- Не остри, - попросила Галя и отвернулась.

На перроне разговаривали о пустяках: почему вокзальные часы отстают на три минуты, в чем целебные свойства мацестинской воды, из какого сплава изготовлены дешевые сережки, продающиеся в газетном киоске.

Подошел поезд. У вагона Любовь Павловна и Станислав тактично отошли в сторону, и тогда Галя, не таясь и не стесняясь, обняла шею своего мужчины, вся припала к нему, начала что-то горячо говорить и целовать его губы. Он вытирал ей слезы.

- Хватит целоваться. Заходи. Сейчас поезд тронется, - улыбалась проводница.

Хрястнув сцепками, состав медленно тронулся. Троица какое-то время шла вдоль движущегося вагона, за окном которого металась женщина, что-то говорила неслышное и махала, махала рукой.

Николай пошел к морю, ему захотелось побыть одному.

Станислав и Любовь Павловна немножко погуляли по городу, постояли, прощаясь, в холле второго этажа, и тут Станислав вспомнил, что оставил санаторную книжку на столике в палате женщин.

- Я вам сейчас ее принесу.

- Идемте, я сам ее заберу.

"Что же я делаю? Зачем позволяю идти к себе в номер", - неуверенно и тревожно заскулило что-то в женщине. "Я только отдам ему санаторную книжку, и мы расстанемся", - попробовала успокоить она себя.

Любовь Павловна включить свет не успела: сильные мужские руки привлекли ее к себе.

- Что же вы делаете? Пустите. У меня же муж! - почему-то шепотом произнесла она, неуверенно упираясь ему в грудь руками.

Все, что произошло дальше, было словно не с ней, словно в каком-то трансе. Разум холодно фиксировал сброшенную на пол кофточку, оторванную в спешке бретельку, благодарные поцелуи мужчины. Но все это не затронуло ее чувств. Что- то сковывало ее.

- Ну проснись, ну проснись же, я не хочу быть неблагодарным, - шептал голый мужчина, снова и снова продолжая ласкать ее. Глаза его были сине-зелеными и глубокими-глубокими, бездонными, как вода у морского пирса. Любовь Павловна боялась заплывать туда, боялась утонуть. И вот не убереглась - тонет.

- Поцелуй мои груди, еще никто их не целовал, - негромко произнесла она. По щекам ее катились слезы.

Станислав стал слизывать с гладких румяных щечек слезинки и нежно целовать розовые сосочки. И тут словно туман заволок разум, все словно уплыло, остался мужчина, которого нужно целовать, которому нужно повиноваться. Тело женщины с готовностью откликалось на каждый позыв, каждое движение, напряжение нарастало и нарастало и, наконец, выгнувшись дугой, тело бурно содрогнулось. Любовь Павловна расслабленно затихла, вслушиваясь в сладостные затухающие судороги. Такого с ней никогда не случалось: дома все было проще, буднично и привычно.

Через два дня Станислав уехал, а на следующий день уезжала и Любовь Павловна. Ее никто не провожал. Она прошла мимо дома с камелиями, сильный холодный ветер трепал ветви, горбатил деревья. Цветов на них она уже не увидела. Тяжелый чемодан нести было неудобно, от ветра начали мерзнуть руки. Женщина решила отдохнуть, поставила чемодан у заборчика и засунула руки в карманы. Что-то больно укололо пальцы. Она выдернула их и увидела, что в них впились колючки высохших шариков, тех забавных ежиков - семенников дерева с грязно-белым стволом, которые она подобрала в день приезда. Любовь Павловна выдернула иголки и бросила шарики на асфальт. Из ранки сочились капельки крови.

Трое пассажиров ее купе, уже без верхней одежды, собирались играть в карты.

- Садитесь. Составьте нам компанию, - предложила сухощавая седая дама с короткими седыми волосами.

- Нет, я что-то неважно себя чувствую, - ответила Любовь Павловна. Сходила переоделась, расправила постель и забралась на свою верхнюю полку.

В купе зашла миловидная проводница, осведомилась, как они устроились, собрала билеты, пожелала приятно отдохнуть и вышла. Мужчина в тюбетейке проводил ее долгим внимательным взглядом.

- Стерва. Ноги как у молодой кобылицы, юбка выше колен, и груди - как на блюде.

