— А я‑то думал, что она одинока! — удивленно сказал Рифаа отцу.

— Как мало ты еще знаешь жизнь! — ответил тот со вздохом.

Они медленно и осторожно стали подниматься по лестнице. И тут Рифаа сказал:

— Отец, я обязательно пойду домой к дядюшке Гавваду.

47.

Рифаа постучал в дверь третьего дома в квартале Габаль, где жил поэт Гаввад. Со двора дома доносилась громкая брань, которой обменивались женщины, собравшиеся во дворе стирать и готовить пищу. Рифаа перегнулся через перила балкона, опоясывавшего дом с внутренней его стороны, и увидел, что главная перепалка завязалась между двумя женщинами. Одна находилась у таза с бельем, окруженная детьми, которые полоскали руки в мыльной пене. Другая, вызывающе подбоченясь и засучив рукава, стояла у двери, ведущей в коридор, и отвечала на ругательства еще более грязными ругательствами. Остальные женщины разделились на две партии и орали так, что брань эхом отскакивала от стен дома. Все увиденное и услышанное привело юношу в содрогание, и он поспешил пройти дальше к жилищу поэта Гаввада. Даже женщины! Даже кошки! А что же говорить о футуввах?! Каждая рука вооружена когтями, с каждого языка капает яд, а в сердцах — страх и злоба. Чистый воздух лишь в пустыне да в Большом доме, где владелец имения в полном одиночестве наслаждается миром и покоем! Дверь открылась, и в проеме показалось лицо слепого, улыбающееся всеми морщинами. Дядюшка Гаввад посторонился, давая пройти гостю.

— Добро пожаловать, сын моего брата, — приговаривал он.

Едва переступив порог, Рифаа почувствовал аромат курений, сладостный, как дыхание ангелов. Он последовал за стариком в маленькую квадратную комнатку, вдоль стен которой были разложены тюфяки, а середину пола покрывала цветная циновка. Решетчатые ставни на окнах были затворены, и в комнате царил полумрак. Посередине комнаты висел фонарь, а потолок вокруг него был расписан изображениями воробьев и голубей. Поэт уселся на тюфяк и усадил Рифаа рядом с собой.

— Мы уже приготовили кофе, — промолвил хозяин дома.

Он кликнул жену, и она появилась, неся поднос с кофейником и чашками.

— Вот, Умм Бахатырха, — сказал дядюшка Гаввад, — это Рифаа, сын Шафеи.

Женщина села на тюфяк по другую сторону от мужа и принялась разливать кофе по чашкам, ласково повторяя:

— Добро пожаловать, сынок, добро пожаловать.

Она выглядела лет на пятьдесят с небольшим. Это была прямая, крепкого сложения женщина с пронзительным взглядом, с татуировкой на подбородке. Указывая на гостя, дядюшка Гаввад сказал:

— Он слушал мои истории, они ему очень нравятся. Слушатель, подобный ему, вдохновляет поэта. Ведь все прочие, накурившись гашиша, скоро начинают дремать.

— Ему твои истории в новинку, а остальные слышали их много раз, — пошутила женщина.

Но поэта шутка рассердила.

— Это ифрит говорит твоим голосом! — воскликнул он. И, обращаясь к Рифаа, пояснил: — Жена моя занимается тем, что изгоняет ифритов из людей при помощи обряда зар.

Рифаа внимательно посмотрел на женщину. Она протянула ему чашку кофе, и глаза их встретились. Живя на Мукаттаме, как он радовался, заслышав стук трещоток, которыми сопровождается зар! Сердце его начинало биться в такт этим звукам. Он останавливался посреди дороги и заглядывал в окна, из которых вился дымок курящихся благовоний и виднелись головы танцующих.

— Что слышал ты о нашей улице, когда жил на чужбине? — спросил поэт.

— Мне много рассказывали о ней отец и мать. Но сердцем я был привязан к тому месту, где жил, и меня мало заботило имение и все, что его касается. Я лишь удивлялся тому, сколь много жертв было принесено ради него. И мне очень запали в душу слова матери о том, что ничего нет дороже любви и мира.

Печально качая головой, Гаввад спросил:

— Но как можно наслаждаться любовью и миром, живя среди бедности и под угрозой дубинок?!

Рифаа ничего не ответил. Не потому, что ему нечего было сказать, а потому, что на одной из стен комнаты он вдруг заметил странную картину. Она была написана маслом прямо на стене, подобно тому как расписывают стены в кофейнях, и изображала мужчину огромного роста, а рядом с ним — казавшиеся игрушечными дома улицы.

