Минуты проходили в мучениях и злости. Нет, никогда прежде не было такого унижения. Унижения голодной похоти. Унижения несостоятельных поисков. И страха перед унижением. Эта ночь, как и предыдущая, была сплошной проклятой бессонницей с головной болью. Решил днем не выходить из гостиницы. Увидел, как Керима спустилась и заняла свое место возле мужа точно так, как в первый раз. Мучительное желание разлилось по телу, она упорно избегала смотреть в его сторону. Не знает, до какой степени он обезумел, и потому не боится последствий. Когда она встала, чтобы подняться к себе в квартиру, их взгляды на миг встретились. Глянула на него предостерегающе и ушла. Что означало это предостережение? Судя по всему, отношение к ней старика не изменилось. Он уже в таком возрасте, что едва ли сумел бы не выдать себя. Сабир хотел догнать ее на втором этаже или на третьем, но передумал, услышав, как торопливо она поднимается, словно угадала его мысль и таким образом просигналила предостережение.

Дни проходят, деньги тают. История с отцом уже превратилась в нелепую легенду, в которую он и сам уже не верил. Но Керимы, этой роковой женщины, ему не избежать. Она — его жизнь и оставшаяся в этой жизни надежда.

Вечерами бродил он по Клот–беку, проводил время, выпивая и ожидая ее в темноте ночь за ночью. Он вернулся в полночь, и Мухаммед Сави сонно сообщил:

— Сегодня днем вас спрашивали по телефону.

Эти телефонные новости перестали его волновать. Если бы они не оправдали его скептицизма, если бы произошло чудо в этот момент отчаяния и страдания. Женский голос.

— По объявлению?

— Да нет, спросила, в номере ли вы. Я сказал, что вы еще не вернулись, и она положила трубку.

Ильхам? Из–за всех этих неудач последние два дня Сабир не встречался с ней. Когда он уже разделся и погасил свет, раздался легкий стук в дверь. Как сумасшедший он рванулся к двери, распахнул, крепко сжал ее руки и, несмотря на чувство счастливого облегчения, воскликнул с упреком:

— Ты!.. Повлек ее к постели, повторяя:

— Ты… И тебе не совестно?

— Ой, ты меня раздавишь, осторожнее.

— Как ты не пощадила мои нервы.

— Но ведь и мне не легче! Он хотел сорвать с нее халат, но она плотно его запахнула и стиснула руками.

— Нет. Оставаться рискованно. Я буквально на пару слов и ухожу.

— Ха! Сам дьявол не защитит тебя от меня!

— Ты пьян. Возьми себя в руки. Сейчас малейшая оплошность — и все рухнет.

Он посадил ее рядом с собой на край постели и спросил:

— Что случилось?

— Когда я вернулась от тебя в последний раз, он проснулся, чего с ним раньше не бывало, и стал расспрашивать, все ли время я была рядом. Я сумела увильнуть, но мне показалось, что Али Сурейкус что–то заподозрил. Я не уверена до конца, но все же перепугалась ужасно.

— Может, показалось?

— Может, да, а может нет. Но нам нельзя всем рисковать. Так потеряем и любовь, и надежду. Учти, одно слово — и он меня уничтожит, буду в вечной нищете прозябать. — Она вздохнула. — Вот я и воздержалась от визитов. И не смогла объяснить свое поведение. Думала–гадала, а сама терзалась — как ты там? Что ты подумал? Ты знаешь, он ведь не подписывал на мое имя всего имущества, пока не взял с меня обязательства быть ему верной. Говорил: ты мои руки, мои глаза, ты мне дочь и жена. Не оскверняй изменой оставшиеся мне дни.

— Ну и что?

— А то, что я должна категорически прекратить свидания. Это единственный выход.

— С ума сойти!

— Нет, это разумно.

— Значит, ждать? До каких пор ждать? Ответила с тяжким вздохом:

— Как ты понимаешь, ответа я не знаю.

— Когда деньги у меня кончатся, я буду вынужден уехать.

— Я могу тебе понемногу подбрасывать, чтобы удержать тебя в Каире как можно дольше.

— Это не отвратит неизбежного.

— Я понимаю. Но где выход? Я мучаюсь не меньше тебя.

— О, нет, мне, помимо этих страданий, вообще грозит полный крах.

