И так было всегда.

И это нормально.

Именно так всё и произошло с Джоном.

Как бы ни был он счастлив, как бы ни лучились его глаза, как бы ни тосковал он по прежней жизни, когда-то доставляющей ему столько хлопот и, вместе с тем, приносящей столько будоражащей кровь свободы, вернувшись домой, он будет встречен любящей женщиной. Окунется в уже привычную жизнь с её заботами и повседневными мелочами, такими важными и значительными, если у тебя есть семья.

Нормально. Конечно, это совершенно нормально.

Но…

Но сейчас всё казалось неправильным, и сердце Шерлока отчаянно протестовало: не хочу, не хочу, не хочу! Думать о том, что в жизни друга он теперь лишний, более того, что он досадная помеха, проблема, гвоздь в стуле, было тяжело.

Собственное «воскрешение» раздражало своей мелодраматичностью и смахивало, по мнению Шерлока, на пошлый, плохо продуманный театральный эффект.

Впервые после возвращения квартира, которую он так любил, и куда с таким нетерпением рвался, давила на него пустотой и холодом, который Шерлок никак не мог истребить, как бы жарко ни растапливал вечерами камин.

Впервые он не представлял, как ему дальше жить.

Он вернулся к Джону, но Джон не вернулся к нему.

Да и как такое возможно…

Это была вторая ошибка Шерлока.

*

Прошло два дня.

Для Джона — два долгих дня.

Два непонятных дня.

Два дня нервотрепки и безумной усталости.

После вечеринки он проснулся довольно поздно, и, хоть чувствовал себя разбитым, был несказанно рад: тому, что, во-первых, сегодня у него ночное дежурство, а значит, можно расслабиться и поваляться в кровати подольше, а во-вторых, тому, что Мэри уже ушла, и добрая половина дня долгожданного одиночества ему обеспечена.

С момента возвращения Шерлока он находился в состоянии непрекращающейся гонки — каждый день куда-то бежал. И речь шла не о физическом марафоне, нет. Неслась, подгоняемая жадным нетерпением, его душа. Ощущение внутреннего крика не покидало с той самой минуты, когда он обнял и прижал к себе «ожившего» друга. И хотя прошло меньше недели, Джон чувствовал себя вымотанным до предела.

Надо подумать, взвесить, решить. Такая редкая возможность — остаться наедине с собственными непростыми мыслями.

Но вместо этого он потянулся за телефоном.

Шерлок не отвечал.

Не ответил он через час.

И через два.

Через три часа долгих одиноких гудков Джона кидало то в жар, то в холод: где он, черт бы его побрал?! Куда умчался в такую рань?

Услышать «Привет, Джон», и только после этого продолжить начатый день…

Беспокойство разъедало душу.

Джон выпил десятую по счету чашку растворимого кофе, два раза постоял под горячим душем, съел, вернее, заставил себя съесть яичницу из двух яиц и треугольник тоста, давясь при этом каждым куском.

Тревога росла, и всё валилось из рук.

*

— Миссис Хадсон.

— Джон! — Услышанная улыбка согрела даже на расстоянии. Милый, родной голосок сразу же протянул невидимые нити между ним и Бейкер-стрит. А значит, между ним и Шерлоком.

— Где наш новоявленный Лазарь? — Джон старался не выдать ни одной ноткой той нервной, почти конвульсивной дрожи, что заставляла его сейчас усиленно вдавливать свое не подчиняющееся тело в спинку дивана.

— Шерлок? — удивилась его вопросу миссис Хадсон. — Наверху. Полчаса назад я относила чай. Он копался в своих коробках.

«Архив разбирает… Естественно, зачем ему при этом кто-то ещё?»

— Разве вы не созванивались?

— Похоже, он не услышал.

— О, Джон, я немедленно поднимусь ещё раз…

— Нет-нет, миссис Хадсон, это не обязательно. Я позвоню ему позже. Пусть копается.

*

«Что происходит? Ещё вчера было всё хорошо. А сегодня… Выходит, сегодня Шерлок перестал нуждаться в моем звонке? Не говоря уже о моем присутствии…»

Конечно, это же Шерлок. Даже смерть не смогла уничтожить вековые залежи его упрямства и преодолеть тысячи миль эгоизма.

Ничего не изменилось. Ничего.

Это была первая ошибка Джона.

