— Больше я у тебя ничего не забыл? — резко оборвал его Джон, заводясь с полоборота: ну почему, почему, черт бы его побрал, не прийти просто, по-человечески?! Неужели без кичливого фарса нельзя и шагу ступить?! — C носками у меня тоже частенько возникают проблемы. Поищи их у себя под подушкой. А впрочем, черт с ними. Что тебе надо?
Через мгновенье возле кровати выросло восхитительное изваяние — наспех одетое, взлохмаченное (локоны, завитки, колечки), знойное и, кстати, уже не такое заносчивое. Оно неловко топталось на месте, нервно сминая в пальцах интимную деталь джонова гардероба.
— Брось их в угол и проваливай из моей комнаты.
На подобное кощунство Шерлок, естественно, не был способен. Бережно повесив деталь на спинку кровати, он вновь предстал перед Джоном — слишком высокий, слишком стройный, слишком одуряюще пахнущий, чтобы тот в очередной раз не почувствовал себя жалким лесным клопом, на корявую спинку которого по непонятной прихоти опустилась передохнуть прекрасная стеклянная бабочка*.
«Большим кретином я никогда ещё не был. Разве может такой заинтересоваться мною всерьез? Мистер, где были ваши мозги? Известно, где…»
Горечь разъедала сердце. Отрезвление было ужасным и очень болезненным.
— Шерлок, пожалуйста, уходи.
— И не подумаю. Разберемся, Джон. Проясним ситуацию подетально.
Джон невесело усмехнулся: однако, на редкость рациональная бабочка. — Звучит заманчиво, и совершенно в твоем духе. Тела. Половое влечение. Теперь вот подетальный разбор ситуации. Ну давай, начинай.
Шерлок порывисто сел, ухватив его за обе руки, и сердце тут же оборвалось. Чертова любовь, думал Джон, едва удерживая жаркий выдох, чертова проклятая любовь, чтоб ей пусто было.
— Джон, я в самом деле растерян. Скажи, что не так? Мне казалось, тебе приятно будет узнать, что все эти… люди не значили в моей жизни решительно ничего.
— Так уж и решительно? Восемь решительно ничего не значащих любовников — ты считаешь, это может кому-то понравиться? Плохо же ты меня знаешь. Что приятного в холодном цинизме?
Отпустив на волю его ладони, Шерлок поднялся с кровати, и Джон едва удержался от инстинктивного порыва податься вперед — удержать, вновь усадить рядом, хоть это и вступало в кровавое противоборство со всем тем, что он сейчас говорил.
— В чем ты увидел цинизм, объясни?
— Сложно объяснять такие очевидные вещи.
— И всё-таки постарайся.
Постарайся… Джон незаметно вздохнул — легко сказать. Как объяснить то, что даже в собственных мыслях не можешь сформулировать четко? И мысли эти бесятся как ненормальные, наскакивая одна на другую, и толку от них никакого. Вот душа — та точно знает, отчего её выворачивает наизнанку, но сказать, бедняжка, не может. Только болит.
— Хорошо, постараюсь. Всё, что ты говорил, воняет дерьмом. Как тебе такое объяснение?
— Никак. Весьма расплывчато, я бы сказал. Суть не ясна — одни метафоры. Лично тебя чем я обидел?
— Лично меня — ничем. Но эти мальчики…
Неожиданно Шерлок вспылил: — Странная заинтересованность в мальчиках, Джон! Мне что, всех их собрать и притащить сюда, чтобы ты, наконец, успокоился?
— Смешно.
— А по-моему, не особенно, — продолжал возбуждаться Шерлок. — Почему, черт возьми, ты вынуждаешь меня оправдывать свои действия? И (если уж тема мальчиков так сильно тебя волнует) разве кого-то из них я использовал не по назначению? Брал насильно? Или, может быть, кому-то давал обещания? Я был честен с каждым из них. Мальчикам доставляло огромное удовольствие ложиться со мною в постель, без долгосрочных обязательств и заверений. Должно быть, я оказался не самым плохим любовником, и это являлось для них основным критерием отношений. Пусть даже коротких.
Джона едва не подбросило — огромное удовольствие? Огромное? Ах, сукин ты сын! И тут не удержался от фанфаронства! — Охуительным любовником, Шерлок. У меня член готов был сломаться напополам — так на тебя стоял.
