Да, миссис Хадсон, да. Спасибо, наш добрый и всё понимающий ангел.

Каждый прожитый день Джон считает единственным, уникальным, и однажды с печальным удивлением осознает, что секс совершенно не вписывается в эту гармонию. И, возможно, даже её нарушит. Наверное, думает он, дальновидный Шерлок понимает это лучше него. И наверное, это правильно…

Кроме того, не исключена вероятность (и осознание этого особенно тяготит), что Шерлок опасается переступать ту черту, за которой их отношения приобретут статус семейных — с неизбежными обязательствами и обременительной несвободой. Джон не забыл откровенного разговора о прошлом. Шерлок и его связи, черт побери. У Джона до сих пор остро сосет под ложечкой от каждого из сказанных Шерлоком слов: Все чего-то ждали… Требовали… Имели виды… Строили планы… Разве сам Джон далеко ушел от таких притязаний? Он тоже имеет виды. Еще какие. И, возможно, Шерлок любыми способами старается этого избежать. Страстные поцелуи, лихорадочные обжимания, ласки, вздохи и стоны — всего лишь экстаз. Нахлынуло бурно, закружило, достигло точки кипения, а потом отлегло. Кто сказал, что Шерлок собирался идти до конца? Это Джон собирался…

Он смиряется, посчитав, что и так получил от жизни достаточно.

Но не смиряется Шерлок.

Всё прозаично: угасающий день, с усталым облегчением уступающий место вечерним сумеркам; лампа под потолком; вспененная вода, покрывающая грязные тарелки и чашки; Джон, деловито шурующий в мойке; автомобильные гудки за окном и где-то там, в высоком, темнеющем небе — первая звездочка, такая яркая, такая недоступная пониманию… Джону уютно. Спокойно. Хорошо. И только когда позади вырастает Шерлок — неожиданно, словно взметенный и принесенный одним из ураганных ветров, картина меняется со скоростью вспышки. Остро, томительно, жарко. Джон дрожит от невиданной по силе потребности — обернуться. И не может этого сделать. Спины невесомо касаются губы, вспарывая мышцы, круша позвоночник, поджигая кожу и кровь до угольной черноты, и шепот забивает легкие раскаленным песком: — Ты же понимаешь, что больше я не могу?

Пульс разрывает виски. Разве можно так реагировать на короткое прикосновение? — Думаешь, я могу? — глухо отзывается он, всей тяжестью опираясь на раковину, и, мгновенно теряя силы, оседает на пол, разбрызгивая пенную воду. И смотрит на Шерлока снизу вверх. Ему ничего не нужно в данный момент (нужно, конечно, смертельно нужно, но, ей-богу, не в данный момент) — единственное, чем он мог бы довольствоваться сполна, это присевший рядышком Шерлок. Ещё неплохо было бы почувствовать его руки — пусть обнимет. Но может и просто сидеть поблизости. И даже молчать. Шерлок так прекрасен сейчас, что в груди разливается боль — прекрасное лицо, прекрасные глаза, прекрасное тело. Мысль возникает совершенно бредовая — как можно коснуться всего этого безнаказанно? Осквернить чистоту этой кожи и не быть растерзанным инквизицией? — Ещё немного, и я начну воспринимать тебя, как святыню.

— Как что? — Шерлок всё-таки делает это: опускается рядом. — Я не ослышался? Надо же до такого додуматься, — натянуто улыбается он. — Тебя опасно оставлять без присмотра. — И обнимает так крепко, что Джон еле дышит. — Нашел святыню… Я люблю тебя страстно.

Вблизи его губы выглядят обметанными и шершавыми, и Джон смотрит на них неотрывно, с жадностью и тоской. Но отстраняется — ему необходимо сказать. Ему так много надо сказать. — В самом деле, Шерлок. До меня дошла одна простая, хотя, наверное, дурацкая истина: я могу просто видеть тебя, просто знать, что ты существуешь, что ходишь по этой квартире, спишь, ешь, дышишь, и это способно решить все проблемы, в том числе и … гм… черт возьми… сексуальные. Ты понимаешь, о чем я?

— Истина и в самом деле дурацкая, — недовольно фыркает Шерлок. И тут же целует в плечо. — Хотелось бы знать, каким удивительным образом это способно избавить от сексуальных проблем…

Джон поднимает ладонь в молчаливой просьбе дослушать. — Ты чертова западня, Шерлок Холмс, и я в тебя угодил. Я от тебя без ума. Я болен тобой, и теперь хорошо понимаю, что это означает. У меня от тебя постоянный жар. Но… Только пойми меня правильно… Я могу не прикасаться к тебе и всё равно чувствовать себя идиотски счастливым и удовлетворенным.