— А я и за себя, и за тебя страдаю. Неужели ты не понимаешь?

Он вдруг задумчиво произнес, словно спрашивая самого себя:

— Когда же он умрет?..

— Ты спрашиваешь, будто я ясновидящая.

— А кто же ты тогда?

— Я несчастная женщина. Куда более несчастная, чем ты можешь предположить.

— Может, смерть посмеется над нашими опасениями и он вдруг сам умрет?

— Это не исключено. Ведь он такой дряхлый. Не может же он до бесконечности жить.

— Можем, нынче ночью помрет, а может, через двадцать лет в возрасте своей сестрицы, которая два года назад Богу душу отдала.

— Проклятье!

— Ничего не поделаешь. Я должна уходить.

— И я увижу тебя только после его смерти?

— Повторяю: ничего не поделаешь.

— Ну, это как сказать. Они смолкли, в темноте прислушиваясь к шепоту тишины. Он вдруг сказал:

— Ты мне уже некоторое время делаешь намеки, напоминая об одном разговоре, свидетельницей которого была только ночная тьма. Давай поговорим начистоту о том, что… я убью его.

— Тебя тогда этот разговор смутил, — обеспокоенно сказала она. — Я его больше не затевала. Я ведь не бессердечная тварь. Единственная моя слабость в том, что я безумно люблю тебя. Нет, лучше ждать нам обоим.

— Пока он не умрет в возрасте своей сестры?

— Пусть Аллах распорядится, как ему угодно.

Он ощутил железную решимость, поднялся во мраке в порыве отчаяния, но тут же сел. Несмотря на прохладу, его бросило в жар.

— А что потом?

Она молчала. Темнота стала плотной, как удушливый дым.

— Ну? Не теряй времени. Что после убийства?

До него донеслось едва различимое бормотанье, словно она хотела что–то сказать, но в горле пересохло. Потом услышал ее глухой, будто из подземелья, голос:

— Переждем какое–то время. Зато в безопасности… Можем тайком встречаться где–нибудь. А потом — я буду твоей со всем своим богатством. Он стиснул кулаки и сказал:

— Отчаяние не дает нам иного выхода и времени для выбора.

— К сожалению.

— Но что я должен сделать?

Она ответила после паузы, которая показалась ему слишком краткой:

— Изучи здание, примыкающее к гостинице.

Ого! Так она все продумала. В этой прелестной головке готов план преступления. Все ей прощается, поскольку делается во имя любви.

— Квартиры арендуются там портными и торговцами на длительные сроки. Ночью они покидают здание. Войти в дом и выйти ничего не стоит.

— Это в том доме?

— Ну да. Крыша его впритык к нашей.

— То есть перейти легко?

— Да. Перейдешь на нашу крышу и подождешь его в квартире.

— Он, кажется, поднимается к себе между восемью и девятью вечера?

— Лучше сделать это в тот день, когда я ухожу в гости к матери, что случается каждый месяц регулярно в одно и то же время.

— Просто не верится — всего только месяц прошел, как я здесь живу, — сказал Сабир с удивлением.

— После этого тебе не составит труда вернуться обратно.

— Мы то и дело слышим о подобных преступлениях, когда их раскрывают, — сказал он смущенно.

— Потому что мы узнаем только о раскрытых преступлениях, — ответила она холодно.

Да, она великолепна. Как твоя мать. А пожалуй, и похлеще.

— И это все?

— Нет. Нужно совершить кражу, чтобы навести полицию на ложный след, подсказать им мотив преступления.

— А что украсть?

— Это предоставь мне. И смотри не оставь улик. Ищейки идут по следам.

— Что ж… похоже, что это вполне надежное дело.

— Жизнь у нас одна. Если она сомнет тебя, мне тоже конец. И другого выхода для нас нет, как найти путь, чтобы покончить с этими страданиями, с этим безумием.

Он растерянно покачал головой.

— Безумие. Безумие… Ты веришь, что наш план осуществим и мы действительно начнем новую жизнь?

— Как следует изучи дом, — холодно ответила она.

У тебя на это считанные дни. И смотри, чтоб ни одна душа не увидела, как ты переходишь с крыши на крышу. В тебе достаточно смелости и дерзости, или я просто ничего не понимаю в людях.