"Осень знойное лето остудит,

Бросит под ноги красную медь" - пел мягким баритоном солист оркестра.

Во время быстрых танцев Любовь Павловна прыгала и скакала как в юности, и рядом так же безоглядно резвился мужчина, с которым она только сегодня познакомилась. Скажи ей две недели назад, что такое возможно, она бы холодно посмотрела и сказала: "Вы шутите!".

Танцы закончились к десяти. Толпа выплеснулась на дорожки парка. На юге теплые майские вечера быстро сменяются ночной прохладой, и Станислав, взяв под руку женщину, почувствовал ее легкую дрожь.

- Вам холодно?

- Да. Несколько прохладно.

- Я хотел предложить вам погулять, но если вы мерзнете...

- Нет, нет! Давайте погуляем. Я только за курткой забегу.

Станислав ждал ее на скамейке у входа в здание.

- А вам-то не холодно? - спросила Любовь Павловна, посмотрев на его легкую рубашку.

- Нет-нет, что вы! Пойдемте - вечер просто удивительный!

В большом парке были и освещенные аллеи, и места с беседками, упрятанными в укромных уголках. Станислав не пытался увести женщину в темень, не выказывал желания обнять ее, не лез к ней в душу с вопросами и сам о себе ничего не рассказывал. Он говорил о море, о черноморских дельфинах, о единственном в Союзе приматологическом центре в Сухуми. Он знал много стихов и умело читал их наизусть. Прочел и балладу о любви Владимира Высоцкого: "Когда вода всемирного потопа входила вновь в границы берегов, из пены вновь грозящего потока на берег тихо выбралась любовь и растворилась в воздухе до срока, а срока было сорок сороков"...

С ним было очень интересно, но в одиннадцать двери спального корпуса запирались, и надо было возвращаться.

- Спасибо вам за вечер. - Станислав взял руку женщины и нежно ее поцеловал.

- И вам спасибо, - тихо ответила она, смутившись от этой неожиданной ласки.

В плане культурно-массовых мероприятий намечалась экскурсия в Сухуми. Станислав предложил поехать вместе, и женщина согласилась.

Любовь Павловна была уже под одеялом, когда в комнату влетела радостная, взъерошенная Галя. Она включила свет, скинула с себя платье, пополоскалась под душем, что-то напевая, и в одних плавках с полотенцем на плечах прошла к зеркалу.

- Спишь? - спросила.

- Нет еще.

- Пока вы гуляли, меня сегодня целовали! Как целовали, Любка! И шею, и губы, и глаза! Но особенно я балдела, когда Колька целовал мои груди! Это было что-то, Люба! - говорила она, бесстыдно разглядывая свои сохранившиеся, красивые, почти девичьи груди.

- Он женат? - спросила Любовь Павловна.

- Какое это имеет значение? Женат - не женат. Жена - не стена, можно и отодвинуть. Да и я не вдова.

Галя выключила свет и забралась под одеяло.

- Галя, а как же муж?

- Он тоже не ангел. Я его и с бабы снимала не раз. Хоть бы было чего в ней - ни рожи, ни кожи. Так, доска два соска, - проговорила она со злобой.

- Ты меня не осуждаешь? - спросила она после продолжительного молчания.

- Что ты! Нет, конечно. Может, вам лучше разойтись?

- А дети-то как, Любушка? Двое их у меня. Я без отца выросла, без сказки и ласки, в голоде да в холоде. Ладно - война. Замуж выскочила, думала - обогреет, обласкает. А у него только одно на уме - рыбалка да бабы чужие. Я у него как нянька: прибраться, пожрать сготовить, постирать. Дочек, правда, без ума любит. И дом - полная чаша. Это и держит. Какой ни плетень - а тень. Но здесь я пещерной женщиной хочу побыть, отогреться. И ты меня не осуждай, пожалуйста.

- Извини. Разбередила тебя.

- Давай спать.

Но женщинам долго еще не спалось.

Поездка в Сухуми состоялась через два дня. Автобус мчался вдоль моря, по побережью, и Любовь Павловна зачарованно смотрела на кувыркающихся в море дельфинов.

- Это и есть черноморские дельфины? - спросила она Станислава.

