— Ты очень сильный, Джон. Я всегда восторгался твоей выдержкой и твоим самообладанием. Тебе придется принять тот факт, что не всё решается нами, и попробовать с этим смириться. К сожалению, это так. Есть дороги, которые мы выбираем сами, а есть дороги, которые выбирают нас.

*

Джон брел по белому коридору клиники, пытаясь привести в порядок разбегающиеся в разные стороны мысли, но попытка была бесполезной: голова звенела то ли от пустоты, то ли от излишней заполненности. Ничего определенного не вырисовывалось — сплошной поток всё той же

отвратительной мути.

Эти два дня он злился на Шерлока так, как не злился на него ещё никогда. Они не виделись, не давали друг другу о себе знать даже короткими сообщениями. Как будто Шерлок был всё ещё мертв, и его чудесное воскрешение пригрезилось Джону в тяжелом кошмаре. Даже сейчас, после своей импровизированной горькой исповеди, Джон продолжал ощущать эту злость: самонадеянный гордец, интересно, что с тобой будет, если я больше никогда не появлюсь в нашей…

Именно в этот момент ему позвонил Шерлок.

Ноги мягко подкосились, и Джон привалился к стене, чтобы удержать равновесие и не съехать на пол, как перепуганный насмерть подросток.

— Привет, Джон.

— Привет.

— У тебя нет сегодня дежурства?

— Нет.

— Может быть, вечером заглянешь на Бейкер-стрит?

«Может быть! Может быть! Может быть! Дожить бы до этого вечера…»

— Загляну. Конечно.

— Хорошо.

«Мать твою, что происходит?! Почему меня так страшно трясет?! И почему хочется орать от счастья и нетерпения?»

*

Мэри проснулась рано, и первой её мыслью была мысль о Шерлоке.

Две ночи после спонтанного секса, больше напоминающего борьбу, чем страстное соединение мужчины и женщины, но при этом доставившего Мэри немыслимое сексуальное наслаждение, Джон провел на диване в гостиной.

Они никак это не комментировали — просто вечером Джон оставался в гостиной и не приходил в супружескую постель. Мэри мучительно вслушивалась в каждый шорох затихшей квартиры, в каждый негромкий скрип, и так и засыпала с выражением муки на осунувшемся лице.

Встречу в ресторане они тоже не обсуждали и не задали друг другу ни одного вопроса. Они просто существовали на одной территории, но не вместе.

На третью ночь Джон пришел в спальню, лег рядом, приподнявшись на локте, и внимательно заглянув в её глаза, затуманенные долгожданной близостью, тихо спросил: — Ты считаешь, что так возможно?

— Как? — еле слышно шепнула она, с большим трудом сдерживая желание прижаться к мужу, обнять и покрыть поцелуями дорогое, утомленное переживаниями лицо.

Только вот в истинной причине его переживаний Мэри уверена не была…

— Вот так — холодно, отчужденно, пусто.

— Джон… — Мэри не выдержала — прильнула, вжалась в обтянутую белой майкой грудь. — Я так люблю тебя. — Она гладила его плечи, наслаждаясь силой и надежностью мышц, вдыхая родной, волнующий запах. — Всё наладится.

Джон промолчал, но на ласку ответил, заключив её в объятия и привлекая к себе. Мэри спряталась в теплом кольце его рук, затрепетав, как испуганная птичка, и замерла, надеясь, что руки не разомкнутся, что утешат и убаюкают её, уставшую от самой себя и собственных подозрений.

Но Джон отстранился.

— Посмотрим…

И больше не обнимал.

Уснул он быстро, и его ровное дыхание почему-то казалось ей пронзительно громким. Очень хотелось заплакать — его объятие до боли напоминало повинность, вынужденное действие, необходимое в сложившейся тягостной ситуации. Надо же как-то жить. Но она не заплакала. Напротив, глаза её сухо блестели в полумраке спальни.

Она не отдаст своего мужа ни прошлому, ни настоящему. Она не отдаст его никому.

Проснулась Мэри с твердой решимостью поехать туда.