Шерлок судорожно вздохнул: - О, Джон. — И снова присел на кровать — сохраняя дистанцию, но, тем не менее, достаточно близко, чтобы тепло их тел стало взаимным. — Это так удивительно хорошо… Так приятно…
Но Джону было не до чувственных выплесков, и хотя дикая, едва переносимая ревность разом затопила всё его существо, в крови помимо этого взыграло стихийное возмущение: а ведь он и в самом деле плевать хотел на своё разнесчастное стадо, на возможные горести и печали своих эфемерных возлюбленных. У него, видите ли, работа такая. Ах, сукин ты сын, конечно, тебе приятно. — Наверное, поэтому ты бросал их, даже не задумываясь, каково это — быть оставленным тем, от кого меркнет рассудок, и дрожит всё внутри. Твой последний… Дэвид, кажется (это имя врезалось в память Джона навечно)… чем он не угодил? Бедный маль… молодой человек, насколько мне помнится, был излишне влюблен и нежен? Пищал? Боже, Шерлок. — Мысль заработала четко, перестав беспорядочно скакать по извилинам и наконец-то озвучив мучительные спазмы души. — Ты вообще себя слышишь? Напыщенный скептик, от которого исключительно все без ума, исключительно все пищат. Ты так самоуверен, так защищен своим пренебрежением и своей свободой от чувств! Но… — Джон слегка наклонился и тут же отпрянул, едва не угодив в ловушку головокружительных ароматов, ставших уже до боли родными. — Но это ошибка, Шерлок. Наступит день, и стрелы вопьются прямо сюда**. — Он указал глазами на обтянутую хлопком грудь. — Если, конечно, там хоть что-нибудь есть.
Воцарившееся молчание пульсировало на взрывоопасной грани. Джону казалось, что по коже Шерлока вот-вот побегут голубые искры — такое грозовое напряжение между ними возникло. Но ответил Шерлок спокойно, хотя и отодвинулся к спинке кровати, туда, где молчаливым укором висели нежно-салатовые трусы: — Очень пафосно, Джон. И до крайности глупо. Что за роль ты сейчас играешь? Роль безгрешного праведника с улыбкой мадонны? Но полчаса назад ты кончал отнюдь не как праведник. И про член свой говорил без тени стыда, да и мой сосал в достаточной мере грешно. Даже причмокивал.
Голубые искры вмиг переметнулись на Джона, и кожа его загорелась холодным огнем — ах, сукин ты сын, мать твою перемать, чертов ты сукин сын! — Прекрати, Шерлок, — тихо сказал он, а потом заорал, раздувая горло: — Немедленно прекрати!
— Почему? Я снова сказал что-то, противное твоему благородному слуху? Но целуя меня и лаская, ты не отличаешься витиеватостью фраз. Разве мы не близки? Или близки, но только в постели? — Шерлок поднялся, и по тому, как тщательно разгладил он ладонями только что покинутое им место, стало понятно, что садиться на эту кровать он больше не собирается — умрет, но не сядет. — Ты не сказал ничего вразумительного, поэтому говорить буду я, и не затыкай мне, пожалуйста, рот, очень тебя прошу. Кстати, темпераментные возгласы в столь позднее время вряд ли уместны.
Превозмогая себя, сотрясаясь от внутренней дрожи, Джон замолчал, но смотрел непреклонно: выступай, черт с тобой, всё равно это ничего не изменит — никаких гребаных компромиссов больше не будет.
Шерлок прошелся по комнате и остановился возле окна. — Я мало что понимаю в чувствах, — начал он, раздражающе прямо взглянув на Джона — не глаза, а омуты, и такие, блядь, чистые, что хоть напейся из них. — Это та самая истина, отрицать которую было бы неразумно. Но с людьми я сталкивался не единожды, в самых разнообразных условиях и при самых неожиданных обстоятельствах. Приходилось. В большинстве своем люди несовершенны: грубы и глупы, жестоки, эгоистичны, недальновидны и легкомысленны. Делают глупости, говорят гадости. Путают имена, забывают даты. Лгут. Изворачиваются. Предают. И, тем не менее, Джон, их любят, со всеми изъянами и пороками. А ты? Ты любишь меня?
От неожиданности вопроса Джон онемел. Смотрел на Шерлока непонимающим взором и бестолково молчал. Несомненно, в этом есть какой-то подвох. Несомненно. Но что тут можно сказать, кроме правды? И Джон честно ответил: — Люблю.
Шерлок вздохнул. — Я тоже так думал. Ещё час назад был уверен. А вот теперь сомневаюсь. Получается, Джон, любишь ты не меня, а мечту. Выдуманный образ идеальной любви, которую, наверное, все эти годы ждал и искал. Но ты ошибся адресом, я не образ, и, коли уж ты прибегнул к Шекспиру, не Джульетта в штанах. Я живой человек, и, как ты успел уже убедиться, зачастую бываю ужасен. Самоуверенный, напыщенный циник, заносчивый, эгоистичный, и это далеко не полный список моих недостатков. Таким я останусь всегда, потому что не стремлюсь к идеалу. Это скучно и слишком правильно. Мне же нравится быть неправильным, быть самим собой. Принимай или не принимай — выбор несложный. Для меня лично такого выбора вовсе не существует: даже если завтра ты кого-то убьешь (всякое в жизни бывает), я не перестану гордиться тобой. — Не глядя на Джона, он направился к выходу. — Прости, что не даю тебе ответного слова — не хочу ненужной полемики, бог знает, куда это может нас завести. Предлагаю тебе подумать. Просто подумать. Спокойной ночи, Джон.
