Тут уж я развеселилась вовсю. Еще бы мне не знать ефрейтора Рафгата. Был он приставлен к лошадям. Лошадей в батальоне имелось две: Чубчик и Красавчик. Придешь к нему с утра на конюшню и начнешь скулить: «Рафгат, а Рафгат! Можно мне с тобой?» Он свое дело делает, коней запрягает, на тебя и не глядит. А ты сядешь в сторонке и тихо канючишь: «Ну возьми! Что тебе стоит?» Он молчит, сено в телегу накладывает. А потом глянет, да так весело гаркнет во весь голос: «Прыгай!» Тут уж не зевай – прыг в телегу, а он привстанет, вожжи натянет, да как гикнет на лошадей. Они и понесут. Пулей через ворота. Кто на КПП, те уже знали заранее, ворота – настежь. А отъедем в поле, он повернется, прищурит узкие черные глаза и спросит: «Мамка разрешил ехать?» И давай хохотать. Лошади мчатся, гривы ветер путает. Телега с ухаба на ухаб прыгает. А вокруг – степь, тишина, только колеса стучат. Хорошо ездить с Рафгатом.

Задумалась я, вспомнила о лете и совсем не слышу, что капитан Драч говорит. Со мной такое часто бывало в детстве. А здесь Вовка меня в бок толкает: «Ты что, спишь, что ли?» Мы ведь с ним уже третий год вместе, он все мои привычки знал. Слышу, капитан говорит:

– Конечно, надо бы вам в город, но сами знаете, с транспортом у нас плохо. А сдать вас в интернат – матери крик поднимут. Так что будете ездить. Правда, школа – четырехлетка. Учительница одна на все классы. Она же и директор. В общем, и швец, и жнец, и на дуде игрец.

Тут уж мы ахнули:

– Как это она одна учит четыре класса?

– А сами увидите. Сначала один класс поучит, потом другой. По очереди. Но все лучше, чем здесь, в городке, собак гонять.

– Ну и школа. Ну ты и выбрал, батя! – возмутился Вовка.

– Ничего, сынок. Потерпи! Мы еще с тобой поживем в столицах. Потопаем по асфальту. Будет и на нашей улице праздник! А здесь пока выбирать не из чего. Ближе ничего нет. Эта – и то за двадцать километров. Я и сам не очень- то радуюсь, там шантрапа на шантрапе в этой школе. Так что, ребята, зарубите себе на носу, чтобы никаких ЧП. Держитесь вместе. С местными дел никаких не имейте. В этом поселке всякой твари по паре. И немцы из Поволжья, и крымские татары, и черкесы, и сезонники – кого только нет. О наших гарнизонных делах – ни слова. Сами знаете, военная тайна. Помните, вы – лицо нашего гарнизона. В случае чего – сообщайте мне. Разберусь. А завтра в семь часов по всей форме чтоб были, как штык, у штаба.

Я побежала домой, собрала книжки в новенький портфель. Был он с железными уголками. Потом немного подумала и положила туда же апельсин. Портфель и апельсины отец накануне привез из Уфы, где был по делам службы. Весь вечер слонялась из угла в угол и думала: «Хоть бы скорей наступило завтра». Уж очень мне хотелось в школу. Утром проснулась ни свет ни заря. Рано еще. Ждала, ждала, но всякому ожиданию приходит конец, дождалась и я. На плечи – шубейку, на ноги – новенькие белые бурки. И бегом к штабу. А здесь и Рафгат подкатил. Мы наперегонки попрыгали в сани, зарылись в душистое сено. Сверху нас укутали с головой в армейские полушубки.

– Ну, ребята, ни пуха ни пера! Отвечаешь за них головой, Рафгат! – крикнул со штабного крыльца капитан Драч, и мы поехали.

Скоро от дыхания стало жарко. Я сделала щелку и выглянула наружу. Сладко запахло снегом, где-то вдалеке пламенели факелы. Я прищурила заиндевевшие ресницы, и огонь сразу рассыпался разноцветными искрами. Полозья скрипели, разрывая снежный наст. Рафгат запел какую-то заунывную песню. Я задремала.

– Сашка, подъем. Подъем, Сашка. Приехал.

Я открыла глаза. Рафгат толкал меня в плечо. Быстренько вывалилась из саней и хотела было бежать, но он снял солдатскую варежку с двумя пальцами и начал отряхивать меня от сена.

– Ну что ты за девка? – ворчал он. – Самый грязный. Почему грязный? Почему косы не носишь?

Осмотрел меня с головы до ног, вздохнул, подтолкнул к крыльцу маленького глинобитного дома и крикнул вдогонку:

– Неси сегодня пятерку.

