Он метался по гостиной, и два часа ожидания показались невыносимыми. Маленький дом замер в испуге, будто каждая вещь ощущала на себе смертельный гнет этого нетерпения. Двое бессловесных, как тени, сожителей не смели даже приблизиться, третий вез Саду любимого…

Он всегда волновался перед встречей с Шерлоком, и неразбавленный скотч помогал ему не биться в бешенстве от того, что стрелка часов замерла и, кажется, навсегда, что Шерлок снова на него даже не взглянет и будет терпеливо сносить его ласки, ненавидя каждый дюйм изголодавшегося, постылого тела. Он ждал, пил и взращивал в себе злое самодовольство: ты мой! Мой! И не вздумай ломаться.

Когда Шерлок появлялся в маленьком доме, всё исчезало. Оставалось лишь мучительное желание прижать к себе и дышать, дышать, дышать вместе с ним, потому что всё то время, пока его не было рядом, пока сам Садерс занимался бизнесом, политикой, благотворительностью или убийством, его легкие и гортань были забиты смоляной чернотой.

Сегодня, впервые за всё это время, он встречи с Шерлоком откровенно боялся.

Потому-то и замер маленький дом, будто пригнулся, будто врос фундаментом в заботливо обихоженную почву красивого, благоухающего первой зеленью сада. Когда раздалось мерное урчание автомобиля, Садерс полубезумной молнией метнулся к двери, но тут же ринулся прочь и упал в стоящее возле камина кресло, вцепившись в пустой стакан одеревеневшими пальцами и судорожно стиснув бедра.

Шерлок вошел в гостиную, и Садерс тотчас же понял — другой…

Привычна лишь изысканная оболочка: кожа, волосы, изящество жестов. А внутри — что-то громадное, неизведанное, пугающее своей новизной и силой. Такого не схватишь в охапку, впиваясь в брезгливо скривившийся рот, проникая языком в долгожданную сладость. И уж тем более не прикажешь холодно: «Раздевайся. Я буду трахать тебя прямо здесь и прямо сейчас». Такой и в самом деле может убить, не задумываясь о последствиях.

Но такого Шерлока он хотел и любил ещё больше.

Ползать у него в ногах, скулить и плакать, умолять, страстно обнимая лодыжки…

И ни капли стыда, ни капли сожаления — повержен, распят, безволен…

Ну и что?

Какой в этом позор и какая слабость?

Тобою распят. Тобою повержен. Любимый мой…

— Я тебе рад.

Голос выдал его с головой — хриплый, надтреснутый, словно непобедимый Садерс долго и громко звал кого-то на холодном ветру. Звал, не получая ответа.

Ровные брови удивленно взметнулись вверх: всё увидел, всё понял, всё вычислил.

Что ж в этом удивительного? Полгода такой неразрывной связи не прошли для них даром: оба чувствовали друг друга кожей.

И замечательно. И ни к чему теперь разыгрывать очередной спектакль из осточертевшего уже репертуара: злодей и его жертва. О, нет! Сегодня они оба — жертвы, и ещё неизвестно, кому из них хуже. Стало легко. Господи, как хорошо хотя бы на день перестать притворяться! Какая свобода! Какое облегчение! Сад приблизился к Шерлоку и робко, почти невесомо погладил красивую скулу, не в силах позволить себе более смелого прикосновения. Шерлок слегка отстранился, безжалостно разрывая даже столь невинный контакт.

Противен… Боже, как я ему противен!

Тоска разливалась внутри горячо и больно. Так больно, что впору перестать дышать, лишь бы не чувствовать этого адского жжения под кожей и эластичными, всё ещё молодыми мускулами.

— Я прошел вместе с тобою все стадии покорения, Шерлок, — надломлено выдохнул он. — Запугивал, шантажировал, соблазнял, насиловал и оскорблял, унижал и ломал, я осквернил твое невинное тело. Теперь я умоляю… Я умоляю, Шерлок, не покидай меня.

Глаза превратились в хрустальные бирюзовые льдинки.

— Разве я смею? Разве могу я позволить себе подобную вольность?

— Господи боже! Ты так силен, мой мальчик. Неужели до сих пор ты не понял, как много в тебе несгибаемой силы? Любой другой на твоем месте давно бы сидел у моих коленей, выпрашивая очередную подачку.

— Я слаб, — резко перебил его Шерлок. — Я трусливый, слабый мальчишка, которого ты легко подцепил на крючок. Полгода я корчусь на этом крючке и не вижу выхода. И хватит об этом. Зачем ты меня позвал? Что хотел рассказать?