*

Она подходила к дверям Бейкер-стрит, обессиленная волнением. Покидая их с Джоном квартиру, Мэри дрожала от нервного возбуждения, с неестественной радостью предвкушая нелегкий разговор и гордясь своей неслыханной, граничащей с вызовом, смелостью. В такси воодушевление слегка поутихло, и сердце тоскливо подрагивало: а надо ли это всё? Шерлок, такой, каким она увидела его в ресторане, оставлял ей мало шансов на победу в задуманном состязании. Он был притягателен настолько, насколько это возможно. Даже она сама, со всеми её страхами и сомнениями, с её с каждой минутой возрастающей ревностью, сидя рядом с ним, слушая его и впитывая каждый жест, каждую интонацию, каждый производимый им звук, вплоть до легкого, хрипловатого покашливания, чувствовала мистическое желание придвинуться ближе, дотронуться, дотянуться, прильнуть… Не как к мужчине, нет. Как к чему-то, без чего просто нельзя обойтись.

Это напугало её ещё больше.

А их легкая перепалка с Джоном, их неожиданное, ранящее обоих противостояние окончательно убедили в том, что эти двое друг без друга не могут. Даже если и не осознают этого до конца. Пока ещё не осознают…

Но Мэри увидела всё. О, она-то хорошо знала, как могут гореть глаза одного мужчины при даже мимолетном взгляде на другого, чем бы они при этом ни занимались — играли в шахматы, сидя друг против друга в маленькой кухне домика, скрытого густыми ветвями сада, или пили в ресторане вино…

Миссис Хадсон удивленно всплеснула руками.

— Мэри? — Она растеряно оглянулась по сторонам. — А Джон? Он не приходит уже два дня…

Мэри ласково прижалась щекой к её теплой, мягкой щеке. — Ничего страшного, — заверила она женщину. — Джон очень занят, а мне необходимо пошептаться кое о чем с Шерлоком.

Неприкрытое удивление в глазах и немой вопрос «о чем?!» её не остановили.

Скорее, скорее, пока не передумала и не сбежала трусливо и малодушно. Ей понадобилась для этого добрая половина дня тревожных раздумий и бешено колотящегося сердца.

Каждая ступенька давалась с большим трудом — незнакомая, слишком крутая для её ослабевших ног вершина. Мэри не была в их квартире ни разу — это было табу. Даже тогда, когда только-только начиналась их счастливая жизнь, когда Джон принадлежал лишь ей, ей одной, а это покинутое им жилье ничего, кроме легкой грусти и сочувствия в Мэри не вызывало, даже тогда Джон просто осатанел от робкой просьбы показать свою бывшую комнату.

— Я сам там ни разу не был! — отрезал он и добавил уже не так возмущенно. — С тех самых пор…

Она не настаивала, хотя любопытство охватывало её всё настойчивее и сильнее. Мелькала мысль попросить добрейшую миссис Хадсон устроить ей небольшую экскурсию в это заветное и запретное место, но она так и не решилась. И если хорошенько подумать, какое ей, право, дело до всего того, что было в жизни её мужа до момента их знакомства и соединения.

Она перестала об этом думать.

Сейчас квартира, куда Джона так неудержимо тянуло, казалась ей пещерой Минотавра, загадочной, пленительной и опасной.

Хозяина квартиры она обнаружила в кухне — Шерлок варил себе кофе. Одиноко стоящая на столе кружка ошеломила Мэри своей вызывающей беззащитностью. Глазам вдруг стало больно и горячо.

Правильно. Так и надо.

— Шерлок, вы украли моего мужа.

Она хотела произнести эту фразу весело и задорно, но оказавшись рядом с Шерлоком и мгновенно попав в магнетический плен его одиночества, выстонала её едва слышно и жалобно.

И это тоже было правильно…

Она горько заплакала, припав к его груди. Ей казалась, что она может проплакать всю оставшуюся жизнь, так много накопилось в сердце рыданий, искренних и горячих. Только бы не оттолкнул, только бы дал возможность вот так постоять и униженно поскулить, пропитав его белую, пахнущую чем-то пряным рубашку своей бедой — пусть знает, как ей сейчас плохо.

— Я не понимаю причины ваших слез… — Шерлок все-таки отстранился.

Слегка, едва заметно, но Мэри сразу почувствовала, как нежелательно ему столь интимное прикосновение, и оторвалась наконец от его груди, вытирая слезы и судорожно всхлипывая.

Шерлок не отводил от неё взгляда — пронзительного и проникающего прямо в душу. Он ей не доверял, сомнений у Мэри больше не оставалось. Она не понравилась ему уже тогда, в ресторане.