Наших нигде не было видно. «Ну вот, не дождались меня, теперь опоздаю», – испугалась я. Изо всех сил толкнула дверь и с размаху влетела в полутемный тамбур. То ли не разглядела впопыхах, то ли просто по случайности, но железный уголок моего портфеля угодил в лицо какому-то мальчишке, он возился у двери с дровами. Мальчишка от неожиданности отпрянул:

– Ты что?! С цепи сорвалась? – Дрова с грохотом посыпались на пол.

– Извини, нечаянно, – испугалась я.

– За нечаянно бьют отчаянно. – Он зажал рукой губу, из которой сочилась кровь.

– Подожди, надо приложить снег. – Я выскочила на крыльцо, зачерпнула горсть снега и вбежала в тамбур. – На, приложи.

Он взял снег, приложил к губе и спросил:

– Ты кто?

– Новенькая. Из военного городка, – уже отдышалась, уже прошел первый испуг.

– Все вы там такие бешеные? – пробормотал он, не разжимая рта.

«Наверное, здорово заехала», – подумала я. Было неловко, и потому сказала примирительно:

– Чего обзываешься? Сам видишь, не хотела. – Но тут же спохватилась: «Еще подумает – испугалась». Добавила строптиво: – Будешь обзываться – получишь!

– Это кто получит? Я? – удивился мальчишка и насмешливо зацокал языком. – От тебя? Карапузиха несчастная!

Эх, лучше бы он этого не говорил: маленький рост был моим самым больным местом. Висела на турнике, ела сырую картошку – ничего не помогало. За год и двух сантиметров не натягивала. Потому вспылила сразу, с места в карьер:

– А хоть бы и от меня. Смотри, а то не получилось бы – как с фрицами. Те тоже – на Москву «хох», а от Москвы – «ох».

Не успела я и опомниться, как шапка слетела с моей головы, а в ухе зазвенело от удара. Честное слово, не хотелось мне в тот день драться! Ведь я была в новеньком форменном платье, но здесь уже ничего нельзя было поделать. Я отступила на шаг и, набычившись, ударила его головой прямо в живот. Он был высокий, этот мальчишка, но худой, хлипкий какой-то, я это сразу почувствовала. Мы пыхтели и боролись в тесном тамбуре, откуда-то сверху падали дрова. Не знаю уж, чем бы это все кончилось, но только хлопнула дверь, и хриплый мужской голос громко крикнул: «Алекс, вас ист лос? (Алекс, что случилось?)». Я так и ахнула: «Немцы!» Немецкую речь я на слух знала – иногда мой дедушка бросал словечко-другое. И меня за ухо дергал – учи язык.

Мужчина вывел нас из тамбура в коридор. И здесь при свете керосиновой лампы я рассмотрела их обоих. Были они очень похожи, оба тонкие, костлявые, высокие, и глаза одинаковые – серые-серые, и одеты одинаково – в черные ватные фуфайки, а на ногах валенки – латаные- перелатаные. У мальчишки был разорван рукав, и пуговица болталась на нитке. «Моя работа, – со злорадством подумала. – Будет знать, как со мной драться». Мужчина подал мне шапку и сказал строго:

– А ты драчунья, оказывается! А еще девочка!

– Чего? – возмутилась я в запале. – Выходит, если девочка, так молчать должна? Нет уж! Таких плюх навешала – век будет помнить! Это ваш сын? – Кивнула на мальчишку.

– Мой, – ответил мужчина.

– А вы немцы, что ли? – спросила с подозрением и опаской, на всякий случай сделав шаг назад.

– Да, немцы! – с вызовом крикнул мальчишка. – Настоящие немцы. А что?

Мужчина положил ему руку на плечо. С усмешкой спросил:

– Тебя как зовут?

– Александра.

– О, Александра! Защитница рода. Красивое имя. Мой сын тоже Александр. Ну так как? Боевая ничья? А? Мир и дружба?

– Дружить с немцем?! Еще чего! С немцами не дружу, – вспыхнула от ненависти. – Вы же все фашисты.

Может, это вы стреляли в моего папу на войне. А теперь я должна с вами дружить?

Мальчишка так и рванулся ко мне, но мужчина его удержал.

– Ну и глупая ты девочка, – сказал он, виновато улыбаясь, – очень глупая. Когда вырастешь, тебе, возможно, будет стыдно за это. – Он помолчал, задумался, тихо добавил, – Возможно… – Потом беспомощно, словно оправдываясь: – Я никогда не стрелял. Я никого не убивал. Я не был на войне.