— Кто это? — спросил юноша.

— Габалауи, — ответила Умм Бахатырха.

— Разве кто–нибудь его видел?

— Нет, — пояснил Гаввад, — из нашего поколения никто его не видел. Даже Габаль не смог разглядеть его в темноте, когда встретился с ним в пустыне. Но художник изобразил его таким, каким описывают его предания.

— Почему, спрашивается, он закрыл двери своего дома перед внуками? — вздохнул Рифаа.

— Говорят, он очень стар… Кто знает, каков он теперь! Но, клянусь Аллахом, если бы он открыл свои двери, ни один житель нашей улицы не остался бы в своем грязном доме.

— А ты не мог бы…

Но Умм Бахатырха не дала ему договорить:

— Не забивай себе голову мыслями о деде. Жители нашей улицы если заведут разговор о владельце имения, то уж непременно перейдут на само имение, а потом на них сыплются всякие беды.

Юноша растерянно покачал головой.

— Как же можно не интересоваться таким удивительным дедом?!

— Он ведь не интересуется нами, так не будем и мы вспоминать о нем!

Рифаа вновь посмотрел на картину и промолвил:

— Но ведь он встретил Габаля и говорил с ним!

— Да, но, когда Габаль умер, появился Занфаль, затем Ханфас… Как будто ничего и не было.

Гаввад рассмеялся и сказал жене:

— Наша улица нуждается в человеке, который освободил бы ее от футувв, как ты освобождаешь одержимых от ифритов.

— Тетушка, — улыбаясь, проговорил Рифаа, — эти футуввы и в самом деле сущие ифриты. Если бы ты видела, как Ханфас встретил моего отца!

— Мне нет до них дела! Мои ифриты совсем другие. Они подчиняются мне так же, как змеи подчинялись Габалю. И у меня припасены для них их любимые суданские курения, абиссинские амулеты и султанские песни.

— А откуда у тебя такая власть над ифритами? — серьезно спросил Рифаа.

Опасливо взглянув на Рифаа, женщина ответила:

— Это мое ремесло, подобно тому как столярное дело — ремесло твоего отца. Дар, ниспосланный мне Аллахом.

Рифаа одним глотком допил кофе и хотел еще что–то сказать, но с улицы послышался голос Шафеи:

— Эй, Рифаа! Эй, ленивый малый!

Рифаа поднялся и подошел к окну. Открыв его, он поискал глазами отца и крикнул ему:

— Разреши мне побыть здесь еще полчаса, отец! Шафеи с безнадежным видом пожал плечами и вернулся в свою мастерскую.

А когда Рифаа стал закрывать окно, он увидел Аишу на том же самом месте у окна, где он увидел ее впервые: она внимательно смотрела на него. Рифаа даже показалось, что она улыбается, словно желая что–то сказать ему. Поколебавшись мгновение, он закрыл окно и вернулся на свое место. Гаввад, рассмеявшись, спросил:

— Отец хочет сделать из тебя столяра, а сам–то ты чего хочешь?

— Я должен стать столяром, как мой отец, — подумав, ответил Рифаа, — но меня очень интересуют предания и все тайны ифритов. Расскажи мне о них, тетушка!

Женщина улыбнулась, словно выражая согласие чуть–чуть приоткрыть завесу над своими тайнами, и заговорила:

— У каждого человека есть ифрит, его господин, но не каждый ифрит злой и не каждого нужно изгонять.

— А как их можно различить?

— Это проявляется в поступках людей. Ты, например, хороший мальчик, и ифрит, твой господин, заслуживает лишь благодарности, чего нельзя сказать об ифритах Байюми, Ханфаса и Батыхи!

Рифаа наивно спросил:

— А ифрита Ясмины следует изгонять?

— Это вашей–то соседки? — засмеялась Умм Бахатырха. — Но всем мужчинам квартала Габаль она нравится такой, какова она есть!

— Я хочу узнать все, — серьезно сказал Рифаа, — не скрывайте от меня ничего!

— Кому же придет в голову скрывать что–нибудь от такого славного юноши?

— ответил Гаввад.

— Хорошо, — согласилась Умм Бахатырха, — приходи ко мне в свободное время, но с условием, что ты не будешь сердить отца. Люди, конечно, начнут спрашивать, какое дело такому юноше, как ты, до ифритов? Но знай, что все болезни людей от ифритов.