Я шевельнулся. Сразу же жутко скрутило спину и правое плечо, вворачиваясь в тело раскалёнными буравчиками. Я закричал и попытался подняться. Закружилась голова. Я увидел перед собой окровавленные руки и повалился лицом на них. Дышалось тяжело, но свободно. Можно было надеяться, что осколки застряли в верхних тканях, не пройдя к внутренним органам. Я совершенно не доверял здешней медицине, не имеющей антибиотиков.
Через минуту-другую боль стала терпимей, и я решил, что смогу встать на ноги: валяться в холодном снегу показалось мне верхом идиотизма. Стараясь не делать резких движений, я подтянул ноги и, опираясь левой рукой на стену вокзала, неспешно поднялся, стараясь прислониться к надёжной каменной конструкции.
И вот тогда я увидел. Справа и слева лежали окровавленные люди. Некоторые вяло шевелились, стонали, пытались что-то сказать. Другие лежали безмолвно, уставясь открытыми глазами в небо. Меня замутило, и я чуть не съехал по стене обратно на снег. Прямо передо мной лежал господин, лицо которого показалось мне знакомым в последнюю секунду перед взрывом. В мозгу перещёлкнуло, и я вспомнил, кто это. Фон Плеве. Его всё-таки достал взрыв террористов. И меня заодно.
Я прикрыл глаза, ощущая, как мир начинает вертеться вокруг меня, с трудом оторвался от такой надёжной стены и побрёл к точке перехода, надеясь, что не упаду по дороге. По набережной канала навстречу бежали люди. Их приближение фиксировалось как-то дискретно, словно из документального фильма вырезали кадрики и показывали заинтересованным зрителям, которые могли сами догадаться о содержании. Я уже почти свернул во дворы Варшавского вокзала, как ко мне подлетела бегущая впереди барышня, ухватила за руку, чуть не повалив на снег, и экзальтированно закричала:
- Вы ранены?! Вам помочь?! Срочно извозчика!
- Не надо извозчика, - сказал я. - Мне тут недалеко дойти. Надо.
Лицо девушки плыло и смазывалось. Не получалось сфокусировать на нём взгляд.
- Вы кровью истекаете! - с упрёком возразила мне барышня. - Вам срочно в больницу надо!
- Надо. Но погодя. Есть одно дело. Помогите немного, а потом куда угодно...
Я пошатнулся. Барышня крепче подхватила меня под здоровую руку, в негодовании помотала головой, сжав губы, но повела в том направлении, куда я ей указал. Через некоторое время мне стало хуже. Ноги откровенно дрожали, так и норовя подломиться. Приходилось всё сильнее опираться на хрупкое женское плечо. Перед глазами крутились чёрные точки, сквозь которые с трудом различалось всё вокруг.
- Куда мы идём? - спросила барышня.
- Вас как звать? - не ответил я на вопрос.
- Елена Владимировна Тишанская.
- Сергей, - представился я. - Тут у меня проход. И дом. Рядом. Надеюсь... Ой, чего-то нехорошо мне...
Я качнулся, едва не уронив Елену, и заметил проход. Поморгал, чтобы убедиться. Всмотрелся. Да, он. Три шага - и я на месте. В тот момент я не думал - куда попаду. Важным казалось убраться отсюда как можно скорее. Один шаг, второй, третий. Елена удивлённо восклицает. Мы делаем четвёртый шаг, и я вижу сквозь накатывающий туман стены знакомого двора из девяносто второго.
Не удержавшись на ногах, я падаю, даже не попытавшись ухватиться за девушку, и шепчу:
- Там за углом - телефон. Вызовите скорую. Ноль три.
И отключаюсь.
Я лежу в больничной палате. Лицом вниз.
Вчера, когда я очнулся, врач расспросил меня о том, кто я есть и где мой дом. Я честно ответил, потому что паспорта среди моих вещей не оказалось. Данные подтвердились. Приходили родители, жалели и советовали держаться. Да, это мой мир. Мой дом. Но как же здесь тоскливо...
Приходил следователь - пытался выяснить, откуда у меня раны, что взорвалось. Я почти правдиво сказал, что не помню. Что взрыв был сзади. Следователь сомневался: никаких следов взрыва во дворе не обнаружилось. Не мог я прийти во двор и из другого места - кровавый след начинался сразу оттуда. Конечно, меня могли привезти на машине и бросить, но никто из соседей не подтвердил. Я тоже не подтвердил. Следователь ушёл ни с чем, посоветовав всё же вспомнить: что именно произошло, и как я оказался во дворе.
Мне нечего ему говорить. Всё, что со мной было, осталось там, в тысяча девятьсот пятом. Меня беспокоит лишь одно. Что случилось с Еленой Владимировной, которую я насильно забрал из начала двадцатого века и переместил в его конец? Что? Очень неприятное чувство - совесть.
Открывается дверь в палату. "Обед!" - слышен голос молодой девушки. С моего места не видно двери. Я неловко дёргаюсь, пытаясь рассмотреть вошедшую, и спина напоминает о ранах.
- Лежите, лежите, - говорит девушка. - Сейчас я вас покормлю.
Она подходит к койке со стороны ног, подставляет стул поближе, а поднос с едой ставит на тумбочку. Я пытаюсь скосить глаза, чтобы её рассмотреть. Виден белый халат медсестры, аккуратные кисти рук и больше ничего. Она берёт ложку, зачерпывает суп и несёт к моему рту.
- Больной, откройте рот! - начальственным тоном говорит девушка. Я послушно открываю, проглатываю. Потом следующую. Неудобно, но по-другому не получается. Постепенно я насыщаюсь. Когда доходит дело до пюре с котлетой, я уже приноровился. Девушка наклоняется чуть ниже, и мне наконец-то удаётся разглядеть её лицо.
- Елена Владимировна?! - удивляюсь я. - Вы?! Каким образом?!
Барышня Тишанская скупо улыбается.
- Больным везде уход нужен, - говорит Елена Владимировна. - Даже в вашем странном мире. Ведь вы расскажете мне о нём, да? После выздоровления?
Я киваю. Движение отдаётся в спине, но я терплю.
Прочь тоска, прочь.