- Да, - ответил он. И его мягкая ладонь легла на руку Любови Павловны. Ей не захотелось высвобождать ее. Она увидела нарциссы, островками цветущие под деревьями вдоль дороги, - кто-то неведомый посадил их, и они цвели не упрятанные заборами, не охраняемые собаками, цвели не для базара, а просто так, вольно. И это восхитило. Ей стало грустно при виде обнаженных грязно-белых стволов с рваными лентами светло-коричневой коры.

- Почему они без коры? - спросила она.

- Это самораздевающееся дерево: оно периодически ее сбрасывает, - ответил Станислав.

Сухуми встретил туристов холодным ветром и дождем со снегом: такое в мае здесь случается нередко. В вольерах и на ветвях засохшего, обшарпанного дерева зябко жались друг к другу макаки-резусы.

- "Надо мной качались ветки, а на ветках были предки", - продекламировал Станислав.

Возле будки, в которой грелся самец, обезьянка-мать прижимала к груди младенца, пытаясь согреть его собой.

Кто-то бросил за сетку яблоко. Оно упало в середину вольера. Молодая обезьянка сделала движение к нему, но та, что была постарше, удержала ее. Вожак вышел из конуры, подошел к яблоку, унес с собой и начал есть. Одна из самок робко, боком приблизилась к нему и начала смотреть просящим взглядом, потом пальчиками начала чесать ему голову. Вожак жмурился от удовольствия, доедая яблоко.

- Только что вы видели, как один из туристов бросил в вольер яблоко, - сказала экскурсовод. - Вы видели, что съел его вожак. Если бы пищи было больше, после него подошли бы к ней наиболее сильные члены группы, остатки достались бы слабым обезьянкам.

Экскурсовод объяснила, что почесывание и поглаживание вожака - удел немногих, наиболее близких в данное время самок, что поднятый вертикально хвост, катание на спине по земле, выпячивание груди - знаки господства. Любовь Павловна узнала, как американская исследовательница установила, что господства над стадом можно добиться не только силой и жестокостью, но и хитростью: шимпанзе по прозвищу Майк, отнюдь не самый сильный в группе, первым завладел в лесу пустой канистрой и, грохоча ею, носился среди сородичей, пока его не признали вожаком.

Снежный дождь не прекращался. Пошли к автобусам. Проходя узкой улочкой, Любовь Павловна увидела за сетчатой изгородью, как на голых ветвях, облепленных снегом, зябли оранжевые, не снятые в прошлом году апельсины. Она остановилась.

- Почему их не сняли? Они что, так висели всю зиму?

- Очевидно, да. Собратья их украсили новогодний стол, что-то изгнило в хранилище, а эти - заснежены. Се ля ви. Такова жизнь. Пойдем. - Станислав взял женщину под руку и увлек за уходящей группой туристов.

В автобусе было тепло и сухо. Экскурсовод, проверив наличие отдыхающих, дремала на переднем сидении - развлекать пассажиров на обратном пути в ее обязанности не входило. Шофер включил магнитофон, и мягкая музыка начала обволакивать, захотелось забыть красные, сморщенные личики макак, властвующего, благодаря канистре из-под бензина, Майка, апельсины, зябнущие на заснеженном дереве. Любовь Павловна задремала.

На следующий день Галя уезжала домой. Перед отъездом она решила попрощаться с Адлером и попросила друзей - Любовь Павловну и мужчин - прогуляться с ней. Зашли в парк. Здесь было удивительно тихо, и только прохладный хрустальный воздух, казалось, чуть слышно звенел в кронах вековых деревьев, да медленно скользили красноглазые рыбы в воде небольших прудов. Побросали им хлебных крошек, побродили вдоль заросшей бамбуком протоки, у реликтовой сосны покормили из рук белочку. Прошли к морю, на пирс. Кусочки хлеба Галя начала кидать чайкам, они на лету ловили их.

Зашли в палату. Молча посидели перед дорогой, встали. Николай взял чемодан, Галя подхватила под руку Любовь Павловну, и компания вышла из санаторного корпуса.

- У нас, в Вологде, еще холодно, - задумчиво проговорила Галя.

- У нас тоже в это время случаются заморозки.

Долго шли молча.

- Что мы как на похоронах! Давайте споем "курортную": "Парней так много холостых, а я люблю женатого", - попробовал прервать молчание Станислав.