– Браво! – захлопали в ладоши взрослые и дети, довольно поклонившемуся повару, но есть уже не хотелось.
На столе нетронутыми остались окорока, сыры и колбасы, мочёные яблочки, солёные груздочки, огурчики, капустка… Бутылки с бургундским, мадерой, токайским, хересом. Дети запивали еду грушевым, апельсиновым, яблочным лимонадом и сельтерской водой. А после – ореховый торт и пирожное и, наконец, мороженое…
Всё! Дети уползли в детскую, взрослые – в гостиную.
Так-то вот после поста!..
– Светский человек всё должен запить «Смирновской», – рухнул в кресло Максим, аккуратно поставив на столик водку и две рюмки.
– И этим ты вогнал бы в шок мадам Светозарскую, – рассмеялась жена. – А мы лучше чайку с лимончиком, – глянула на свою подругу.
– А вот было бы ужасно, ежели бы пришлось танцевать, – налил в рюмку огненной жидкости Георгий, и стал внимательно разглядывать её на свет. – Максим, меня много месяцев мучает тайна, – крутил в руках рюмку, – чего вы там раскланивались с государём на коронации… – ждал он ответа.
– Сейчас фазанчика с лосятинкой отведаем, свининкой с котлетками закусим и спляшем, – отдувался Максим, делая вид, что не расслышал вопроса и с усмешкой поглядывал, как женщины машут в его сторону руками.
Согласно разработанной генеральским денщиком диспозиции, пока господа отдыхали, следовало их развлечь в духе народных традиций. Поэтому, по его знаку, шлёпая по паркету валенками, громко стуча в выпрошенный у Акима барабан, и завывая дикими голосами, в гостиную ворвались ряженые: дворник Власыч, укрытый поверх своего пальто, конской попоной, и едва стоявший на ногах от трудов праведных, Пахомыч, в вывернутом мехом наружу тулупе. Он-то самозабвенно и колошматил в барабан.
Дворника украшала маска чёрта с рогами, а сторож, по своей задумке, вырядился под лешего, но таковой маски не нашлось, и он напялил картонное свиное рыло, с дырой под пятачком.
– У-а-а! – завывал он и кружился.
Следом, на негнущихся ногах, появился в стельку пьяный старичок-лакей. На трясущейся его голове был надет высоченный, синий, заострённый вверху колпак со звёздами, а на плечах, застёгнутый булавкой, до пола свисал фартук кухарки Марфы. В руках он держал свёрнутый трубкой кусок картона.
Согласно диспозиции Антипа, старикашка олицетворял своим заморенным видом учёного звездочёта с подзорной трубой.
– Спасибо, что никому не рожать, – подвёл итог увиденному, взяв со стола бутылку, Максим Акимович.
В ту же секунду из свиного рыла вынырнул красный язык, и генерал, от неожиданности, плеснул на мундир из рюмки.
– Ч-ч-ё-ё-р-р-т! – матюкнулся он.
Подумав, что хотят угостить, Власыч мигом сдёрнул чертячью маску и дамы взвизгнули, увидев всклокоченную бороду, красные от перепоя, налитые кровью глаза, стоявшие дыбом седые патлы, и три гнилых зуба на весь плотоядно раскрытый рот.
– Одень, одень, маску, – протянул ему бутылку Максим, – теперь все святки мерещиться дамам будешь. В тёмную комнату побоятся зайти, – обернулся на грохот – то, зацепившись за ковёр негнущимися ногами, со всего маху припечатался об пол учёный звездочёт, и тут же умиротворённо захрапел.
– К детям не ходите, – предупредил оставшихся на ногах ряженых хозяин дома , одаривая их трёшницей.
Довольные жизнью, ловко подхватив тело павшего на ниве искусства приятеля, артисты убрались в людскую.
– Натерпелись мы страху! – сделала вывод Любовь Владимировна.
Утром, под ёлкой, дети достали коробки с подарками.
– А ты, Лизка, говорила вчера, что Деда Мороза не бывает, – распаковывал Глеб коробку.
– Конечно, не бывает! И леших с чертями тоже.., – капризно надула она губки.
–Ты не права, дочка! – погладил её по головке Максим Акимович. – Ночью они были здесь!
У Глеба на дне коробки лежала книга Фенимора Купера в яркой обложке, а сверху конные казаки и орудия с запряжкой.