- Зачем вы так о женщине! - строго взглянула на человека в тюбетейке седая женщина.

- Стыд потеряли. Паранджу нада. Коран нада учить. А хозяину - плеть в руки. Со мной Зульфия, жена Касыма, в санатории отдыхала, две недели держалась, потом в нее шайтан вселился: паранджу сняла, волосы распустила, в театр ходила, гулять вечером ходила. Меня не знала, а Касым сказал: "Равиль, следи". Равиль следил. Равиль все видел.

- Ну, и что? - заинтересованно спросил пассажир, похожий на Вини-Пуха.

- Позвонил Касыму. Увез в Казан раньше срока. Спрашивать будет. Строго спрашивать будет.

- Вам-то от этого легче? - спросила седая женщина.

- Прядок нада. Мечеть нада. Паранджу нада. Коран нада. Плеть нада. Сирот не будет, - стоял на своем человек в тюбетейке.

Любовь Павловна смотрела на полоску окна у верхней полки. Поезд тащился по извилистому морскому побережью. Белогривые волны сердито хлестали скользкие зеленые бока волноломов, уткнувшихся тупыми носами в пустынные каменистые пляжи. На одном из них лежал яркий оранжевый мячик. На крыше солярия стояла утка, раскинув парусами мокрые, усталые крылья.

Дочь первой подбежала к Любови Павловне и повисла у нее на шее.

- Как я рада, как я рада, - взволнованно защебетал она, прижимаясь к маме своим маленьким тельцем.

- Что, ласточка моя, соскучилась?

- И я, и папка! Мы оба тебя ждем!

На какое-то время лицо женщины потускнело, в глазах что-то мелькнуло, словно пролетели черные птички, она нежно отстранилась и достала из чемодана упаковку:

- Примерь.

Лена тут же скинула сарафан и кофту, надела желтое с пелеринкой по плечам и груди нарядное платье и закружилась, восторженно раскинув руки. В комнате стало светлее: на ковре танцевало маленькое янтарное солнышко.

Женщина достала и вторую упаковку, развернула фирменную гумовскую бумагу и подала мужу костюм:

- Примерь и ты, Игорь. С той рубашкой, коричневой.

Через некоторое время мужчина удовлетворенно разглядывал себя в трюмо. Однотонная, шоколадного цвета рубашка, кофейный галстук в крупную клетку и прекрасный светло-бежевый костюм очень красили его. Увидев в зеркале задумчивый взгляд подошедшей со спины жены, Игорь повернулся и обнял ее.

- Все деньги на нас. Себе бы что купила.

- Я рада, что нравится. Пусти. Прибраться надо, - сказала она, мягко отводя его руки.

Вечером пришли друзья Игоря. Они привычно расчертили лист бумаги и сели играть в преферанс. Игорь рассказывал им о Мацесте, о лечащем враче, которая была очень внимательна к его жене, о не снятых с дерева апельсинах.

- У нас в это время случались метели, а там всю зиму желтеют на деревьях неснятые апельсины.

- Надо же, - удивлялись они.

Разошлись поздно. Любовь Павловна достирала накопившееся за время отпуска белье, подтерла за гостями в прихожей пол, вынесла окурки из пепельницы. В детской поправила сползшее с дочери одеяло, прошла в ванную комнату и долго плескалась под душем. Ощупью нашла кровать, наткнулась на протянутые к ней руки мужа и скользнула под одеяло.

- Только не сегодня. Я очень устала. Только, пожалуйста, не сегодня, - произнесла она, почувствовав торопливые, жадные супружеские ласки.

Мужчина успокоился и через десять минут уже спал, полуоткрыв рот и властно, по-хозяйски положив руку на мягкую грудь жены.

Угловатый маятник старинных часов торопливо уходил в смутную бесконечную ночь. Он шел только вперед - простучит и никогда уже не сможет вернуться назад.

Тревога и боль возвращаются. Тревога и боль могут вплыть в квартиру зыбким светом уличного фонаря и дробиться в хрустальной люстре. Тревога и боль могут оглушительно звенеть в вязкой свинцовой тишине и в какой-то момент стать невыносимыми.

- В следующий отпуск мы поедем вместе! Мы поедем вместе, Игорь! - взволнованно затрясла мужа за плечо женщина.