***

Шерлок долго стоял, прислонившись спиной к массивным витым воротам, не зная, как и зачем ему дальше жить. Ветер раздувал полы пальто, пробирался под тонкий джемпер, и соски каменели, выпирая сквозь легкую, нежную ткань.

Пропитанное чужим потом и семенем тело саднило, будто лишенное кожи, и мягкий кашемир серной кислотой обжигал обнаженные мышцы и нервы. Он чувствовал себя освежеванным, выпотрошенным, разобранным на составляющие, но при этом необычайно живым и сильным.

Боли Шерлок не замечал — она была сейчас не важна. Важно было лишь принятое решение: никто и никогда не дотронется до него даже пальцем.

Всё. Он заплатил сполна.

Черным призраком, неотвратимостью и бедой вынырнул до отвращения знакомый автомобиль — раздвинул густеющий сумрак своими вылощенными боками (катафалк, горько подумалось Шерлоку) и, мягко прошелестев шинами, остановилась напротив. Задняя дверца чуть приоткрылась и, спокойный голос тихо сказал: — Садись. Я тебя отвезу. Домой.

***

Садерсу трудно было начать разговор, да и желания что-то доказывать, о чем-то просить и уж тем более банально и пошло выяснять отношения, не было. Только одно переполняло его сейчас — жажда обнять измученное, разбитое тело и осторожно провести ладонями вдоль острых ключиц, оглаживая и распрямляя старчески согбенные плечи.

Он не чувствовал себя виноватым, нет. Гордый, непокорный мальчишка сам заслужил унизительное испытание. Но жалость переполняла, разбухшим комом запечатывая горло, и не давала нормально дышать.

Хотелось выкашлять, выблевать эту жалость, непростительно часто посещающую его в последнее время, и вернуть свободу, вернуть былую уверенность в себе и во всем, что он когда-либо делал или ещё собирается сделать…

Ну почему с ним так сложно?! Почему обыкновенные, тысячелетиями существующие вещи с ним становятся недосягаемыми, превращаясь в несбыточную мечту: взять за руку, притянуть поближе к себе и коснуться губами виска.

Шерлок заговорил первым.

— Ты понимаешь, что это предел? — он не спрашивал, он обличал.

— Понимаю. Но ты должен был прочувствовать и понять…

— Что? Что я должен был прочувствовать и понять, Сад?

Тихий голос разрывал барабанные перепонки.

Это невыносимо, Шерлок!

Горький ком разросся до гигантских размеров, и удушье стало физически ощутимо.

Садерс судорожно cглотнул, но это не принесло облегчения.

— Каково это — принадлежать сразу двоим.

Глаза Шерлока ярко блеснули, брызнув самоуверенным холодом.

— Я никогда не буду принадлежать даже одному, и ты это знаешь.

— Так ли это, Шерлок?

Шерлок отвернулся, ничего не ответив.

«Вот видишь, мой мальчик… Вот видишь…»

Разговора не получилось. Шерлок дремал, неловко привалившись к спинке сиденья, Садерс тщетно боролся с отравляющим горечью комом.

*

Бейкер-стрит уже опустела и погрузилась в сонный покой — было далеко за полночь, и редкие автомобили и ещё более редкие прохожие мелькали, как бесплотные тени. Машина притормозила у дома, и Шерлок, не произнеся ни звука, вышел наружу, направляясь к дверям квартиры, где можно было спрятаться и прийти в себя. Хотя бы сегодня. Хотя бы спрятаться. Не думать, не пытаться найти ответ, а просто снять с себя пропитанную вонью одежду и встать под горячий душ.

Так мало, всего ничего, но иногда спасение заключается именно в малом…

Шерлок уходил, и в голове Садерса гулко молотил ужас — всё рушилось, всё ускользало.

Сейчас он откроет дверь и… Садерса скрутило отчаяние — рушилось всё!

Но Шерлок вернулся и заглянул в полутемный салон, пристально всматриваясь в его лицо.

— Ты никогда не любил меня, Сад.

Почему-то от этих коротких слов со дна души, подобно застоявшемуся озерному илу, поднялась мутная, омерзительная тоска.

Садерс вцепился в воротник дорогого пальто, сминая его одеревеневшими пальцами, и зло прошипел: — Да как ты смеешь, щенок! Ты разрушил всю мою жизнь, спутал мне карты, распял на кресте из собственного дерьма, а теперь пытаешься умничать? Что ты можешь знать о любви, холодный напыщенный неудачник?!

