Джон почти скатился с кровати, потому что тело продолжало сопротивляться, потому что оно жаждало упиваться воспоминаниями — жгучими, томительными, сладкими.

Страшно было раздеться и увидеть себя — нового, чужого, помеченного мужской ладонью. Помеченного навсегда.

Ещё там, в баре, когда Он к нему повернулся с непонятным тогда и понятным теперь изумлением, мелькнула мысль: «Никогда не забуду это изумительное лицо».

А потом всё заволокло сумраком…

Голое тело не чувствовало озноба, хотя в номере было прохладно. Напротив, кожа пылала, и жаркий пот струился по ребрам и позвоночнику. Джон прикоснулся пальцами к шершавому от засохшего семени члену и застонал. Не от желания, нет. Хотя эрекция по-прежнему была в достаточной мере сильна, желания он не чувствовал. Он застонал от стыда.

И от невольной обиды.

Почему, господи?! Почему?!

Такой страсти он не знал никогда. Ничего он не знал до этого дня. Не знал, что можно с трудом удерживать сознание от одного лишь прикосновения. И умирать от сумасшедшего наслаждения, находясь ежесекундно на пике, на грани, на острие.

И дело не в том, что давно не было секса. Плевать он хотел на секс! Все дело в Нем, в этом парне. В этой потрясающей шлюхе из второсортного бара.

Голова шла кругом, отчаянно билось сердце, наполненное яростным желанием тело тянулось к стоящему рядом мужчине: прильнуть, прижаться, прирасти навеки. Отдаться — делай, что хочешь, ласкай или убивай, только не убирай от меня своей жаркой ладони, только не оставляй одного.

Джон готов был лечь на спину, бесстыдно раздвинуть ноги, расширить, растянуть себя пальцами и впустить напряженный член, что так отчаянно твердо вдавливался в его бедро, впустить глубоко и сильно; вскинуть ноги, обхватить ими гибкую талию, сжимая до боли, и отдаваться, отдаваться, отдаваться, растворяясь в собственной страсти, кричать до хрипоты, выплескивая густую сперму, кончая в его ладонь, ту самую, сумасшедшую…

И дело не в отсутствии гребаного секса.

Дело в Нем.

Надо срочно уехать. Побросать в так и не разобранную сумку грязные (грязные?!) вещи и бежать без оглядки.

…Горячие струи по капле смывали усталость, по кусочку возвращали силу. Наполненная паром душевая кабина скрывала от Джона себя самого, и это было немалым облегчением: видеть собственное тело Джон не хотел, и даже прикасаться к нему было отчаянно стыдно. Он просто стоял, обтекаемый мощным потоком, безвольно уронив отяжелевшие руки.

Обязательно надо поесть, дать мозгу возможность отвлечься на что-нибудь будничное, повседневное: чашка крепкого кофе, яичница с ветчиной, много сливочного масла и сыра.

Потом прогуляться по городу, позвонить Гарри. В конце концов, они близкие люди, и ему всё равно, с кем она живет в своем живописном лондонском пригороде. Да и насчет работы… Нет! Какая, к черту, работа? Проведать Гарри, поговорить, узнать, всё ли в порядке, и вечерним поездом — домой, в привычный, знакомый мирок, где всё так просто и так понятно.

Уехать.

Джон бродил по улицам до изнеможения, до горящих огнем ступней, до ломоты в плечах и спине. Пил много кофе. Пообедал в небольшом уютном кафе, но улицу, на которой его обнаружил, так и не запомнил, потому что не знал, где находится, да и знать этого не хотел.

Бесцельное блуждание по городу давно уже пора было прекратить. В висках стучала тысяча крошечных молоточков, словно маленькие злобные гномы в поисках неведомых Джону сокровищ вели в глубине его переутомленного мозга свою таинственную работу.

Никаких сокровищ там нет, глупые гномы… Лишь утомительная круговерть безрадостных мыслей.

Он не поехал к Гарри, и даже не позвонил. Что он ей скажет? Что может сказать? Что бездарно растратил половину своей молодости? Что ему тридцать два, а он чувствует на плечах столетнюю тяжесть? Что ошибся в выборе дела жизни, и не знает, как теперь выкарабкаться, с чего начинать? Что одинок беспросветно? Что зашел выпить в первый подвернувшийся бар и там встретил человека, добившего его окончательно?