Шерлок обнимает ещё сильнее, притягивает к себе и бормочет, согревая дыханием шею: — Ничего глупее не слышал. Тебе придется ко мне прикасаться, Джон. Везде и… когда только пожелаешь. — Он заметно встревожен и, кажется, даже напуган — что если это вовсе не шутка? Что если это новый барьер, от обилия которых он давно уже близок к истерике. — Я в полном твоём распоряжении, Джон. Всегда.

Внутри взрывается безумно и огненно — в полном? Джон чертовски хорошо понимает, что за этим стоит. Но он улыбается, недоверчиво покачивая головой и пряча чересчур разгоревшийся взгляд: — Ты так думаешь? А по-моему, через месяц-другой ты посмотришь волком, если я захочу просто положить ладонь на твоё плечо. И возможно, даже укусишь. Конечно, в том случае, если будешь занят чем-то, что гораздо важнее какого-то Джона Ватсона.

Шерлок сокращает пространство между ними до минимума (прижимается плечом, боком, бедром, явно наслаждаясь теплом и близостью). — Ничего важнее какого-то Джона Ватсона у меня быть не может, и ты это знаешь. Хотя, спорить не буду — я та ещё штучка. Могу огрызнуться. Но это не помешает мне извиниться чуть позже. — Он вздыхает, разворачивается всем корпусом и снова целует обтянутое майкой плечо. Встает на колени, опираясь на пятки. Смотрит вопросительно и виновато. — Джон, я неисправимый болван. Так всё запутал. Довел и себя, и тебя. Плохо?

— Хреново, — признается Джон, с радостью чувствуя, как распускается узел, который он даже не чувствовал, но который, как оказалось, туго стягивал ребра. — Я измучился страшно.

— Вижу, и сам измучен до крайности. Могу я рассчитывать на прощение? Прямо сейчас?..

Сердце Джона колотится как ненормальное. Он чертовски хорошо понимает, что за этим стоит. — Прямо сейчас? Здесь?

Шерлок не отвечает, но глаза его быстро темнеют, и приоткрываются губы.

— Господи, — стонет Джон, от собственного протяжного стона заводясь с полоборота, — как же я люблю нашу кухню…

Ночью они не выпускают друг друга из рук: ласкают, поглаживают, плавно обтекая ладонями контуры тела, вновь и вновь отзываясь на прикосновения вспышкой желания — мучительного, отчаянного, давнего. Великое открытие Джона — истина, смехотворная, как и все, претендующие на величие, — рассыпается в прах. Остается только любовь — живая, земная, не признающая надуманных просветлений и настойчиво требующая своего. И Джон с радостью ей уступает. Он наконец-то делает это. Не веря, задыхаясь и едва не рыдая от нежности. Наслаждаясь стонами Шерлока, страстно целуя его лицо и тело. Его волосы. Пальцы на руках и ногах. Он шепчет «Шерлок, Шерлок, Шерлок…» и больше ничего не может сказать. Шерлок полностью обессилен, его обнаженность граничит с бесстыдством — согнутые в коленях ноги раскинуты, промежность раскрыта (это он раскрыл её только что — руками и членом, боже, это и в самом деле случилось!), и это ошеломляюще откровенно. Прекрасно. В груди горячо и больно — непереносимое чувство любви. Джон наклоняется и осторожно прикасается ртом. Слизывает смесь пота и семени. Закрывает глаза, наслаждается. Вкус Шерлока бесподобен. Джон готов поклясться, что никогда не устанет целовать его там.

Я люблю тебя. Мне больно даже дышать.

Теперь они по-настоящему вместе. Собственные представления о гармонии, совсем недавно воспринимаемые Джоном так вдумчиво и так серьезно, сейчас кажутся ему ужасно смешными. Быть счастливым без поцелуев Шерлока? Пусть эта нелепая истина катится в чертово пекло, там ей самое место. А у него останется Шерлок. Непостижимый Шерлок, всегда готовый к любви. Джон не устает удивляться — сколько в Шерлоке страсти, и как он в ней ненасытен. Обхватит с голодным желанием и нетерпением, стиснет властно и… И всё это без намека на какую-либо благопристойность. Только не между ними. Он не груб. Бога ради, конечно же, нет. Он просто настойчив. Настойчивее, чем когда-либо. И Джон от этого без ума.