========== Глава 8 ==========
Около двух недель спустя после той ночной встречи, когда они любовались луной, Шерлок снова увидел красный шарф. Хотя зима медленно уступала место весне, лед в заливе был еще настолько прочен, что мог выдержать взрослого человека, и Шерлок шел к месту встречи, чувствуя, как страшно быстро колотится сердце. В тот день Джон впервые ждал его на полпути к Круглой Горе, а шарф остался привязанным к своей обычной ветке в бухте.
- То, что я хочу тебе показать, находится там, - сказал Джон, указывая на открытое море.
Они пошли на север, к кромке ледяного панциря, сковывающего залив. Они перелезли через невысокое нагромождение глыб льда и увидели за ним, на сколько хватало глаз, открытое море. Совсем близко от того места, где они опустились на корточки, в ледяной воде резвилось стадо тюленей. Шерлок часто замечал тюленей, играющих весной в бухтах; за эту игривость их даже прозвали морскими собачками. Но подобного он никогда раньше не видел; в темной морской воде, где плавали осколки льда, они казались вне себя от радости и возбуждения. Они скользили по льду, обдавали друг друга брызгами, широко взмахивая ластами, прыгали друг через друга, плюхались в воду и плыли на полной скорости, в шутку сталкиваясь и в качестве извинения потираясь носами. Некоторые взбирались на льдины и изо всех сил пытались отстоять свою крошечную территорию, пока другой тюлень со звучным всплеском не спихивал собрата в воду.
Казалось, тюлени смеялись, и Джон так заразительно расхохотался вместе с ними, что Шерлок не смог удержаться и тоже прыснул со смеху. Почти весь день они с Джоном наблюдали за тюленями, и вернулись на берег только тогда, когда стемнело.
В тот день они разговорились так, как никогда еще не разговаривали прежде. Шерлок рассказал ему о своей матери и ее неугомонной натуре, которая заставила ее покинуть Сент-Сесиль. Рассказал об отце, так сильно любившем мать, что эта любовь его сгубила. Рассказал о своей тетушке, ее кратком замужестве и любви к небу. Рассказал, как прошло его детство в Сент-Сесиле, о скрипке, научных книгах, дедукции и проблемах, с которыми из-за них пришлось столкнуться, и о своем первом друге, Грегори Лейстреде. Джон оказался прекрасным слушателем, он расположил Шерлока без всякого чувства неловкости говорить на темы, на которые тот обычно не любил распространяться. Однако, в тот вечер случилось кое-что получше – Джон рассказал и о себе, и его прежняя жизнь была гораздо интереснее, чем предполагал Шерлок.
Джон родился в Лондоне в одной из богатейших семей Англии, был на четыре года моложе Гарри, и они никогда не дружили. Их отец всегда открыто выделял старшего ребенка, и когда Гарри подросла, стал брать ее с собой повсюду. Как и отец, Гарри испытывала настоящую страсть к охоте, и весьма преуспела в этом занятии. Джон не мог понять, как некоторые могут убивать животных ради удовольствия, а сам он в свободное время корпел над книгами и играл в регби с одноклассниками. Жизнь была простой, тихой и спокойной, пока родители не погибли при крушении поезда.
После этого Джон остался вдвоем с Гарри, но у Гарри была Клара. Она повстречала ее, охотясь во Франции, и была очарована ее белой кожей и ярко-рыжими волосами. Но пока Гарри не привезла ее в Лондон, она не замечала ее пышной груди, ни манящих губ, ни того, что она добрая, щедрая и веселая. Оставаясь охотником в любой ситуации, Гарри не видела ничего дальше кожи и волос. Гарри, Клара и Джон поселились в огромной родовой усадьбе, и теперь, когда брат и сестра больше не кричали друг на друга, обстановка в доме стала относительно мирной.
Джон поступил в университет в Лондоне, где получил степень доктора медицины и начал подготовку в качестве военного хирурга. Вскоре он уехал в Индию, поступив помощником хирурга в Пятый Нортумберлендский стрелковый полк. Но как только Джон добрался до Бомбея, началась война с Афганистаном, и его перебросили в Кандагар. Добравшись дотуда, он немедленно приступил к исполнению своих обязанностей, был рад находиться на своем месте и с удовольствием втянулся в ежедневную рабочую рутину. Из Джона получился прекрасный хирург, с умными руками и стальными нервами, но военная кампания, сулившая ему повышение по службе и награды, обернулась катастрофой при Майванде.
