Тем не менее, я шёл на север по проспекту, вглядываясь в здания, поминутно останавливаясь и вертя головой, напоминая деревенщину, впервые оказавшуюся в столичном городе. Где-то оно так и было. Многих привычных домов на месте не оказалось. Вместо них стояли совсем другие - пониже и попроще. Те же, что дожили до конца двадцатого века, выглядели чересчур новыми. Но самое большое впечатление произвела на меня церковь на углу 2-й Роты и проспекта. Я никак не мог предположить, что там стояло что-нибудь подобное.

В принципе, ничто не мешало мне зайти внутрь. Я взял и зашёл.

Разумеется, советское воспитание напрочь лишило меня религиозности. И как полагается вести себя в церкви я представлял смутно. Надеялся, что где-нибудь на стеночке висят права и обязанности верующего при посещении им культового сооружения. Бред, конечно, но мало ли.

В церкви было теплее, чем на улице, а запах, витающий в воздухе, успокаивал. Я находился здесь не один, и решил присмотреться, как ведут себя люди, чтобы уж совсем не попасть впросак. Женщины в платках подходили к прилавку, покупали тонкие свечки, а потом шли к иконе, зажигали свечи, что-то шептали и крестились. Видимо, молились.

Я подошёл, ткнул пальцем в свечу и выложил на ладонь монетку. Из-за темноты не очень рассмотрел - какую. Священник посмотрел на меня, покачал головой, но свечку выдал без комментариев. Вслед за неказистым мужичком, непонятно как затесавшимся среди женщин, я с трудом установил свечку, чтоб она не падала, и встал на колени перед иконой, изображающей Деву Марию с младенцем Иисусом. Молитвы я не знал ни одной, поэтому просто дождался, пока мужичок закончит своё общение с иконой, и направился вслед за ним. Но почти тут же был остановлен голосом из-за спины:

- Что хотел, сын мой, в Храме Божьем?

Я повернулся. Передо мной стоял священник и ждал ответа. Разумеется, я не мог ему сказать, что зашёл из любопытства. Поэтому выдал первое, что взбрело в голову:

- Вот, зашёл поставить свечку господину фон Плеве.

- Во здравие?

- Почему во здравие? Вроде бы за упокой надо?

Ошарашенный, я вертел в пальцах монетки и не знал, куда деть руки. Священник потянулся в сторону, достал лист типографской бумаги и сказал:

- Вот телеграмма о покушении на жизнь министра внутренних дел Вячеслава Константиновича фон Плеве. Только что выпустили.

Я сглотнул и попытался заглянуть в телеграмму.

- Грамотен?

Я истово кивнул. Он дал мне листок желтоватой бумаги с портретом министра, и я прочёл по диагонали, выхватывая отдельные значимые фразы, путаясь в дореволюционной орфографии и непривычных окончаниях.

"15(28) июля 1904 года... Фон Плеве... Раненъ бомбою... Метальщики погибли на месте... Принадлежность ихъ къ Боевой организацiи партии социалистовъ-революционеровъ не вызываетъ сомнений... Министръ помещенъ въ больницу... Надеемся на скорейшее выздоровление..."

- Как же так?.. - недоумённо протянул я, возвращая телеграмму. - Я же сам видел... Я же был там!

- Что ты видел, сын мой?

- Выбитые стёкла, обломки кареты, окровавленные тела...

Священник отечески улыбнулся.

- Всё правильно. У анархиста не получилось бомбу внутрь закинуть, она и рванула у колеса. Вот и обломки. Обоих злоумышленников убило - вот и тела. Постромки порвало, лошади понесли, а карета осталась на месте. Вот что ты видел, сын мой. Совестливый ты человек. Кроме тебя, никто министра добрым словом не помянул.

- Неправильно это - людей убивать, - хмуро сказал я. - Пойду.

Я вышел из церкви.

Наверно, следовало вернуться назад, к Варшавскому вокзалу, и ещё раз посмотреть на место происшествия, послушать, что говорят очевидцы. Но потом мне пришла в голову одна мысль. Может, действительно, переход - никакая не машина времени? Может, она - просто дверь во множество миров. Отличающихся, быть может, на самую малость. Ведь действительно, каждый раз, когда я вновь выходил у Варшавского вокзала, что-то было не так, как в предыдущий. Одного мужика, с которым я подрался только в первый раз и больше не видел, достаточно для принятия факта множественности миров. И если я имел дело не с машиной времени, то что же случилось? Почему переход забуксовал на близлежащих мирах?

