оттого, что пик его всемирной популярности пришёлся на промежуток между довоенной юностью Алексея и эпохой сегодняшней, напрочь лишённой былой возвышенной созерцательности.
— А это моя русская коллекция,— увидев эту заинтересованность, Катрин указала на полку с французскими изданиями Толстого, Тургенева, Бунина и Пастернака.— Я прочла почти всё.
— Вот видишь, теперь у нас гораздо больше общего, чем было полчаса назад!
Чуть позже Катрин неожиданно призналась:
— Я искренне люблю Россию, однако как и многие здесь, совершенно не могу её понять.
— А что именно?
— Не могу понять вашу знаменитую русскую душу. Чего в ней больше - вселенской любви, поисков Бога или безграничной жестокости?
— Почему ты говоришь про жестокость? Я никогда не думал, чтобы жестокость что-либо определяла в русской душе. Если не считать, конечно, времён революций и войн.
— А разве сейчас идёт война? Так почему те, что хотят поговорить с тобой, берут в заложники твою вчерашнюю подругу и угрожают ей смертью? Откуда желание решать все вопросы, доводя их до крайней точки? Разве это не жестокость?
— Катрин, милая, русская душа тут ни при чём! Везде, где пахнет большими деньгами, люди перестают быть людьми. Возьми тех же американских прокуроров, которые поломали Францу всю жизнь,- разве они не жестоки?
— Не знаю… Но мне лишь кажется, что в России эта жестокость какая-то более сумеречная и первозданная… Не знаю, почему так, но я смертельно боюсь за тебя. Боюсь, что ты из России не вернёшься… Вот дядя Франц вернётся через несколько лет - через пять, через десять - неважно!- но его возвращение я ясно предвижу и ощущаю. А твоё возвращение - прости!- я пытаюсь разглядеть, нащупать какой-нибудь его след в предстоящем - и не могу, одна лишь чернота впереди. Если ты не вернёшься - ведь я не смогу без тебя прожить…
— Я вернусь,— ответил Алексей, целуя Катрин.— Отдам им, что они хотят, и обязательно вернусь. А в тебе, между прочим, чувствуются наши общие корни: “не смогу без тебя прожить” - так ведь клянутся только в России!
Катрин ничего не ответила и присела на стул возле компьютера.
— Завтра в Москве от десяти до семнадцати градусов, утром туман, днём - дымка. Дождя не ожидается,— зачитала она с экрана прогноз завтрашней погоды.
— Спасибо.
— А скажи ещё - как зовут ту девушку, с которой ты приезжал и которую ты должен вызволить из беды?
— Мария. Мария Кузнецова.
Катрин стремительно набрала это имя на клавиатуре, и спустя несколько секунд на экране возникла фотография Марии в белоснежном концертном платье.
— Это она?
— Да, это она. Кажется, фото сделано на президентском концерте.
Катрин произвела несколько быстрых манипуляций, после которых картинка на экране ожила и зазвучала. Алексей вздрогнул - это был их с Марией первый номер с печальным довоенным танго.
— Ты тоже там поёшь?— изумилась Катрин, увидев на экране Алексея.
— Да. Мы выступали совместно.
— Очень красивая песня. А о чём она?
Алексей прислушался. Из бесстрастных динамиков доносился кем-то записанный и выложенный в Сеть их с Марией импровизированный дуэт:
…Этот вечер воскресный -
Берег нашей разлуки,
С неизбежностью смены
Имён и лет.
Положи мне на плечи
Свои тонкие руки,
Подари в нежном взгляде
Последний свет…
— Так о чём вы поёте?— переспросила Катрин, остановив воспроизведение.
— В переводе с оригинала смысл примерно следующий: c’est le notre derniХr dimanche avant que nous soyons dit adieu pour toujours [это наше последнее воскресенье перед разлукой, когда мы разойдёмся навсегда (фр.)]… И далее в том же духе предвоенного декаданса.
— Le notre derniХr dimanche [последнее воскресенье (фр.)]?— словно желая удостовериться в точности перевода, выпалила Катрин.— Это так в оригинале?
— Да. Поэт хотел подчеркнуть, что свидание в воскресный день особенно печально, если оно последнее.
— Сегодня тоже воскресенье…
Досадное совпадение, которое, судя по всему, показалось Катрин провидческим, и в самом деле обескураживало.
— Пожалуйста, не бери всё это в голову,— стал уверять её Алексей, стараясь держаться максимально спокойно и уверенно.— В Сети есть масса видеороликов с концертными выступлениями Марии, и то, что ты выбрала именно этот - чистая случайность.
— Хорошо бы, чтобы было так. Но песня действительно очень красивая и исполнена великолепно. Я послушаю ещё раз с начала, ты не возражаешь?
Алексей не стал возражать. Присев рядом с Катрин и опустив одну свою ладонь на её плечо, а другой нежно прикоснувшись к холодному запястью, он старался всем своим присутствием и вниманием согреть её сердце и разорвать охватывающую Катрин отрешённость. Однако он тоже прекрасно понимал, что подобное совпадение не сулит лёгкой разлуки.
Он почувствовал, как его охватывает порыв трепетной нежности к любимой, за которым, правда, провидчески проступал и собственный страх - а вдруг? Вдруг это наваждение свершится - и они уже никогда не встретятся, не заглянут друг другу в глаза, не ощутят горячего дыхания и нежного прикосновения зачарованных губ?
Нет, нет, нельзя, невозможно расставаться в воскресенье, любое расставание в этот день по какой-то роковой неизбежности становится для него, Алексея Гурилёва, роковым и последним! Так было в июльский воскресный вечер в сорок первом, когда прицепной вагон трамвая, раскачавшись на стрелке Астаховского моста, увозил в вечность его фиалкоокую Елену. В воскресный день он простился и с Марией, и теперь, выходит, всё повторяется вновь? Неужели поманившая и блеснувшая путеводной звездой надежда на счастье вновь обернётся горьким разочарованием и одиночеством, и ему в очередной раз придётся ввязываться в затяжную и унылую борьбу, дабы колесо судьбы однажды вновь вынесло его к призрачному чертогу любви и света, от которого до следующей бездны - всего-то шаг?