Один из солдат полка был ранен, и Джон пытался остановить потерю крови, так сосредоточившись на раненом, что не заметил афганской пули. Она угодила ему между ухом и левым глазом, попутно раздробив скулу. Лицо Джона оказалось сплошным месивом из костей, мышц и кожи и залито таким количеством крови, что его сочли мертвым. К счастью, его ординарец Билл Мюррей понял, что он жив, положил его на вьючную лошадь и вывез с поля боя.
Джон должен был умереть; если бы пуля попала чуть левее или правее, исход был бы роковым; но смерть не шла к нему. Сутками напролет он метался по кровати в госпитале, будто терзаемый дикими зверями. Ему стало еще хуже, когда в рану проникла инфекция. Джон постоянно бредил из-за лихорадки, закатывал глаза, кричал до хрипоты, как раненое животное. Врачи приложили все усилия, чтобы спасти его лицо, но что они могли поделать с инфекцией, каждый день разрушающей мягкие ткани. Чтобы облегчить боль, ему давали морфин и настойку опия, но он все равно кричал от мучений.
Когда Джон достаточно окреп для путешествия, его на военном корабле переправили обратно в Англию. В Лондоне он еще долго лежал в госпитале, потом вышел в отставку и поселился с Гарри и Кларой. Он провел много бессонных ночей, мучительно преодолевая привычку к морфию, потом, наконец, сумел выбраться из своего личного ада, так что стало казаться, будто самое худшее уже позади. Джон смог встать с постели, хотя до полного выздоровления было еще далеко. И все равно, выздоравливало лишь тело, лицо больше никогда не стало прежним, и примириться со своим новым обликом на деле было гораздо труднее, чем в рассуждениях с самим собой.
Однажды прекрасным солнечным утром, когда Джон пил чай с Кларой, в комнату вошла Гарри, вернувшаяся из своего очередного охотничьего вояжа. Джон обернулся, чтобы поздороваться – сестра вскрикнула от отвращения и поспешно вышла. Она первый раз увидела брата без повязки на лице и ужаснулась. Для Джона это было хуже, чем получить пулю, потому что открытая рана приносила физическую боль, а неприятие Гарри – что-то совсем иное, боли не меньше, но вся она досталась только сердцу.
После этого Джон заперся в своей комнате и не выходил оттуда два дня. Клара разговаривала с Гарри, пыталась внушить ей, что младшему брату нужна поддержка, но та отказалась слушать. Она повторяла, что ее брат погиб на войне, а вернувшееся домой чудовище не имеет к ней никакого отношения.
Джон вышел из комнаты уже в маске, скроенной из куска тонкой кожи, купленной Гарри для того, чтобы пошить перчатки. Джон хотел жить, но больше никогда не хотел видеть омерзение и ненависть в глазах других людей. В маске Гарри понемногу привыкала к нему. Но их и без того неважные отношения с братом и вовсе сошли на нет, они даже перестали общаться без надобности.
- Однажды Гарри вернулась из Сент-Сесиль и объявила, что через несколько месяцев мы туда переезжаем. Она никогда не спрашивала моего мнения, но я не возражал, ведь никакой ностальгии по Англии у меня быть не могло, - закончил Джон.
- Тяжело было привыкнуть к маленькому городку после Лондона? – спросил Шерлок, вспоминая свою мать, которая тоже перебралась сюда из Лондона и не смогла долго выносить покой и глушь.
- В Лондоне было весело, пока я был красивым холостяком, там всегда есть что-то новое, чтобы попробовать, что-то интересное, куда пойти. Но потом, когда я перестал выходить из дома, мне казалось, будто я задыхаюсь. Здесь есть большое преимущество – столько мест, которые я могу обойти и ни с кем не столкнуться.
Только теперь Шерлок по-настоящему понял, что Джон не пленник своей сестры. Жизнь в Сент-Сесиль оказалась для него несоизмеримо лучше, чем в Лондоне, и покинуть прежний дом было не так уж страшно. Шерлоку трудно было представить Джона красивым холостяком, с толпою дам у его ног. Трудно представить его на студенческой скамье или смеющимся с однополчанами. Шерлок всего только и знал Джона как Зверя, а ведь он прожил столько жизней, прежде чем переехать сюда. И снова Шерлок слушал, затаив дыхание.