Мне тут же представилась картина, как крутящаяся дверь перехода натыкается на камушек, подпрыгивает и возвращается почти в ту же точку, как иголка по оцарапанной грампластинке. И что это за камушек? Как его убрать? Если продолжить аналогию, то можно ли надеяться, что камушек постепенно сотрётся и всё нормализуется само собой?

Вряд ли. Никогда безделье не приводило к результату.

Я поскрипел зубами и пошёл к скотоприёмному двору на Забалканском.

По дороге на монетки, взятые из милостыни, сторговал у крестьянина свежие лапти с обмотками и суму, у него же разжился едой и подошёл к точке перехода в достаточно благодушном настроении.

Потребовалось порядка ста переходов, чтобы сместиться в мир, где покушения вообще не произошло. На каждом десятом я выходил к Варшавскому вокзалу, смотрел на место покушения и шёл обратно. Каждый раз обломков кареты становилось всё меньше, через некоторое время исчезли и тела. Потом настал момент, когда стёкла соседних домов остались целыми, и никаких следов разбитой кареты на мостовой не оказалось. Не было ни толп любопытствующего народа, ни полиции. Все занимались своими делами. Я походил перед вокзалом, перешел через мост на Измайловский проспект к гостинице и остановился на крыльце.

Вышедший на улицу швейцар разговаривал с извозчиком.

- Слыхал, в апреле бонба разорвалась в "Северной гостинице"?

- Ну-у... - отвечал извозчик.

- Анархисты взорвали. Семь окон повылетало. Жандармы на след встали. И сегодня всех их повязали!

- Да ты что?!

- Точно говорю, вот те крест! - швейцар перекрестился. - Прямо напротив выхода и взяли. Всех троих. С бонбами. Ещё чуток, и взорвали бы тут всё. Говорят, на вокзал шли, амператорский поезд взрывать.

- Ну, ты скажи... - извозчик хлопнул рукой по колену.

- Одно слово - анархисты.

Швейцар огляделся, не увидел ничего подозрительного, но на всякий случай наклонился к извозчику и забормотал горячим шёпотом:

- По мне, так некоторых энтих господ давно пора бонбой того-сего. Врут амператору. Грабят и воруют. На нашей шее сидят. А царю докладают, что всё хорошо в Рассее. Вишь, как.

- Оно верно...

Я перестал подслушивать и отправился в центр. Заняться поиском какой-нибудь работы и средств к существованию. Я собирался пробыть в этом мире как можно дольше. По местным меркам ничего я не умел. А даже если б умел - всё равно никуда бы меня не взяли без справки из полиции о благонадежности и рекомендательных писем. Как и в начале, я двигался не спеша, вертя головой и придирчиво рассматривая дома. К слову, не смотря на войну с японцами, в городе шло массовое строительство каменных домов. Откуда только люди брали средства?

По Измайловскому, а потом Вознесенскому проспектам я добрёл до Мойки и повернул направо - к Невскому. Чувствовал я себя крайне неуютно: мой внешний вид явно диссонировал с рафинированными господами, спешащими по тротуарам. Будь я моложе - сошёл бы за посыльного. А так оставалось только ждать окрика жандарма и препровождения в участок. Что бы я там сказал? Повинился бы во всех грехах, которых не совершал? Умолял бы отпустить? Кто его знает... Хотелось спрятаться и не отсвечивать лаптями и ветхой рубахой.

Впрочем, без всяких происшествий я умудрился дойти до Большой Конюшенной улицы, где на углу с Волынским переулком шло очередное строительство. Стоял забор, из-за него высились леса. Был построен только первый этаж. Наверху сновали каменщики, возводя стены и таская кирпичи. Дело шло споро. Мне вспомнилось, как на практике в институте я работал подсобником на строительстве кирпичного дома. В принципе, ничего сложного. Ну, тяжеловато вначале с непривычки. А потом втягиваешься.