Больше в этот день он Шерлоку не звонил.

*

Дежурство было на редкость тяжелым, поток поступающих больных — почти непрерывным, и к рассвету Джон не чувствовал под собою ног. Ночью он почти не сомкнул глаз, лишь на часок прикорнув в ординаторской прямо на стуле, и дома, уже на пределе сил, принял душ и рухнул в кровать без единой мысли в гудящей от усталости голове.

Спал до самого вечера и проснулся с колотящимся сердцем и ощущением невозвратимой потери.

Он сразу же позвонил Шерлоку, но вновь единственным ответом были длинные, раздражающие гудки, отозвавшиеся в голове нарастающей болью.

Контрастный душ немного взбодрил, большая кружка крепкого кофе прибавила сил, но настроение оставалось гнетущим, муторным.

Ругая себя за слабость, Джон вновь и вновь набирал Шерлока, как будто твердо решил потягаться с другом в упрямстве.

Но потом пришла Мэри, и звонить при ней Джону совсем не хотелось.

Вечер потянулся томительно-долгой лентой привычных кадров: приветственный поцелуй, короткий разговор — «как дела? — все в порядке», — обещание скорого ужина.

Раздражение росло. После очередного звонка, сделанного украдкой и с оглядкой на неплотно прикрытую дверь, оно переросло в глубоко запрятанное негодование.

Вечер тянулся издевательски медленно. Джон хмуро молчал, уставившись в телевизор, и ничего не понимая из происходящей там суеты. Мэри вопросов не задавала, лишь бросала на мужа тревожные взгляды, слишком часто, по его мнению, забегая в гостиную, где, по сути, ей нечего было делать – все, необходимое для приготовления ужина, было у неё под рукой.

И только когда Джон наотрез от ужина отказался, поинтересовалась: — Ты здоров?

— Здоров, — коротко отозвался Джон, не отрывая глаз от мелькающих цветных картинок, полных, по его мнению, бессмыслицы и пустоты. — Дежурство было невыносимо тяжелым. Устал.

— Как Шерлок? Вы друг другу звонили?

Почему-то этот простой и вполне закономерный вопрос Джона до смерти разозлил. Злость закипала где-то в центре грудной клетки и душными волнами разливалась по телу. Тяжесть взгляда, который он исподлобья бросил на Мэри, была так ощутима, что та запнулась и не смогла задать следующий вопрос, готовый уже сорваться с её языка: когда ты нас познакомишь?

В течение дня Мэри мысленно и, если на несколько минут удавалось остаться одной, вслух произносила эту короткую фразу, стараясь подобрать подходящую интонацию: нейтральную, но не безразличную. Интонацию, которая поможет ей скрыть стойкое нежелание когда-либо вообще встречаться с этой непредвиденно воскресшей проблемой.

— Он не отвечает на мои звонки, — нехотя выдавил Джон.

— И сам не звонит?

— Нет.

Вопрос показался Джону невероятно глупым. Всё было глупо: наигранное беспокойство Мэри, собственная злость, этот мерцающий до рези в глазах экран и молчание Шерлока.

— Так надо узнать у миссис Хадсон, — всполошилась (глупо, глупо, глупо!) Мэри. — А вдруг что-то случилось?

Джон промолчал.

«Почему я так взбешен? Почему так хочется заорать? И почему этот паршивец не берет трубку?! А может быть, он обиделся? Господи, что за бред я несу… Это так на него не похоже. Но за два дня не позвонить ни разу… Не понимаю. Бог мой, какой же я кретин! Он же знал о моем дежурстве — не хотел отвлекать. Конечно! И он помнит… наверное, помнит, что после трудной ночи я всегда отсыпаюсь подолгу. Сколько раз он посмеивался над моей «медвежьей беспробудностью»! Но почему не ответил ни на один вызов?»

— Что?

Джон не сразу услышал, как Мэри что-то упорно пытается ему втолковать.

— Позвони прямо сейчас, Джон.

— Нет. — Джон снова повернулся к экрану. — Не хочу.

— Не хочешь? — Голос жены неожиданно зазвенел, больно резанув слух, и Джон поморщился, на несколько секунд сосредоточившись только на этом звоне, и не вникая в смысл сказанных ею слов. — Или боишься? Боишься сделать это при мне? Вдруг он ответит…