Шерлок накрыл ладонью терзавшую его руку, и пальцы Садерса мгновенно разжались, задрожав от непривычно ласкового прикосновения.

— Шерлок…

— Бедный, бедный мой Сад. Поверь, я всё о ней знаю. Я люблю его.

Тихий щелчок захлопнутой дверцы расколол Саду висок, выстрелом взорвал его мозг, превратив его в булькающую, пузыристую кашу, лишив на время слуха и зрения, оставив только этот нескончаемый, изнуряющий звук. Кажется, он даже не сразу понял смысла и значения сказанных Шерлоком слов.

*

Стоя у ворот огромного дома, где из него выдавливали остатки души, Шерлок думал, что никогда не сможет это забыть.

Но сейчас, искупавшись в душистой пене, тщательно вымыв голову и вычистив зубы, он спокойно пил чай, как будто вернулся из короткого, но утомительного путешествия, которое, будучи не очень приятным, так или иначе, принесло ему пользу и обогатило недостающим опытом; как будто два охваченных страстью тела, пощадив его и не разорвав на части, не раздробив его кости и не разбрызгав по белому ковру его кровь, поделились с ним частью своей сумасшедшей силы.

Сообщение от Садерса он перечитывал несколько раз.

«Ошибаешься, Шерлок. Ошибаешься. Ничего о любви ты не знаешь. И не узнаешь до тех самых пор, пока она не начнет убивать».

* мощный и храбрый

** возлюбленный

*** имеются в виду однояйцевые близнецы

========== Глава 31 Раздвигай ноги, шлюха ==========

«Какого дьявола я так взбеленился? Чего ждал — романтической встречи? С кем?! Со шлюхой, которая зарабатывает на жизнь не романтикой, а чертовой задницей. Кретин! Недоумок!»

Джон сидел на кровати, с тоской оглядывая до отвращения чужие, холодные стены и жалкий гостиничный интерьер, лишенный даже намека на домашний уют. После приветливой, светлой комнаты в доме Гарри, где всюду ощущались любовь и забота, находиться в этом казенном, безликом пространстве было невмоготу.

Но…

Он знал, что уже пойман. Схвачен цепкими пальцами этой внушающий ужас комнаты и прикован к продавленной чужими телами кровати. Здесь от болезненного восторга закружилась его несчастная голова, подкосились сильные ноги, здесь было вырвано и унесено в ночь его замирающее в остром блаженстве сердце.

Сюда он и вернулся.

Вот только зачем?

Как наивна была его радость, что комната оказалась свободной! Тупица! Увидел в этом мистический знак. Мать твою, да это не знак, это плевок! Только этого ты и достоин, Джон Хэмиш Ватсон: вновь оказаться там, где тебя шутя поимели, где, повинуясь капризу, позабавились твоей слабостью.

Господи!

Он тогда даже не обернулся.

Проклятье!

Сходить с ума по шлюхе, которая в эту минуту трахается, подсчитывая очередную выручку. Джон обхватил голову ладонями, плотно прижав их к ушам, чтобы не слышать собственных мыслей, каждая из которой вырывала клок его плоти; чтобы закрыться от вибрирующего грохота улицы, по раздутым венам которой текла чуждая, непонятная жизнь.

…Ошеломленный и оглушенный долгожданной встречей, он как шальной летел по этой грохочущей улице, сталкиваясь с прохожими, и от несущихся вслед недоуменных возгласов и ругательств виновато вжимал голову в плечи.

Словно неожиданно заблудившийся в непроходимых джунглях, продирающийся сквозь буйную гущу первозданной, немыслимой красоты, где на каждом шагу притаившийся хищник может прыгнуть на спину и вцепиться клыками в загривок, Джон дрожал от необъяснимого страха, чувствуя себя незащищенным и слабым.

Одиноким.

Никому не нужным.

Потерянным в этом враждебном кружении лиц, тел и огней.

Стоп.

Надо срочно успокоиться и прекратить несвойственную ему истерику.

Джон был готов остервенело лупить себя по щекам, только бы выбить из охваченной пламенем головы всю эту дурь, захлестнувшую его слишком серьезно. Непростительно серьезно!

И, как это ни парадоксально, успокоил Джона (а возможно, просто опустошил) именно этот стремительный бег в никуда. Как будто вместе с рвущимся из горла тяжелым дыханием выходило по капле и наконец-то полностью вышло его бессмысленное отчаяние.