— Мэри звонила Майкрофту.

— Что? — Джон непонимающе уставился. — Что-о?! Мэри? Майкрофту? Мать твою, — пробормотал он, — поверить не могу. - Обхватил за плечи, заглянул в глаза. — Шерлок?

— Я ошеломлен не меньше.

Тело тут же отозвалось на прикосновение рук: кожа согрелась, даже сквозь ткань ощущая волнующую шероховатость ладоней, кровь побежала быстрее, вздыбились тонкие волоски.

Обними меня, Джон. Пожалуйста, обними. Мне так это нужно.

Но Джон опустился на стул — тот самый, где только что страстно отдавался рукам и губам своего Шерлока. — Твою мать, — повторил он, белея лицом. — Она сошла с ума? — И подскочил, с грохотом отбрасывая стул. — Не пойду никуда. Не хочу. К черту. Достало.

Горячей дрожью окатило с головы до ног — останься, останься, останься…

Представить квартиру вновь опустевшей было немыслимо. Не сейчас, не сегодня, когда каждая косточка помнит сладостный хруст, когда внутри и снаружи одинаково томно и больно. Когда хочется ласки. Так сильно хочется.

Истосковался по ласке. Измучился тут один.

Но вслух он произнес: — Джон, не дури. И не будь предсказуем. Именно этого Мэри и ждет от тебя. От нас.

Они кинули друг на друга быстрый, смущенный взгляд: оба подумали об одном и том же.

— Говорим как о противнике, — тихо сказал Шерлок. — Скверно. И недостойно.

Недостойно? Джон мог бы прямо сейчас выложить всё о пожаре в имении Морстенов, о девочке, дошедшей до края ненависти и ради своей жгучей обиды готовой на всё. О потрясении, что ощетинило мурашками кожу в том красивом, прячущем свои горькие тайны доме.

Но промолчал, решив что это может выглядеть в глазах Шерлока отступлением: да, Шерлок, да — она противник, и очень опасный в своей одержимости мстить. Я хорошо это знаю, и поэтому ухожу. А ты оставайся.

Шерлок сказал: — Надо вызвать такси.

— Надо. Нет, подожди.

Подошел очень близко. Заглянул в глаза — утонуть в этих глазах, захлебнуться любимым светом. — Глоток кофе, и я уеду. Хорошо?

— Господи, Джон, — протяжно выдохнул Шерлок, — ты ещё спрашиваешь… Хочешь поговорить?

— Н-нет. Не знаю. Ещё немного побыть с тобой.

Сердце дрогнуло и сиротливо сжалось. Чертовы слезы прихлынули, аквамариново высветлив радужку, и Шерлоку понадобилась вся его воля, чтобы не позволить прокатиться по щеке даже крошечной капле.

Тяжело.

В сотый раз он подумал об их с Майкрофтом плане как о величайшей ошибке, которую уже не исправить. Тогда всё казалось единственно верным, обоснованным и логически выверенным. Сейчас — непростительной глупостью и предательством. Он не имел права оставлять Джона в неведении. Не имел. И что б ни стояло за этим тогда, сейчас оправдания выглядят жалко.

Вместе. Они должны были принимать решение вместе. Но когда-то прекрасное, ёмкое слово не значило в жизни Шерлока так несоразмерно много. Он был увлечен и охвачен азартом, пусть даже смертельно опасным. И не думал о самом главном.

Кофе горчил.

Джон не отводил глаз — всматривался в каждую черточку.

Остаться. Рассказать обо всём. До рассвета сидеть у камина и говорить, говорить. Думать. Искать решение. Одному справиться так непросто.

Но обременять этой проблемой Шерлока он не считал возможным, пусть даже касалась она их обоих. В конце концов, мужчина сам прокладывает дорогу, какой бы трудной она ни была.

— Пора.

В дверях он остановился, прильнул и, уткнувшись лбом в плечо, прошептал: — Я с тобой — помни об этом. И, черт возьми, так сильно люблю, что это приобретает размах катастрофы. Всегда любил.

*

В квартире тихо и дымно. Незнакомо. Словно он ушел отсюда очень давно — не сегодня, и не вчера. И не месяц назад. Очень давно. В другой жизни. Смылись и полиняли краски. И предметы приобрели чуждые очертания.

Мэри не спала — сидела за кухонным столом, окруженная плотным удушливым маревом, и смотрела пристально, выжидающе.

Ярость неожиданно жарко полоснула по сердцу.