Уехать. Немедленно. Сборы займут минут семь, не больше…

Джон остановил такси и без сил упал на сиденье, привалившись к стеклу горящим от боли виском — хоть немного остудить этот жар, унять эту боль.

Он долго стоял у дверей гостиницы, впервые за долгое время страстно мечтая о сигарете: привкус горьковатого дыма, никотиновое расслабление, легкое приятное головокружение были бы сейчас как никогда кстати.

Небо темнело, предвещая расцвеченные огнями сумерки.

«Уеду завтра».

Резко тряхнув головой и поморщившись от измучившей боли, Джон направился в сторону Ярда…

========== Глава 26 Дьяволу тоже бывает страшно ==========

Сад с трудом подавил порыв немедленно покинуть Лондон, Англию, Европу, оказавшись как можно дальше от кошмара, которому сам положил начало, и закончить который у него не хватает мужества. Бежать, не разбирая дороги, не переводя дыхание, и очнуться на том самом маленьком островке, куда страстно мечтал увезти Шерлока — залечить его раны любовью и солнцем. Уткнуться лицом в горячий чистый песок, вдавиться телом, стынущим от нелюбви, согреться, оттаять, забыв обо всем на свете. В конечном итоге, забыть можно всё. Если очень-очень постараться… А Садерс хотел забыть, жаждал забыть и освободиться от невыносимого гнета — своей безответной страсти.

Как же он ненавидел любовь! Всегда считал её глупым, пустым обманом одурманенного вожделением мозга. Тело переполнено желанием, атака гормонов становится всё безудержнее и настойчивее, кровь кипит и мощно устремляется вниз по древнейшему, но не несущему ни одной неразгаданной тайны руслу и заполняет собой накрытое шквалом похоти естество. Каменеет ствол, подрагивает округлившаяся мошонка, влажно набухают половые губы и клитор, отключаются все инстинкты, кроме одного — обладать, отдаваться, широко раздвигая ноги. И отупевший, зацикленный на первобытном совокуплении мозг дает яркий сигнал: пришла любовь.

Как же он ненавидел такую любовь! Всегда. Разбивал её вдребезги, втаптывал в пыль: бросал, прогонял, презирал, равнодушно молчал.

И она ему отомстила. Показала истинное лицо.

Вгрызлась в сердце фарфоровыми зубами и, жадно глотнув, облизала израненные поцелуями губы… Сволочь. Тварь.

Уехать хотелось так сильно, что тело потряхивало, и оно подгоняло мозг: давай, старина, устрой нам побег. Включись, выйди из своего затянувшегося оцепенения. Какая, к черту, любовь, Сад?! Перед тобой весь мир, и ты сожрешь его одним махом, выбрав самое вкусное, самое сладкое. Послаще, чем твой строптивый, затраханный Шерлок.

Шерлок, которого непременно надо увидеть.

Прямо сейчас.

Немедленно.

Для того, чтобы убедиться: шанс уехать ещё не потерян.

Убивать он уже не может - выдохся.

Да и надоело. Ничего нового: кровь, остекленевший взор, неузнаваемые черты.

Изображать дьявола тоже приелось.

Остается только позорно сбежать.

*

— Чем занимаешься?

— Собираюсь. Кого ты приготовил для меня на сегодня? Карлика с волосатым горбом? Или…

— О, Шерлок! Твои фантазии становятся всё смелее и изощреннее. Приезжай. Машина будет через десять минут.

— Да.

*

С какой готовностью он произнес это «да»! Сколько в голосе дрожи и облегчения. И… надежды?

Господи, какая тоска…

Где твое безразличие, Шерлок? Где неизменная пустота? Где высокомерное молчание? Оказывается, в твоей душе, в этой непознанной бездне, которая разверзлась передо мной так неожиданно и полностью меня поглотила, притаилось столько горячих чувств. А я-то думал, что с тобою покончено.

И из-за чего? Из-за какого-то… разговора с потрепанным жизнью неудачником, решившим налакаться дешевого пива в первом попавшемся кабаке?! Кто он?! Как посмел этот недочеловек так легко и непринужденно войти в жизнь моего любимого мальчика, при этом походя, даже не подозревая о собственном злодеянии, разбить, варварски уничтожить глубоко выстраданную, нежно взлелеянную мечту всемогущего Садерса Ремитуса?!