- Поразительно! - Виктор был удивлен. - Каждый год приезжаю, а увидел это первый раз!
- Чему же удивляться. - Даша усмехнулась. - Чтобы это заметить, нужно знать, кто же обратит внимание на непонятный блик?
Она толкнула велосипед вперед и пошла дальше. Потом спросила:
- Вы были в низинке у реки, где старая шаха?
- Конечно.
- И как ощущения? Ничего не чувствуете?
- Ощущения... - Виктор бросил на Дашу внимательный взгляд. - Ощущения не из приятных. Сегодня утром мне показалось, что из кустов за болотом за мной кто-то наблюдает. А что? Там кто-то водится? Волки?
- Да нет, волчье логово дальше. Дело не в волках. - Даша сказала это так спокойно, что Виктор поразился. - Дело в том, что в этой низинке во время гражданской войны расстреляли местных, поддержавших белогвардейцев. И здешнего батюшку за компанию. Тут многие сочувствовали белогвардейцам, у Весьегонска была дурная репутация. Так вот, их расстреляли и бросили прямо в болоте, не разрешая хоронить, чтоб другим неповадно было. И родственники по ночам, крадучись, хоронили их в темноте. А кого не успели - растащило зверье. Или в болото затянуло. Бабка Евдокия молится о них каждый вечер, как за невинно убиенных и без креста похороненных. Имен не помнит, говорит: Ты их Сам знаешь, Господи! Вот так. - Она посмотрела на него в упор и повторила: - Вот так.
- Теперь понятно, почему там так неуютно. - Виктор помолчал. - Вы много знаете об этих краях!
- Я здесь живу.
- Многие здесь живут, но вряд ли они знают столько же, сколько и Вы.
- А Вы их спрашивали? - Даша усмехнулась. - Дачники обычно приезжают сюда на пару недель, максимум - на лето. Для них вся деревенская жизнь - это бесконечный праздник. К нам в гости приходят москвичи и восхищаются тем, как прекрасно жить в единении с природой, на свежем воздухе, есть экологически чистые продукты и пить натуральное молоко. И никто из них не видит, каких трудов это стоит. Вы знаете, что для меня лето? Это две тонны сена на каждую корову, а их у нас двенадцать. Не считая лошади и овец. Все лето - сплошной сенокос. Знаете, что такое осень? Это дожди и грязь, по которой я каждый день еду с молоком два километра в одну сторону. Зимой - иду на лыжах. А если приехать сюда на несколько недель, да - вся жизнь тут праздник. За исключением комаров. - Она хихикнула. - Не обижайтесь, я не про Вас лично. Просто накипело.
Они пошли дальше молча. Виктор судорожно искал новую тему для разговора.
- Что Вы слушаете? - Он указал кивком головы на плеер.
Даша улыбнулась.
- Все подряд. Могу дать послушать. Вы меня, пожалуйста, не провожайте дальше. Не хочется лишних сплетен. Ладно? Не обижайтесь. Лилия Алексеевна потом от меня не отстанет, и от Вас тоже.
Она остановилась, выудила из корзинки плеер с наушниками и протянула ему.
- Послушаете, оставьте потом у Евдокии Палны, я заберу. До свидания!
Виктор машинально взял протянутый плеер и попрощался. Даша спустилась в низинку, и скоро ее стало совсем не видно из-за кустов. Идти за ней следом не хотелось. Виктор вернулся на поле, свернул с дороги и прошел еще почти до противоположного края. Там он сел на пригорке под кривой и разлапистой, торчащей посреди поля золотисто-рыжей сосной, достал сигареты. Покрутил пачку в руках, сунул в карман.
- Так, похоже, тебе дали от ворот поворот, Витя. Оставили в дураках... Да нет, ты сам остался в дураках. "Деревенская девчонка", ага.
Он снова достал пачку, открыл - в ней была последняя сигарета, да и та выскользнула из пальцев и скатилась в траву. Виктор раздраженно смял пачку. Потом прислушался. Высоко-высоко, где-то совсем под облаками, в бело-голубом небе щебетал жаворонок. В сосновых ветвях тихо шелестел ветерок. В деревне гулко лаяли собаки. И вдруг он снова увидел знакомый блеск вдали, как от зеркальца. Солнечный блик переливался и поблескивал, сияя с каждой минутой все ярче и ярче. Потом потускнел, приугас, и заблистал с новой силой. От этого маленького чуда Виктору внезапно стало легче на душе, утихла непонятная обида и растерянность. Он достал из кармана плеер, машинально переставил другой стороной кассету, надел наушники и включил. Сначала ничего не было слышно, только какие-то позвякивания и гомон, потом тихо и протяжно запели тонкие женские голоса. Они переливались и сплетались, растягивая звуки. Виктор догадался: какое-то молитвенное песнопение. Потом слова стали более различимы.
"Ииииииииижеееее Херуууууувииииимы, иииииииииже Херувииииимы тааааайно образуууууующе, тааааааайно образуууууующе, и Животворяяяааааааащей Троице ...."
Внезапно Виктор почувствовал, как горло его сдавил спазм и на глазах выступили слезы. "Бабка Евдокия молится о них, как о невинно убиенных...Имена Ты их Сам знаешь, Господи".
- Как все просто. Ты главное молись о них, а имена их Бог знает сам... Как все искренне и просто.
Потрясение было настолько глубоким, что слеза скатилась у него по щеке, Виктор рассеянно утер ее тыльной стороной ладони.
Песнопение закончилось, Виктор выключил плеер, вскочил. Он торопился в деревню. Подходя к дороге, он встретил Дашу, едущую на велосипеде обратно, и помахал ей рукой. Она помахала в ответ, и Виктор с радостью увидел широкую улыбку на ее лице.
За два дня он написал картину. Золотистые и красновато-зеленые переливы травы, жесткая, почти черная грива ельника, река, старая шаха и мрачное болото, а сверху, едва заметное, сияло маленькое пятнышко света. Крошечный, но яркий отблеск, как от зеркальца.
Больше в Савино в гости Виктор не приезжал. Этим же летом он со знакомыми попал в Оптину Пустынь, и там совершенно случайно встретился со старцем Илием. Рассказывают, что старец шепнул ему буквально несколько слов, после чего Виктор вернулся в Москву, взял на работе отпуск за свой счет, и до осени трудился в Оптиной. На следующее лето он поступил в Свято-Тихоновский гуманитарный университет на факультет богословия, чем глубоко уязвил женскую половину знакомых из профессорских кругов. "Вот и вышел из нашего Витюши монах" - похохатывая, любил повторять Александр на очередном застолье. "А вы его все женить хотели"
Вычитывая свое молитвенное правило, Виктор всегда добавлял к молитве об усопших "А еще, Господи, помяни всех возле Савина убиенных, и без креста похороненных, имена же Ты Сам знаешь, Отче".