У Акима «Айвенго» Вальтера Скотта и целый гвардейский взвод из семёновцев, преображенцев и измайловцев, коих тут же сменял у него на книгу брат.
Днём, когда гости уехали, родители легли спать, а брат играл в солдатики, Аким пошёл в людскую поздравить с Рождеством слуг.
На лавке, укрытый фартуком, похрапывал старичок-лакей. На другой лавке, обнявшись, нудили какую-то песню пьяные в лешего друзья. На столе, среди закусок и пустых бутылок, лежали две маски.
– А это что такое? – поднял с пола затоптанный плоский конус с проступающими сквозь грязь звёздами.
–М-м-м-у, – указал пальцем на спящего старичка-лакея дворник, и брякнулся головой в тарелку с остатками каши.
– Настали святки – то-то радость! – грустно сам себе прочёл стихи Аким и хотел уже идти к брату, как в людскую влетела толпа подростков, с ковыляющей сзади Марфой.
Встав под образа, они запели святочную колядную песню, поглядывая не столько на образа, сколько на кухарку.
«Пришла коляда накануне Рождества. Дайте коровку, масляну головку. А дай Бог тому, кто в этом дому, ему рожь густа, рожь ужиниста…»
– Ему с колоса осьмина, – начала подтягивать Марфа, крестясь и притопывая ногой в валенке, – из зерна ему коврига, из полузерна – пирог.
«…Наделил бы вас Господь и житьём, и бытьём, и богатством. И воздай вам Господи, ещё лучше того!».
– Ах, умницы… Это наша, тверская колядка, – одаривала юных портняжек, сапожников и бараночников, всё приговаривая, – ай, молодцы!
Мальчишки довольно шмыгали носами, распихивая по карманам конфеты и пряники.
– Чего орёте, чады? – вытащил голову из каши дворник.
– А-а-а! – в ужасе закричала ребятня, толкаясь в дверях.
– Тьфу, прости Господи, чисто ирод! – плюнула Марфа. – На, рожу-то хоть прикрой, – сунула ему в руки свинячью маску, – распух от водки, как водяной, народ пугаешь…
Но Власыч её не слышал, опять шмякнув на старое место то, что люди называют лицом.
Перед Новым годом Рубанов-старший вывез покататься на санях своё потомство. Вместо занедужившего от праздников кучера, на облучке сидел Ванятка, красуясь статью и гордо поглядывая сверху на прохожих и городовых, берущих под «козырёк» перед проезжающим генералом.
–Что это там народ толпится? – подозвал к себе городового Максим Акимович.
–Так это, ваше прев-в-о-сход-д-ительст-т-во, – то ли от страха пред столь важным лицом, то ли от холода, заикался городовой, – на к-к-у-л-л-ач-ках дер-р-рутся, д-д-дур-р-р-аки-и-с, начальство-м-м р-р-а-зрешено, – благополучно докончил фразу, держа руку у виска.
– Следует поглядеть, – подъехали к замёрзшей Неве, где на льду, ухая и матерясь, веселился русский народ, с упоением тузя друг друга кулаками и выбивая буйством, на целый год, душевную дурь.
На берегу их ругали боевые подруги и жёны.
– А-а-а! У-у-х! – слышалось из толпы.
Здоровенный, расхристанный мужичина в рваной рубахе, с крестом на шее, опрокидывал пудовыми кулачищами нападавших на него противников.
От мужика валил пар. Шевельнув плечами, он стряхнул с себя двух повисших на нём не хилых парней.
– Силён, силён скотина, – похвалил удальца Максим Акимович. – Ванятка, сумеешь завалить бахвала, – обратился к кучеру Рубанов.
– Раз плюнуть! – чуть подумав, ответил тот.
– Ну, так чего же сидишь?!
Сбросив тулуп и жилетку, пригладив на обе стороны густые русые волосы, Иван тараном пошёл в толпу, нехотя, как бы лениво отбрасывая с дороги нападавших, и остановился перед осатанелым от крови быком, в образе человека.
– Ы- ы-ы! – заревел тот, глядя мутными глазами на нового противника, но не напал, а стоя на крепких ногах, прикидывал, куда ловчее ударить.
Наконец, кхекнув, размахнулся и, что есть мочи, долбанул Ивана кулачищем в грудь.
От такого удара свалился бы и жеребец, но Иван лишь немного качнулся и улыбнулся сопернику.
В глазах парня начинала светиться русская удаль, грудь часто вздымалась, и мощные плечи напряглись под рубахой.