«Какого, блядь, хрена они все поголовно курят?! Что за гребаная херня? Не продохнуть в этом аду! Голова взорвется к чертям собачьим!» — мысленно матерился Джон, сатанея от вскипающего раздражения.

Слишком много потрясений для одного дня. Напряжение настойчиво искало выход и рвалось наружу. Был бы повод — к примеру, кухня, прокуренная как дешевый кабак, как грязный портовый бордель. Так сильно хотелось сорваться, что задрожали руки.

Но он глубоко вдохнул - раз, другой, загоняя ярость поглубже. Легкие заполнил удушливый смог, и Джон поморщился: отвратительно. — Сигареты?

— Как видишь. — Мэри кивнула на блюдце, полное неопрятной никотиновой горки. — Половина пачки в процессе бесплодного ожидания любимого мужа. Остывший ужин, оплывшие свечи… Где ты был? Какого черта означает твоё сообщение?

Не торопясь с ответом, Джон грузно опустился на стул, внимательно, будто видел впервые, изучая сидящую напротив женщину. Лихорадочный, яркий румянец, глаза, полные изумрудного таинства, искусанный пухлый рот. Скромная, неброская Мэри была очень красива сейчас.

И совсем нелюбима.

А ведь всего полгода назад нежные губы вкусно прижимались к его губам, теплым медом увлажняя язык… Сейчас вся их жизнь в этой крошечной, убогой квартирке виделась Джону досадным недоразумением, опрометчивым шагом на постороннюю территорию.

Висок снова ужалила боль — недовольно завозился проснувшийся хищник.

От мысли, что придется начать разговор, Джона мутило: на вспышку ярости ушли последние силы. К тому же за какие-то пять шагов от кэба до порога квартиры его успело густо засыпать снегом, и тот медленно таял, оседая холодными крупными каплями. Влага волос и намокших по нижнему краю джинсов вызывала в утомленном теле нездоровый озноб.

За время пути желание окончательно подвести черту потеряло яркость и остроту — Джон адски устал.

Завтра. Все решающие сражения — завтра. А сегодня, господи, сжалься, свернуться калачиком на старом диване и прекратить существование хотя бы на несколько благодатных часов.

Он тяжело вздохнул — не получится. Разговора не избежать. — Мэри…

— Я жду ответа, а не жалкого Мэри. В чем тебе понадобилось разбираться?

— По-твоему, не в чем?

— Я рассчитывала на это. Надеялась. Вернувшись из Камбрии… — Её недоумение выглядело вполне достоверным. — Джон, разве плохо нам было все эти дни? Мы с тобой… — Мэри запнулась. — Что случилось?

Мы с тобой? Чушь собачья. Две недели безнадеги и волчьей тоски — вот что такое мы с тобой. Ты трахала меня каждый вечер и каждую ночь, считая это залогом благополучия. В этом был твой расчет? Не вышло, Мэри, не вышло. Да, я сволочь. Козёл. Какой же я, блядь, козёл! Кругом виноват. Отсосал Шерлоку, а он отсосал мне. И я так счастлив, господи. С ума от счастья схожу. Я люблю и хочу его до смерти. А тебя не люблю и не хочу. Прости, но это невыносимо.

Джон был почти уверен, что произнес это вслух: от мелкой, зудящей вибрации ломило язык. Но Мэри смотрела непонимающе.

— Ты ответишь мне или нет? Что изменилось за этот проклятый вечер? — В глазах её промелькнула догадка. - Ну, конечно. Как я могла забыть? — Она брезгливо поморщилась. По щекам пробежала едва заметная судорога. Нервно дернулась шея. — Твоя извращенка сестричка внесла коррективы в картину мира? Я угадала? Это после её лесбийских нравоучений ты кинулся к своему обожаемому дружку разбираться? Разобрался?

— Прекрати. — От усталости и бессмысленности происходящего накрывала тоска, даже недавняя ярость сошла на нет. Выяснять отношения не хотелось. Да и что выяснять? Всё и так ясно: чужая женщина в чужом доме. Как такое могло случиться? — Дело не в Гарри, и ты не хуже меня это понимаешь. Дело в том тупике, куда мы друг друга загнали.

— Куда нас загнал твой Шерлок, свалившись как снег на голову. Скоропостижно воскресший…

Джон посмотрел тяжело, предостерегающе: лучше не продолжай. Мэри замолчала, но не опустила глаза — напротив, взгляд её схлестнулся со взглядом мужа открыто и вызывающе.