Грубо, Шерлок, грубо. Где дипломатическая тонкость? Где выдержка? Даже не пытаешься завуалировать жгучее беспокойство. Трясёшься за шкуру любовника?

Любовника! Любовника! Любовника!

— Ничего.

Шерлок сощурился, едва сдерживая ярость разочарования.

— Значит, ты позвал меня, чтобы трахнуть? Ну так трахай, чего ты ждешь?

— Успокойся, мой мальчик. Ты неоправданно зол. Всё не так плохо.

— Неужели? Конечно, не плохо. Ведь это не ты подставляешь свой зад под чьи-то скользкие пальцы. Один из них пытался протолкнуть в меня сразу четыре. Было забавно слышать, как он пыхтит. И очень больно.

— Ты вынудил меня на подобный шаг. Зачем было оскорблять любящего тебя человека?

Шерлок потрясенно оглядел его с головы до ног. Какой неприкрытый цинизм!

— Любящего? Да ты убийца, Сад! Скажи, тебе не бывает страшно?

— Мне каждую минуту страшно, если это тебя утешит. Но, заметь, сам я никого ещё не убил.

— Дешевка! — презрительно выплюнул Шерлок.

— Ты переступаешь черту, мой мальчик. Это опасно. — Садерс усиленно гасил пламя бешенства - его частые всполохи обжигали. — Остановись. Не будем ссориться. Чем ты так непривычно взволнован?

— Я не взволнован, — отрезал Шерлок, отходя к камину.

Садерс последовал за ним и, опустившись в кресло, утомленно закрыл глаза. С трудом подавляемый гнев, недавние, полные нетерпения метания по дому лишили его всех жизненных соков: ни крови в венах, ни тепла в теле.

Этот мерзавец совсем его доконал. Убить его, что ли?

— Что ты нашел в этом убогом черве, Шерлок?

Тот резко обернулся и ярко вспыхнул точеными скулами.

Ого!

— Не понимаю, о чем ты.

— Неужели он так хорош? Чем он тебя покорил?

В глазах — смешанное с насмешкой недоумение.

Быстро взял себя в руки. Ну что ж, похвально.

— Сад, это ревность?

— Возможно.

— Ты отдавал меня всем подряд. С чего вдруг столь странная заинтересованность?

— Всем подряд… Кому? Ты вспоминаешь о них? Думаешь? Какого цвета у них глаза? Волосы? А этого, я уверен, ты хорошо запомнил. Каждую его ничтожную черточку, каждый его гребаный волосок. — И вдруг заорал, выпуская наружу сжигающую его боль: - Нет! Даже не рассчитывай на то, что он ещё хоть раз до тебя дотронется! Ты мой!

— Как ты мне надоел. — Шерлок устало опустился в соседнее кресло. — Никто до меня не дотронется, успокойся. Никто, кроме твоих извращенцев. Но… — Он глубоко вздохнул. — Но я благодарен тебе. Никогда не предполагал, что во мне столько… любви, что у меня есть близкие, ради которых стоит пойти на жертву.

— Не изображай Христа. — Садерс отвернулся к камину. — Это пошло, Шерлок. Недостойная тебя безвкусица. Выпьешь?

— Да. С удовольствием.

— Проведешь со мной ночь?

Шерлок придвинул кресло ближе к огню и удивленно взглянул.

— Ты сегодня странный. Когда ты спрашивал меня о подобном?

— А сегодня хочу спросить. Так ты проведешь эту ночь со мной?

— А если я скажу «нет»? — усмехнулся Шерлок. — Отпустишь на все четыре стороны?

Садерс промолчал и пристально взглянул в бесстрастное, непроницаемое лицо, которое, теперь-то он знал совершенно точно, тщательно скрывало за готовой в любую минуту исчезнуть маской сметающий всё на своём пути чувственный ураган. Переменчивые, живые тени окружили полные тайн глаза, на дне которых сейчас полыхали пожары; под безукоризненной кожей щек проносился огонь; губы подрагивали…

Губы.

Он целовал его в губы!

У Садерса потемнело в глазах.

Шерлок, Шерлок, неужели тебя сумел разбудить какой-то нищий, безродный бродяга?!

Отвечать не хотелось, и, поднявшись с кресла, он отошел к барному столику. Жидкий янтарь наполнил дорогое стекло, не искажающее истинный цвет и игру напитка. Садерс сделал большой, опаляющий горло глоток.